С. Бретт: Избранное

[Клуб любителей детектива]

САЙМОН БРЕТТ: ИЗБРАННОЕ    Саймон Бретт — мастер короткой формы, его рассказы входили в сборники, выпускаемые обществом почитателей классического детектива“Malice Domestic”, а также в антологии “Однажды преступив закон” и “Веселые кости”. Его сценарии к радиоспектаклям получили премию Британской гильдии сценаристов.    С 2000 по 2015 гг. был президентом Английского детективного клуба.    © Переводы выполнены специально для форума “КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ДЕТЕКТИВА”    Данные о переводчиках, редакторе и дате публикации на форуме и др. библиографические данные, во вкладке конкретных рассказов (информационный блок).    В А Ж Н О !  В  Т О П И К Е  П Р И С У Т С Т В У Ю Т  С П О Й Л Е Р Ы.  Ч И Т А Т Ь  О Б С У Ж Д Е Н И Я  П О С Л Е  П Р О Ч Т Е Н И Я  Р А С С К А З А !

• ВНИМАНИЕ!
    Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
    Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
• “Как поживает ваша мама?”
      ВСЕ в порядке, мама. Это пришел почтальон, — крикнул с нижней ступеньки лестницы Хамфри Партридж, распознав униформу сквозь матовое стекло входной двери.
      — Вам посылка, мистер Партридж. — Редж Картер, почтальон, был не прочь поболтать и, отдав посылку, прислонился к дверному косяку. — Из каких-то питомников.
      — Да.
      — На ощупь, похоже, луковицы.
      — Да.
      Хамфри Партридж придерживал дверь, как бы намекая, что пора закругляться, но почтальон, казалось, намека не понимал.
      — Да уж, ноябрь — самое время высаживать луковицы.
      — Да.
      Короткие односложные “да” тоже не смущали Реджа Картера.
      — Как поживает ваша матушка? — продолжал он.
      Партридж смягчился.
      — Не так уж плохо. Сами понимаете, в ее-то состоянии.
      — Что-то не припомню, чтоб ей приходили письма.
      — В этом возрасте большинство друзей уже покинули этот мир.
      — Сколько же ей лет?
      — В июле исполнилось восемьдесят шесть.
      — Почтенный возраст. Наверное, из дому почти не выходит.
      — Совсем не выходит. А теперь, извините, я должен успеть на поезд.
      Хамфри Партридж еле сдержался, чтобы не хлопнуть дверью. Он перекинул шарф вокруг шеи и, зажав его подбородком, стал надевать плащ с теплой подкладкой. Одевшись, взял портфель и крикнул:
      — Пока, мама. Я на работу. Вернусь как обычно.

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
      В здании деревенской почты миссис Дентон, с недовольством наблюдая закрытую дверь, посчитала нужным укутаться в шаль.
      — Не нравится мне эта Джоунз. Каждое утро приходит за

  “Таймс”*

   Ежедневная газета в Великобритании, одна из самых известных мировых газет. Выходит в печать с 1785 года. Политическая принадлежность — центризм.

  . Кривляка. По мне, так это показуха. Не удивлюсь, если у них те еще делишки творятся.
      — Угу. — Ее муж не мог оторваться от

  “Дейли Миррор”*

   Британский таблоид, основанный в 1903 году. Политическая принадлежность — лейбористская.

  . — Отвратительная история с женщиной и этим типом из ВВС.
      — Дело о Красном Шарфе, — подчеркнула миссис Дентон.
      — Хм. Пишут, что когда нашли тело… — он резко замолчал, так как за своим

  “Телеграф”*

   “Дейли телеграф”, или “Телеграф” — ежедневная британская газета, основанная в 1855 году. Одна из наиболее популярных и многотиражных газет в Великобритании. Политическая принадлежность — правоцентризм, консерватизм.

  пришел Хамфри Партридж. — Доброе утро. Как поживает старушка?
      — Неплохо. В ее-то…
      Миссис Дентон скрестила руки на груди.
      — Мистер Партридж, вчера заходил наш священник и просил у вас кое-что узнать. Завтра в приходе состоится благотворительная распродажа, и ему требуются помощники передвинуть парочку…
      — М-м-м, простите, миссис Дентон, но мне бы не хотелось в выходные оставлять мать. Она и без того всю неделю одна, пока я на работе.
      — Это ненадолго. Всего лишь…
      — Очень жаль. А сейчас мне нужно торопиться, не то опоздаю на поезд.
      После того как дверь закрылась, минуту царило молчание, которое, не отрывая глаз от газеты, прервал мистер Дентон.
      — Этот живет для своей матери.
      — Жить для кого-то — хуже и быть не может.
      — Ты права. И потом, для взрослого мужчины это противоестественно.
      — По мне, так это долго не продлится. Старушка, должно быть, скоро преставится. Она прикована к постели с самого их приезда. Когда ж это было? Года три назад?
      — Да. Три-четыре.
      — Не представляю, что он будет делать после ее смерти.
      — Переедет, наверное. Он как-то говорил Джорджу из бакалейной лавки, что эмигрировал бы в Канаду, если б не беспокойство за старушку.
      — Наверняка ему что-то перепадет после ее смерти.
      Все предположения миссис Дентон быстро расползались по деревне уже в качестве бесспорных фактов.

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
      Хамфри Партридж, уверенный, что занес все данные о продажах и на сегодня его работа закончена, приводил в порядок журналы-ордера. Он бросил взгляд на часы. Пять двадцать пять. Самое время надевать плащ и…
      Тут зазвонил телефон. Черт. Какого дьявола звонить под конец рабочего дня?
      — Партридж! — рявкнул он в трубку.
      — Привет, это Сильвия из офиса мистера Браунлоу. Шеф интересуется, не могли бы вы заскочить к нему на пару слов.
      — Что, прямо сейчас? Я собирался уходить. Ну, хорошо, мисс Симпсон. Если это срочно.
      Мистер Браунлоу глядел на Партриджа поверх очков.
      — Присаживайтесь, Хамфри.
      Партридж сел на краешек стула, готовый быстро стартовать.
      — Мы попали в небольшую переделку, — не спеша начал Браунлоу. — Вы в курсе, что на той неделе я собирался в Антверпен на конференцию?
      — Да.
       — Только что из Рима пришел телекс от Парсонса. Бедолага слег с каким-то вирусом и сейчас в лапах докторов-итальяшек, помоги ему Господь. Это значит, что завтра я должен отправиться в Рим и утрясти дела по контракту. А в понедельник уже нужно быть в Антверпене.
      — О, Боже.
      — Да уж, положеньице. Конференция очень важная. И кто-то от нас обязан там быть –
      держать знамя “Браунлоу и Поттер”.
      — Несомненно, это должен быть мистер Поттер.
      — Он слишком занят здесь.
      — Эванс?
      — Идет в отпуск на следующей неделе. Давно его запланировал. Партридж, вы единственный, кто свободен.
      — Но в это время года я очень занят.
      — Обычной рутиной. Кто-нибудь из подчиненных сможет вас подстраховать.
      — Но на конференции, несомненно, должен присутствовать кто-то из высшего руководства.
      — У вас вполне подходящее положение в компании. Это хороший опыт. Со временем на вас возложат больше управленческих функций. Перестановки неизбежны, ведь рано или поздно Поттер выйдет в отставку, а у вас самый большой стаж… Так что, считайте, дело сделано. Сильвия передаст билеты, забронирует номер в отеле и…
      — Нет, мистер Браунлоу. Понимаете, есть затруднение.
      — В чем проблема?
      — Я забочусь о своей престарелой матери.
      — Ерунда, Партридж, это всего лишь на три дня.
      — Но как раз сейчас ей очень нехорошо.
      — Все старушки такие мнительные.
      — Да, но это не тот случай… никогда себе не прощу, если…
      — Но это важно для компании. И Антверпен ведь не на другом конце света. Если что-то случится, можно за несколько часов долететь на самолете.
      — Простите. Это невозможно. Моя мать…
      Мистер Браунлоу откинулся в высоком вращающемся кресле и стал вертеть нож для разрезания бумаги.
      — Вы отдаете себе отчет, что я буду вынужден послать кого-то из ваших подчиненных…
      — Да.
      — И что воспоминание о вашем поступке всплывет, когда встанет вопрос о повышении по службе…
      — Да.
      — Что ж, так тому и быть. — Те, кто хорошо знал мистер Браунлоу, поняли бы, что он крайне раздражен. — Не буду вас дольше задерживать, а то опоздаете на поезд.
      Партридж поднялся и взглянул на часы.
      — Побегу и как раз успею.
      — До чего удачно все вышло, — саркастически заметил Браунлоу, но сарказм пропал втуне.

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

      
      — Мама, я дома. Шесть тридцать пять — минута в минуту. Пришлось бежать за поездом, но я все же успел. Я поднимусь.
      Хамфри Партридж взбежал по ступенькам, прошел мимо своей спальни и встал в дверях второй спальни. При взгляде на пустую кровать на губах его заиграла торжествующая улыбка.

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
      Партридж сунул в тостер два ломтика хлеба. Он купил этот тостер довольно давно, и тот все еще прекрасно работал. Лучше всех этих современных навороченных тостеров-автоматов — дурацкие приспособления.
      Довольный, Хамфри Партридж глядел в кухонное окно. Мышцы его немного одеревенели, но оно того стоило. Почва на клумбах аккуратно перекопана. И все луковицы посажены. Он улыбнулся. Кто-то позвонил в дверь. Хамфри на ходу взглянул на часы. Х-м-м, стоит поторопиться, иначе он опоздает на поезд. По утрам в понедельник всегда так сложно себя организовать.
      Пришел Редж Картер, почтальон.
      — Простите, не смог просунуть их в почтовый ящик.
      Однако тон у него был отнюдь не извиняющимся; без сомнения, он видел в этом еще одну возможность для своей извечной болтовни.
      По размеру посылки Партридж понял, что там множество брошюр и канадских путеводителей. Он бы с наслаждением почитал их в поезде по пути на работу и с трудом подавил первый импульс — вырвать посылку у почтальона.
      — Ах, да и еще письмо.
      — Спасибо.
      Картер не выпускал из рук ни письма, ни посылки.
      — Для вашей матушки сегодня тоже ничего нет.
      — Как я уже говорил на прошлой неделе, она не рассчитывает на изобилие корреспонденции.
      — Д-а-а. Как она, кстати?
      — С ней все в порядке, спасибо. — И поскольку почтальон, похоже, не собирался уходить, Партридж продолжил. — Извините, я несколько спешу. Через минуту мне нужно уходить на работу.
      В следующее мгновенье Редж Картер осознал, что уже не держит ни посылку, ни письмо, а дверь закрылась у него перед носом.
      В доме Хамфри Партридж сложил неразрезанные брошюры в портфель и осторожно провел пальцем по почтовому штемпелю на конверте. Ознакомившись с содержимым, он оцепенел и, потрясенный, опустился на нижнюю ступеньку лестницы, крикнув:
      — Это оно! Мама, это оно!
      Взглянув на часы, он сгреб в охапку портфель, шарф, пальто и выскочил из дома.

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
      — В

  воскресном выпуске*

   Имеется в виду The Sunday Mirror — воскресный выпуск “Дейли Миррор”.

  подробности “Дела о красном шарфе”, — заявил мистер Дентон с мрачным удовольствием.
      — На суде все выяснится. Как всегда, — проницательно заявила его жена.
      — Пишут, что он пригласил ее на поле для гольфа полюбоваться луной. Полюбоваться луной — что за бред!
      — Морис, уж я бы не попалась на эту удочку. Что ж, поделом ей. Попомни мои слова, окажется, что он психопат. Сержант Уоллис говорит, что в девяти случаях из десяти…
      Вошел Партридж, он был в приподнятом настроении.
      — “Телеграф”, пожалуйста. Ах, да, и еще местную газету, будьте добры.
      — Местную? — миссис Дентон, изголодавшаяся по разнообразию, как коршун набросилась на эту аномалию.
      — Да, мне нужен список местных агентств недвижимости.
      — Подумываете еще что-то купить?
      — Может быть, — загадочно ответил Партридж.
      Он больше ничего не добавил, поэтому мистер Дентон сменил тему со свойственной ему оригинальностью.
      — Холодает, вы не находите?
      Партридж находил.
      — А будет еще холоднее, — поделилась своими наблюдениями миссис Дентон.
      — Да уж, — согласился Партридж, и, не удержавшись, добавил, — хотя, если повезет, в это время меня уже здесь не будет.
      — Подумываете о переезде?
      — Не исключено.
      И Хамфри Партридж, посвистывая, вышел с покупками.
      — По-моему, — со всем злорадством заявила миссис Дентон, — у него те еще делишки творятся.

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

     
      — Вы что-то хотели, Партридж?
      — Да, мистер Браунлоу.
      — Давайте покороче. Я только что из Рима. Успел бы и на антверпенскую конференцию. Ну да ладно, дадим юному Дайетту шанс отличиться. Так чего вы хотели, Партридж? — Браунлоу подавил зевок.
      — Я пришел подать заявление об уходе.
      — Вы что, хотите уволиться?
      — Да.
      — Как-то неожиданно.
      — Да, мистер Браунлоу.
      — Понятно. — Браунлоу раздраженно вертелся в кресле. — Вам предложили работу в другой компании?
      — Нет.
      — А я подумал…
      — Я уезжаю за границу. С мамой.
      — Вот как. Можно узнать, куда?
      — В Канаду.
      — А. Страна возможностей. Начнете новую карьеру?
      — Пока не знаю. Работать мне теперь необязательно.
      — Получили наследство? — Ответа не последовало. — Не хотите говорить — дело ваше. Допрашивать не намерен. Надеюсь, вы знаете, что делаете. Через месяц получите письменное уведомление.
      — А нельзя ли пораньше?
      — Так положено. — Но вдруг Браунлоу смягчился. — Да и ладно, черт с ним, не хочу никого здесь задерживать против воли. Ступайте. Можете уйти прямо сегодня.
      — Спасибо.
      — Мы обычно устраиваем прощальную вечеринку для увольняющихся сотрудников, но в вашем случае…
      — В этом нет необходимости.
      — Чертовски верно — никакой необходимости. — Браунлоу сверкнул глазами. — Проваливайте!

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    
      Партридж вернулся домой к обеду, он был в приподнятом настроении. Без стеснения воспользовавшись телефоном “Браунлоу и Поттера” для личных звонков, он через агентство недвижимости выставил дом на продажу и сделал запрос на эмиграцию в канадское представительство высокого комиссара. Распахнув дверь, хотел как обычно крикнуть: “Привет, мам! Я дома”.
      Однако слова замерли у него на губах, ибо он увидел Реджа Картера, выходящего из кухни.
      — Бог мой! Что вы здесь делаете? Это частная собственность.
      — Разношу дневную почту.
      — Как вы вошли?
      — Пришлось разбить окно.
      — Вы не имели права. Это проникновение со взломом. Я звоню в полицию.
      — Не трудитесь. Я им уже звонил. Все растолковал сержанту Уоллису.
      Партридж побледнел.
      — Что именно? — хрипло спросил он.
      — Насчет пожара. — И поскольку Партридж, по-видимому, ничего не понял, стал неторопливо объяснять. — Пожар. Случился пожар. В вашей кухне. Я увидел дым, когда проходил мимо. Вы утором оставили включенным тостер. Горели кухонные полотенца, и огонь подбирался к занавескам. Поэтому я вломился.
      Партридж вернул себе человеческий облик.
      — Понятно. Простите за подозрения. Просто…м-м-м… Спасибо.
      — А, пустяки, — хладнокровно-равнодушный вид Редж Картер позаимствовал у одного их телегероев. — Я решил, что, поскольку ваша мать наверху и спуститься не в состоянии, — время дорого.
      — Вы так внимательны. Спасибо. — Партридж стал медленно продвигаться по холлу, как бы приглашая почтальона на выход, но Редж Картер прочно обосновался в кухонном проеме. Партридж потянулся к бумажнику. — Я просто обязан вас как-то вознаградить…
      — Не нужно мне никакой награды. Я ведь только хотел спасти старушку. — Партридж слабо улыбнулся и кивнул головой в знак признательности. — Ужасно было бы попасть в такую ловушку. Тут бы любой почувствовал себя беспомощным.
      — Да.
      Сначала тон у почтальона был неуверенным, но теперь стал более твердым.
      — Потушив огонь, я решил удостовериться, что со старушкой все в порядке. Она, наверное, до смерти перепугалась, почувствовав запах дыма и услышав звон бьющегося стекла… В общем, я ее окликнул. Никто не отозвался.
      Лицо Партриджа вновь обрело мертвенную бледность.
      — Она не услышала бы вас — глуха на оба уха.
      — Хм. Тогда я поднялся наверх, — неумолимо продолжал Редж Картер. — Все двери были закрыты. Я открыл одну. Понял, что попал в вашу комнату. Открыл другую дверь. Там стояла кровать. Но на ней никого не было.
      — Ну да.
      — В ванной тоже никого. Вообще нигде никого. Дом был пуст.
      — Ну да.
      Мучитель взглянул в глаза своей жертве и сказал:
      — Я нашел это дольно странным, мистер Партридж. Вы же всем говорили, что ваша мать живет с вами и прикована к постели.
      — Так и есть, вернее было.
      От раздражения щеки Хамфри Партриджа залились румянцем.
      — Было?
      — Да, она умерла, — быстро выговорил Партридж.
      — Умерла? Когда? Сегодня утром, когда я спросил о ней, вы сказали...
      — Она умерла пару дней назад. Простите, я был в таком состоянии. Вы же понимаете, это потрясение. Отказываешься верить в произошедшее и…
      — Когда ее похоронили?
      Партридж замешкался с ответом, в глазах его мелькнуло смятение.
      — Вчера. Э-э-э… Намедни. Вернее, я только что с похорон. Простите, я не соображаю, что говорю. Даже не понимаю, пришел я или ухожу.
      — Вот как, — проговорил Редж Картер, стараясь не выдать себя голосом. — Ну, мне пора. Еще пару-тройку писем разнести — и прямиком на почту.
      Провожая почтальона до двери, Хамфри Партридж все бормотал слова благодарности.
      Услышав, как щелкнул затвор на калитке, он, дрожа, опустился на нижнюю ступеньку лестницы и выкрикнул:
      — Ну почему они не оставят нас в покое?!

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
      Тучный сержант Уоллис обладал проницательным, хорошо организованным умом. Он любил во всем порядок и предпочитал наводить его собственноручно. Его пугала сама мысль о том, что кто-то еще позарится на сферу его полномочий, другими словами, — на деревенские происшествия. И, естественно, когда на всех углах стали сплетничать о Хамфри Партридже, сержант Уоллис пошел увидеться с ним сам, прежде чем доложить начальству.
      После пожара прошло около недели. Разумеется, Редж Картер рассказал обо всем чете Дентонов, а те в свою очередь известили каждого, кто заходил на почту. Выдвигались до того дикие предположения, что уже просто нельзя было сидеть сложа руки.
      Хамфри Партридж как обычно неприветливо приоткрыл дверь, но сержант Уоллис не оставил ему выбора, наполовину протиснувшись в дверной проем и сказав, что пришел насчет пожара.
      Коробки в гостиной сказали ему обо всем.
      — Вижу, книги упаковываете, мистер Партридж.
      — Да. Большая часть вещей поплывет в Канаду морем.
      Партридж предположил — и справедливо, — что уже вся деревня была в курсе его скорого отъезда.
      — Когда вы уезжаете?
      — Примерно через месяц. Точнее не могу сказать.
      Сержант Уоллис грузно усадил свою тушу в кресло.
      — Как я слышал, Канада — прекрасное место. У меня там племянник.
      — А-а-а.
      — Вы купите там жилье…?
      — Да.
      — Дом?
      — Да.
      — Матери уже нет с вами?
      — Нет. Она… она умерла.
      — Да. Совсем недавно, как я слышал. — Сержант Уоллис вытянул ноги, как будто хотел погреться у неразожженного камина. — Отчасти из-за вашей матери я и пришел. — Партридж не отреагировал, так что сержант продолжил. — Вы же знаете, деревня у нас маленькая, и большинство жителей проявляют интерес к делам своих соседей…
      — Не их это собачье дело!
      — Так-то оно так. Я не прислушиваюсь к сплетням, но держу ухо востро — работа есть работа. Боюсь, в последнее время о вас ходят странные слухи, мистер Партридж. — Сержант Уоллис насладился паузой. — Люди обсуждают смерть вашей матушки. Я понимаю, что, поскольку это случилось так недавно, вам, возможно, не хочется об этом говорить.
      — Черта с два! Меня донимают анонимными письмами и телефонными звонками.
      — И вы о них не заявляете?
      — Я все равно скоро уеду. Пусть делают, что хотят.
      — Х-м-м. — Сержант решил взять быка за рога. — Вы, вероятно, поняли по письмам и звонкам: люди считают, что вы из-за денег убили свою мать.
      — Да это полная чушь!
      — Может, и так. Надеюсь на это. Ответьте-ка мне на пару вопросов, и я во всем разберусь. Когда умерла ваша мать?
      — Десять дней назад. Одиннадцатого числа.
      — Вы уверены? Одиннадцатого у вас случился пожар, и Редж Картер обнаружил дом пустым.
      — Простите. За пару дней до этого. Я был так потрясен, что…
      — Конечно, — сочувственно кивнул Уоллис. — А похороны, стало быть, прошли десятого?
      — Да, кажется.
      — Странно, что вы не обратились ни в одно местное похоронное бюро.
      — Я обратился в городскую контору, у меня там есть связи.
      — Понятно. — Воодушевившись допросом, сержант Уоллис даже порозовел. — Так, значит, свидетельство о смерти подписал городской доктор?
      — Да.
       — А у вас случайно нет копии свидетельства? — вкрадчиво спросил сержант.
      Хамфри Партридж нерешительно посмотрел на своего инквизитора и пробормотал:
      — К сожалению, нет.
      — Отсутствие свидетельства, — мучительно медленно размышлял сержант, — позволяет предположить, смерть вашей матери наступила неестественным путем.
      — Да будьте вы прокляты! Вы все! — от душившего его гнева Партридж готов был разрыдаться. — Почему вы не оставите меня в покое? Вечно выспрашиваете, вынюхиваете!
      — Мистер Партридж, если было совершено преступление… — опомнился от удивления сержант.
      — Да не было никакого преступления! — выкрикнул Партридж раздраженно. У меня нет матери. Никогда ее не видел. Эта особа бросила меня, когда мне было шесть месяцев. Я вырос в приюте.
      — Кто тогда жил наверху? — спросил сержант.
      — Никто. Я жил один, я всегда жил один. Неужели непонятно… я ненавижу людей. Это признание дорого стоило Партриджу, но он был слишком взвинчен, чтобы прервать вырвавшийся наружу поток. — Люди постоянно пытаются что-то разнюхать, выведать, разузнать о тебе. Хотят пробраться в твой дом, затащить тебя в бар, вторгнуться в личную жизнь. Терпеть этого не могу. Хочу быть сам по себе. — Сержант Уоллис попытался вставить слово, но поток слов Партриджа сметал все на своем пути. — Но где уж тут остаться одному. Разве это позволительно? На то должна быть причина. Поэтому я и придумал себе мать. Представилась возможность не делать того, что не хочется, не видеться с теми, с кем не хочется. Ведь у меня была причина — необходимость сидеть с больной матерью. И жизнь потекла спокойно. Я даже сам поверил в свою мать, разговаривал с ней. Она никогда не задавала вопросов, не хотела ничего знать обо мне, она просто любила меня и была доброй и прекрасной. И я ее любил. У меня бы рука не поднялась ее убить, это все вы — вы убили ее! — Он разразился рыданиями. — Будьте вы все прокляты!
      Пару минут сержант Уоллис молчал, укладывая в голове эту новую информацию.
      — Так вы говорите, что мать вы себе выдумали и не могли ее убить, ведь ее попросту не существовало.
      — Да, — раздражительно рявкнул Партридж. — Ваша тупая голова не можете этого понять?
      — Х-м-м. А как у вас появились деньги на эмиграцию и покупку недвижимости в Канаде?
      — Пришло уведомление о выигрыше по облигации. Я получил письмо в утро пожара. Поэтому и забыл о тостере. Я был слишком взволнован.
      — Понятно. — Сержант Уоллис тяжеловесно поднялся с кресла и перешел к окну. — Копались в саду, как я погляжу.
      — Да, посадил несколько луковиц.
      — Луковицы. И это при том, что вы уже сидите на чемоданах. — Сержант взглянул на свою жертву. — До чего альтруистично с вашей стороны, мистер Партридж.

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
      На почте упивались новостями об аресте Партриджа. Миссис Дентон твердила, что давно подозревала о темных делишках и распознала у Партриджа наклонности убийцы. Редж Картер был в центре внимания, ведь это он дал ход расследованию, а сержант Уоллис, хотя и сожалел о вторжении отдела криминальных расследований на свою территорию, чувствовал удовлетворение от проделанной работы.
      Дентоны не сомневались, что Реджа вызовут в суд свидетелем и решили, что и их наверняка вызовут — в качестве свидетелей репутации. Миссис Дентон безумно сожалела, что смертная казнь почила в бозе, полагая, что тюрьма слишком хороша для душителей беспомощных пожилых леди. Каждый покупатель сообщал Дентонам новости о расследовании: полиция перекопала весь сад, разобрала пол по досочкам, простучала все стены в доме Партриджа. Миссис Дентон рекомендовала бы еще тщательно изучить пепел из котла.

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

      
      Общественный интерес к убийству был настолько велик, что когда пришли новости, что обвинения против Партриджа сняты, крики недоверия и разочарования прокатились по всей деревне. Жители посчитали, что их лишили удовольствия, которое — по любой школе ценностей — они заслужили.
      Когда выяснились все детали, стало понятно, что нелепая история, рассказанная Партриджем сержанту Уоллису, оказалась правдивой. Он жил в доме свершено один. А деньги — и немалые — получил по своей облигации

  выигрышного займа*

   Выигрышная облигация — инструмент инвестирования, купонный доход по которому не начисляется инвестору, а идет в общий фонд и создает внушительную сумму, которая несколько раз в год разыгрывается между всеми держателями. В рамках английской схемы выигрышных облигаций выигрыши не подлежат налогообложению.

  .
      Последнее же упоминание о настоящей матери Партриджа датировано четырьмя годами ранее, когда ее признали виновной в приставании к мужчинам на улицах Ливерпуля и осудили на два месяца тюрьмы.
      Короткие гастроли деревни по первым полосам центральных газет подошли к концу, и ее жители, обманутые и недовольные, вновь вернулись к местным скандалам. Хамфри Партридж вернулся домой, но его никто не видел, ибо он торопился наверстать задержку в эмиграционных планах, которую вызвал его несправедливый арест.

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

   
      За два дня до отъезда рано утром к нему неожиданно явился визитер. Стоял декабрь, было темно и холодно. Деревенские жители сидели дома.
      Женщину, стоявшую в дверях, он не узнал. Она была одета в короткую черно-белую искусственную шубу, бывшую в моде лет пять назад. Ее ядовито-рыжие волосы крикливо контрастировали с ярко-алой помадой, черные ресницы нависали над бровями как крылья летучей мыши. Дряблая шея и бугорки вен, проступающие под черными чулками, шли вразрез с молодежным нарядом.
      — Приветик, Хамфри, — сказала она.
      — Вы кто? — Он как обычно держал дверь в позиции “на закрывание”.
      Женщина засмеялась — неприятным отрывистым смехом.
      — Я и не ожидала, что ты меня вспомнишь. Ты был слишком мал во время нашей последней встречи.
      — Вы не?..
      — Именно я. Не хочешь поцеловать свою мамочку?
      Она подалась вперед своим размалеванным лицом, и Партридж, отшатнувшись, шагнул в дом. Женщина, воспользовавшись возможностью, вошла внутрь и закрыла за собой дверь.
      — Какое милое, уютное местечко, Хамфри, — она прошла дальше, а Партридж попятился в гостиную. Женщина обратила внимание на отсутствие меблировки и ящики. — Ах, да, ты же уезжаешь из страны. Читала в газете. В Канаду, так ведь? Милые люди эти канадцы. По крайней мере, тамошние морячки. — Новый визгливый взрыв смеха. — У тебя ж теперь денежки водятся, Хамфри? Об этом я тоже прочитала. Вот потеха, никогда не встречала того, кто бы выиграл по облигации. Вот на скачках — куча везунчиков попадалась.
      — Что вам от меня надо? — прохрипел Партридж.
      — Всего-то и хотела, что повидать своего мальчика. Думала, теперь, когда ты так хорошо устроен, ты должен позаботиться о своей престарелой мамочке.
      — Я вам ничего не должен. Вы ничего для меня не сделали. Вы меня бросили.
      — Да тому уж сколько лет прошло. И бросила ведь не ради кого — ради миляги Клинтона. Мне надо было перебеситься. Я собиралась вернуться за тобой через пару недель. Но тут случилась облава, и Клинтону пришлось делать ноги, а потом …
      — Что вам от меня надо?
      — Сказала же. Хочется обеспеченной старости. Я прочитала в газете, каким ты был преданным сыном для своей старушки-матери. — Очередная порция смеха.
      — Но вы не моя мать, — медленно и раздельно произнес Партридж.
      — А кто ж тогда?
      — Не вы.
      — A я-то подумала, что ты возьмешь старушку-мать с собой в Канаду.
      Партридж сорвался: он схватил женщину за плечи и стал трясти ее в такт словам:
      — Вы не моя мать!
      — Я твоя мамочка, Хамфри.
      Его руки обвились вокруг ее шеи, чтобы ядовитые слова не нашли выхода. Хамфри говорил, а руки судорожно сжимали шею.
      — Моя мама красивая и добрая. Она не такая, как вы. Она всегда любила меня. Она и сейчас меня любит!
      Приступ ярости прошел. Партридж разжал руки. Женщина обмякла. Ее голова откинулась назад, и на пол с грохотом упала вставная челюсть.

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
      Когда на следующее утро Хамфри Партридж зашел в полицейский участок, сержант Уоллис, по-видимому, занимался регистрационным журналом. В свете произошедшего, он был сконфужен. Случившееся никак не могло разложиться по аккуратным полочкам его разума, да еще выставило дураком перед начальством. В конце концов, сержант больше не мог делать вид, что занят.
      — Доброе утро, мистер Партридж. Чем могу быть полезен?
      — Я завтра уезжаю в Канаду.
      — Желаю удачи в новой жизни.
      — Спасибо. — Бледная улыбка тронула губы Партриджа. — Насчет моей матери, сержант…
      Уоллис с силой захлопнул журнал.
      — По-моему, мистер Партридж, вам уже принесли исчерпывающие извинения, так что…
      — Нет, я не по этому поводу. Я пришел сообщить…
      — Да?
      — …что я на самом деле убил свою мать.
      — Вот как. И закопали ее в саду, я полагаю.
      — Ну да.
      — Отлично. — Сержант Уоллис вновь открыл журнал.
      — Я признаюсь в убийстве, — настаивал Партридж.
      Сержант в раздражении поднял глаза.
      — Послушайте, Партридж, мне очень жаль по поводу случившегося, и у вас, конечно, есть право на эту маленькую шутку, но у меня куча дел, так что, если вы не против…
      — То есть я могу идти?
      — Пожалуйста.
      — Могу ехать в Канаду?
      — На все четыре стороны.
      — В таком случае, я пойду. А … э-э-э… предки пусть покоятся с миром.
      Сержант Уоллис вновь занялся журналом, а Партридж спокойно вышел на улицу. Здесь он сделал глубокий вдох, улыбнулся и сказал:
      — Мама, мы едем в Канаду.

     Информационный блок | +

     Формат: Рассказ
     Название на языке оригинала: "How's your mother" │ Первая публикация на языке оригинала: "The Mystery Guild" (антология под редакцией John Waite) Constable, 1980 г.
     Другие публикации: EQMM, октябрь 1983 г.; etc
     Перевод: Форум "Клуб любителей детектива", 20 ноября 2022 г., Мира Горячкина ｢псевдоним｣ │ Редактор-корректор: О. Белозовская
     Переведено по изданию: ————

• “Большой Мальчик, Маленький Мальчик”
      В обычных обстоятельствах он бы выбросил письмо сразу же, как только узнал этот неразборчивый почерк, — но Ларри Реншоу в то время занимался убийством жены, поэтому ему хотелось перенести внимание на что-нибудь другое. И он прочитал письмо.
      Марио, бармен, передал его. У Ларри было множество адресов в пабах и барах по всему Лондону, — адресов, приобретенных в менее шикарные времена, — и от одного из них он не стал отказываться после женитьбы на Лидии. Правда, теперь он получал письма иного рода: меньше инструкций от “бизнес-партнеров”; меньше подозрительных записей, разоблачающих секреты чужой внебрачной жизни; их место заняли описания его собственных свиданий, — письма, которые можно было назвать, в широком смысле этого слова, любовными. Женитьба не положила конец этим свиданиям.
      Однако произошло обновление некоторых писем “до востребования”. “Гастон-бар” на Абермабль-стрит был выше уровнем, чем “Голова Стэга” в Килбурне. А костюм с

  Севил-Роу*

   Улица в Лондоне, известная домами моды по пошиву элитной мужской одежды.

  , с которого Ларри легким щелчком сбросил налет соли орешков Марио, был элегантнее формы гостиничного портье. Золотой идентификационный браслет, приятно звенящий на запястье, был удобнее, чем наручники. И, как верил Ларри Рэншоу, больше подходил к его естественному стилю.
      Поэтому он хотел быть уверен, что продолжит жить в таком стиле. Ему было около пятидесяти; его возмущала несправедливость мира, удерживавшего его так долго вдали от его естественной среды обитания; и теперь, когда он наконец попал в эту среду, он не собирался ее покидать.
      Не собирался он также ограничивать свои прихоти, отказываясь от тех (других женщин), которые возмущали Лидию.
      Поэтому, потягивая Кампари и водку в “Гастон-баре”, он одновременно убивал свою жену.
      И читал письмо Питера Мослина, чтобы отвлечься от этого деяния.
      “... и мои чувства относительно тебя не изменились. Я знаю, что прошло больше тридцати лет, но проведенные вместе ночи остались для меня самыми драгоценными воспоминаниями. У меня никогда не было иных друзей. Ничего из того, что произошло со мной, и никто из тех, кого я встретил с тех пор, не значили для меня так много, как радость не просто быть с тобой, а знать, что я принадлежу тебе, что надо мной смеются в школе как над твоим Маленьким Мальчиком.
      Я знаю, что для тебя это не значит так много, но я льщу себя надеждой, что порой ты что-то чувствуешь по отношению ко мне. Я помню, как однажды мы поменялись пижамами, и ты позволил мне спать в твоей пижаме и в твоей постели всю ночь. Я никогда не чувствовал себя ближе к тебе, чем той ночью, словно я не просто надел твою одежду, но и впитал какую-то часть тебя, словно в какой-то мере стал тобой. Я никогда не был так счастлив. Потому что, хоть мы и были слегка похожи, — были одного роста и одинакового цвета, — я никогда не обладал твоей силой характера. Лишь тогда, лишь на минуту я понял, что значит быть Ларри Рэншоу.
      Для меня было так чудесно увидеть тебя на прошлой неделе! Жаль только, что так ненадолго. Помни: если я могу что-то сделать для тебя — только попроси. Если захочешь встретиться снова — позвони. Я здесь только для того, чтобы разобраться с завещанием моего дяди, и, поскольку у меня большие проблемы, я провожу большую часть времени у себя в номере отеля. Но если я выйду, когда ты позвонишь, — мне передадут сообщение. Я возвращаюсь во Францию в конце недели, но я бы очень хотел увидеться с тобой перед этим. Иногда я готов набраться мужества и прийти к тебе, но я знаю, что тебе это не понравится — особенно сейчас, когда ты женат на этой женщине. Я был в шоке, когда ты рассказал мне о своем браке. У меня всегда была тайная надежда, что ты никогда не женился, потому что...”
      Ларри прекратил читать. Не только упоминание о браке снова вернуло его мысли к убийству Лидии, но и само письмо показалось ему отвратительным.
      Его не слишком волновало то, что он являлся объектом гомосексуальной страсти. Он прекрасно знал о своих сексуальных пристрастиях. Он даже не считал, что проходил стадию гомосексуализма в отрочестве, хотя у него всегда было сильное либидо, — а какой могла быть отдушина для него в школе для мальчиков? У всех Больших Мальчиков были свои Маленькие Мальчики, поэтому он играл в игры, предписанные традицией. Но как только он освободился из этой тюрьмы, он сразу же открыл инстинктивную радость гетеросексуальности и сосредоточился на ней.
      Но Питер Мостин не изменился. Он напоминал о себе раз в несколько лет, предлагая встретиться за ланчем, и Ларри, понимая, что ему не придется платить за еду, принимал приглашение. Их разговор был напыщенным и высокопарным, вращаясь вокруг давно умерших предметов, и Ларри торопился поскорее допить свое бренди и уйти, как только принесут счет. Затем через неделю один из барменов “до востребования” передавал письмо, полное раболепных выражений благодарности и заверений в неизменной преданности.
      Ясно, что для Мостина спальня в школьном общежитии значила больше, чем для Ларри, и Питер застыл, словно муха в янтаре отрочества. Это бесило Ларри. Он ненавидел прошлое и терпеть не мог вспоминать о нем. Для него всегда оставалась надежда на выигрыш за ближайшим поворотом, и он предпочитал думать о грядущих радостях, а не о прошедших бедствиях.
      Он легко забывал прошлое, инстинктивно сбрасывая кожу вчерашней неудачи, дабы натянуть новую сверкающую личину, готовую к очередному безупречному замыслу. Это

  протеевская*

   Протей — древнегреческое божество, обладал необыкновенной способностью к перевоплощению, мог принимать любые обличья.

  способность помогла ему превратиться из клерка биржевого маклера в армейского новобранца (после нескольких опротестованных чеков), из отставного военного —  в управляющего почтовыми заказами (после нескольких пропавших коробок с боеприпасами), из управляющего почтовыми заказами — в сутенера (после нескольких оплаченных, но не доставленных заказов), а из сутенера — в гостиничного портье (после полицейского рейда). Эта же способность облегчила ему последнее превращение — из гостиничного портье в одетого на Севиль-Роу мужа богатой невротичной алкоголички (незадолго до обнаружения воровства). Для Ларри превращения и надежды шли рука об руку.
      Поэтому обожание Питера Мостина стало неприятным вторжением. Оно означало, что, какова бы ни была нынешняя личина Ларри, у него оставалась неизменная сущность, которую можно было любить. Это угрожало его независимости сильнее, чем женская любовь когда-либо. Его гетеросексуальные романы были краткими и чисто физическими, быстро заканчивались, не оставляя у него негативных эмоций, которых нельзя было заглушить новым завоеванием; а до негодования женщин ему не было дела.
      Но любовь, о которой заявлял Питер Мостин, была иной, — неприятным напоминанием о его постоянной личности, почти

  memento mori*

   Помни о смерти.

  . И сам Питер Мостин был таким memento mori.
      
      Они встретились на прошлой неделе — впервые за шесть лет. Старые привычки тяжело умирают, и Ларри инстинктивно проглотил наживку бесплатной кормежки, несмотря на нынешнее богатство.
      Как только он увидел Питера Мостина, — он понял, что встреча была плохой идеей. Ларри чувствовал себя, словно Дориан Грей, столкнувшийся лицом к лицу со своим портретом. Маленький Мальчик старел так непривлекательно, что сам его вид был вызовом энергичности и подтянутости Ларри. Они ведь были одного возраста — о, черт, Мостин даже был моложе! В школе он был Маленьким Мальчиком Большого Мальчика Ларри. На пару семестров меньше — значит, на несколько лет младше.
      Но при взгляде на него казалось, что он на грани смерти. Видимо, он был болен. Кажется, — вспоминал Ларри, — во время ланча он что-то говорил о своей болезни. Наверное, отсюда и его трубчатые костыли, и общее впечатление слабости. Но не было оправдания его зубам и волосам: уж их-то улучшить он мог. Конечно, большинство из нас потеряли часть зубов — но это не значит, что нужно ходить со ртом, напоминающим зашнурованный кошелек. Ларри гордился своими искусственными зубами. Одним из первых его достижений после женитьбы на Лидии стало посещение частных зубоврачебных кабинетов и приобретение лучших протезов, которые можно было получить за деньги.
      А волосы... Ларри немного похудел и мог бы поседеть, если бы не услуги его парикмахера. Но Ларри нравилось думать, что даже если бы он имел несчастье потерять все волосы, он бы не прибег к такому парику, как у маленького коричневого млекопитающего, которого сбили во время аварии.
      Вот как выглядел Питер Мостин — хромающее создание с запавшими губами и волосами, не внушавшими ни малейшего доверия. И в соответствии со своим физическим состоянием он демонстрировал свое эмоциональное увечье с такой же подростковой влюбленностью и нездоровой жалостью к себе, с теми же вечными заверениями, что он готов сделать все ради друга, что его жизнь не имеет для него никакой ценности и обрела бы смысл, лишь если бы могла послужить на пользу Ларри Рэншоу.
      Ларри все это не понравилось. Особенно постоянное обращение к прошлому, словно его жизнь скрывалась все глубже в сумеречной тени. Он думал о будущем — а будущее было бесконечным теперь, когда он обладал деньгами Лидии.
      Теперь, когда он обладал деньгами Лидии... Он взглянул на часы. Без четверти восемь. Она должна быть мертва уже около пяти часов. Пора отвлечься от этого придурка Мостина и заняться главным. Преданному мужу пора вернуться домой и обнаружить тело жены. Или, если ему вправду повезет, — обнаружить, что его свояченица уже обнаружила тело его жены.
      
      Он громко попрощался с Марио и отпустил несколько шуток на тему нового фартука бармена. Он также спросил, точно ли идут часы в баре и сверил свои часы по ним.
      После уточнения времени и установления алиби в любой момент было забавно постоянно напоминать о времени. А также о себе.
      По той же причине он обменялся запоминающимися шутками с водителем такси, которое поймал на еще светлой Пикадилли, прежде чем возвращаться на Эбби-Роад.
      Теперь он чувствовал себя совершенно уверенно. Он руководствовался своим безупречным инстинктом, который вдохновил его на безупречный план. Теперь, когда ему достались все деньги Лидии, он даже слегка пожалел о том, что такой могучий разум будет утерян для преступлений. А впрочем, нет — он не станет рисковать новообретенным состоянием ради какой-либо, пусть даже малейшей опасности. Ему нужна свобода, чтобы вместить в остаток богатой жизни то, что он упустил в годы бедности.
      Потому-то план убийства и был так хорош, что в нем не было никакого риска.
      Фактически, хоть он и не осуществил этого плана вовремя, — план у него появился тогда же, когда и сама Лидия. Внутри нее уже был запущен весь набор саморазрушительных механизмов.
      
      Лидия влюбилась в Ларри, когда он спас ее жизнь, и вышла за него из благодарности.
      Это случилось два года назад. Ларри находился в нижней точке карьеры, знавшей множество взлетов и падений. Он работал носильщиком в отеле на Парк-Лейн, руководство которого начало его подозревать в краже кошельков, сумок и драгоценностей гостей. Он получил наводку, что за ним собираются следить, и решил добыть последний улов перед тем, как в очередной раз исчезнуть и сменить личность.
      Наблюдение и болтовня персонала навели его на мысль использовать отмычку от двери миссис Лидии Физиан — леди, вид которой на рождественской вечеринке не оставлял сомнений в том, что у нее немало драгоценностей; а количество джина, выпитого в том же баре, заставляло предположить, что она может быть небрежной, запирая свои ценности.
      Так и оказалось. Ожерелья, броши, браслеты и кольца валялись среди пузырьков с таблетками на туалетном столике, словно застрявшие водоросли. Но в комнате находилось кое-что, обещавшее более легкую и менее рискованную добычу, чем краденые драгоценности.
      Здесь была Лидия Физиан в процессе самоубийства.
      Сцена была банальна до пошлости. В руках храпящей фигуры на кровати была зажата бутылка джина. На прикроватном столике — пустой пузырек из-под таблеток, и, прислоненный к лампе, сложенный листок хрустящей голубоватой бумаги с монограммой.
      Первое, что сделал Ларри, — прочитал записку.
      “Это единственный выход. Никому нет дела, жива я или мертва, и я не хочу оставаться в ловушке. Я пыталась, но не в силах этого вынести”.
      Даты не было. Ларри инстинктивно сунул записку в карман, перед тем, как перенести внимание на тело, лежащее на кровати. Она спала мертвым сном, но ее пульс сильно бился. Вспомнив фильмы с подобными сценами, он ударил ее по лицу.
      Ее одурманенные глаза открылись.
      — Я хочу умереть. Почему мне на дали умереть?
      — Потому что вам есть ради чего жить, — ответил он, возможно, вспомнив диалог из того же фильма.
      Она снова закрыла глаза. Он вызвал скорую помощь. Инстинкт подсказал ему звонить туда напрямую, не позволяя менеджеру вмешаться.
      Затем, снова вспомнив фильм, он таскал ее обвисшее тело туда-сюда до тех пор, пока не прибыла помощь.
      После этого он снова следовал инстинкту. Инстинкт подсказал ему отправиться за ней в больницу, вернуться (без гостиничной униформы), остаться рядом с ней, когда она придет в себя после промывания желудка, продолжать визиты после ее переезда в роскошную клинику восстановительной терапии. Инстинкт также подсказывал ему слова, убеждающие ее в том, что ей вправду есть ради чего жить, что безумно для столь привлекательной женщины пытаться умереть, и что он-то понимает ее истинную ценность.
      Поэтому их брак через три месяца после ее выхода из клиники был воистину триумфом инстинкта.
      За пару дней до регистрации брака Ларри назначил встречу с доктором.
      — Теперь, когда мы собираемся провести вместе всю жизнь, я хотел бы узнать ее медицинскую историю, — сказал он серьезным голосом. — Конечно, я не прошу вас сообщать профессиональных тайн, но я хочу быть уверенным в том, что ужасный случай, из-за которого я оказался здесь, не повторится снова.
      — Конечно! — Доктор был лысым, худым и откровенно скептичным. Он не поверил игре Ларри в обеспокоенного супруга. — Она невротичка, жаждущая внимания... Ничто не изменит эту основу ее характера.
      — Я думал, замужество...
      — Она была замужем несколько раз, вы должны это знать.
      — Разумеется, но ей не везло, она связывалась с мерзавцами. Я думаю, если найдется кто-то, кто на самом деле полюбит ее...
      — О, в таком случае, конечно, ее состояние улучшится, — скептицизм был настолько откровенным, что это граничило с оскорблением, но Ларри не решался на ответную агрессию, и доктор продолжал: — Беда в том, мистер Реншоу, что женщины настолько богатые, как миссис Физиан, часто притягивают мерзавцев.
      Ларри проигнорировал новое оскорбление.
      — Я действительно хотел знать...
      — Вы действительно хотели знать, — перебил доктор, — не совершит ли она новую попытку самоубийства.
      Ларри серьезно кивнул.
      — Я не могу вам точно сказать. Тот, кто принимает столько таблеток и так много пьет, как она, редко бывает совершенно разумным. Это не первая попытка, хоть и отличается от других.
      — Чем?
      — Прошлые попытки были явными желаниями привлечь внимание; она была уверена, что ее найдут раньше, чем случится что-то серьезное. А в этом случае... Если бы вы не зашли в комнату, она могла бы отлететь слишком далеко. Случайно...
      Но Ларри заговорил прежде неизбежного вопроса, зачем он зашел к ней в комнату:
      — Были какие-то различия на этот раз?
      — Небольшие. Способ, которым она накрошила таблетки в джин, прежде чем подумать о более позитивном выходе. И то, что она не оставила записки...
      Ларри не ответил на насмешливый взгляд. Когда он уходил, доктор пожал ему руку и сказал с неприкрытой иронией:
      — Я бы не волновался. Я уверен, что у вас все получится.
      В его голосе слышалось наглое недоверие, но оно смешивалось с облегчением. В конце концов, новый муж на некоторое время удержит миссис Физиан подальше от больницы. Нужно будет лишь выписать рецепты транквилизаторов и снотворных. И взять с нее плату за них.
      Подсознательно Ларри понимал, что доктор подтвердил: ему будет легко убить жену. Но он не позволял себе думать об этом. В конце концов, зачем это станет необходимо?
      Сначала это таковым не было. Миссис Лидия Физиан снова сменила фамилию (она словно конкурировала с мужем за количество имеющихся личностей) и стала миссис Лидией Реншоу. Вначале у новобрачных все было хорошо. Она наслаждалась, занимаясь экипировкой нового мужа, а он наслаждался посещением дорогих магазинов и ее заботой. Он находил ее страстной сексуальной партнершей и, хоть он и не мог довольствоваться диетой из одной-единственной женщины, ему хватало тайных перекусов с другими женщинами. И он начал думать, что брак ему подходит.
      Действительно, брак подарил ему стиль жизни, которого он прежде не знал. Воспитанный родителями, упорно настаивавшими на стандартах среднего класса, отдавшими его в обычную среднюю школу, опустившись до уровня рабочего класса и ниже, никогда не оставаясь богатым дольше, чем на пару недель, — он сумел оценить большую квартиру на Эбби Роад, сельский дом и выбор между Бентли и маленьким Мерседесом.
      Фактически его раздражали в жене две вещи: во-первых, ее нежелание позволять ему встречаться с другими женщинами; во-вторых, ограниченное количество карманных денег, которые она выдавала Ларри.
      Он сумел решить вторую проблему; для этого он прибег к старым способам. Он начал с самых первых дней брака воровать у своей жены.
      Вначале он занимался этим не напрямую. Она доверчиво поставила его во главе своего портфеля инвестиций, что позволило ему легко снимать сливки, когда ему требовались деньги на повседневные расходы. Но бурные встречи с брокером и бухгалтером Лидии, угрожавшими раскрыть все своей работодательнице, убедили его отказаться от этих обязанностей.
      Тогда он начал грабить жену напрямую. Алкогольный туман, в котором она часто пребывала, делал это легким. Потеря кольца или небольшого ожерелья, и даже опустошение бумажника через несколько часов после посещения банка часто случались, и она не обращала на них внимания, так как они поднимали вопрос о том, как влияло пьянство на ее память.
      Ларри потратил часть добычи на других женщин, но основное количество сложил в чемодан, который раз в три-четыре недели перемещал в очередную камеру хранения (добрачные привычки тоже умирали с трудом). За двадцать месяцев брака он скопил двенадцать-тринадцать тысяч фунтов, защищавших от беды.
      Но он не ждал беды. Во всяком случае до тех пор, пока не узнал, что его жена наняла частного детектива, составившего на него досье двухнедельных измен.
      Тогда он понял, что следует убить ее, причем быстро, до встречи с ее адвокатом, о которой она упоминала во время противостояния с ним по поводу отчета детектива. Ларри Реншоу не собирался разводиться с деньгами своей жены.
      Как только он принял решение — план убийства, запертый в левом багажном ящике его подсознания, открылся простым поворотом ключа. Он был таким простым, что буквально светился своей красотой.
      
      Он обдумал его снова по пути в такси на Эбби Роад. Время было рассчитано идеально; неудачи быть не могло.
      Раз в три месяца Лидия проводила четыре дня в клинике. Цель состояла не в том, чтобы полностью вылечить ее, а лишь притормозить ухудшение ее внешнего вида. Но строгие правила модного заведения, выбранного для столь безнадежной задачи, означали, что побочным эффектом будет воздержание от алкоголя на все время пребывания. Естественным следствием этого было то, что на следующий день после возвращения она оросит свою иссохшую плоть как минимум половиной бутылки джина.
      Это ему и было нужно. Инстинкт подсказал ему, что неудачи не случится.
      Утром он все приготовил почти с радостью. Во время работы он негромко насвистывал. Работы было немного. Лишь раскрошить таблетки в бутылку джина, положить предсмертную записку в ящик стола и провести весь день в компании. Ни одного кусочка дня не должно остаться неучтенным. “Гастон-бар” был лишь последним звеном в долгой цепи алиби.
      В течение дня он зондировал план, искал в нем слабые места — и не нашел ни одного.
      Предположим, Лидия подумает, что у джина странный вкус?.. Нет, она не заметит в спешке. В рассказах о предыдущей попытке она говорила, что у джина вообще не было вкуса. Она говорила, что это словно пить чистый джин и становиться все более сонной. Спокойный конец. Не такой уж неприятный.
      Предположим, полиция узнает о частном детективе и встрече с адвокатом?.. Станут ли они подозревать мужа мертвой женщины?.. Нет, если не появятся отягчающие обстоятельства. Разочаровавшись в очередном мужчине, в отчаянии от перспективы очередного развода, она выбрала скорейший способ ухода. Конечно, это не выставляло ее мужа в лучшем свете, но Ларри это не волновало. После получения наследства его не заботило, что о нем подумают.
      Предположим, она уже составила завещание, в котором лишала его наследства?.. Нет, он знал, что она этого не сделала. Она собиралась обсудить это с адвокатом на следующий день. А Ларри присутствовал при ее предыдущем завещании, в котором она называла его единственным наследником.
      Нет, инстинкт говорил ему, что все в порядке.
      
      Он заплатил водителю такси и рассказал ему ирландскую шутку, которую услышал в течение дня. Он вошел в их квартирный блок, рассказал привратнику ту же самую шутку и уточнил время. Восемь семнадцать. Никогда его день не был так хорошо документирован.
      Поднявшись в лифте, он подумал о завершающем штрихе плана. Он был не слишком существенным, но очень красивым. Сестра Лидии собиралась заглянуть вечером. Если бы она вправду обнаружила тело... Правда, у нее было заведомо плохо со временем, но невозможно же иметь все. Однако это было бы красиво.
      Все играло в его руках. На площадке он встретил соседа, который шел выгуливать своего чихуахуа. Ларри весело его приветствовал и спросил, сколько времени. Его уверенность была огромной. Он наслаждался своим криминальным мастерством.
      Чтобы услышал уходящий сосед и для того, чтобы сыграть роль до конца, он весело произнес: “Добрый вечер, дорогая!”, открывая дверь.
      — Добрый вечер, дорогой! — ответила Лидия.
      
      Как только он увидел ее, он понял, что она знает все. Готовый ко всему, он сел на диван, а на стеклянном кофейном столике перед ним стояла бутылка джина и записка о самоубийстве. Если бы они были представлены перед судом — не могло бы быть более явных доказательств. На столе со стороны дивана стояла еще одна, наполовину пустая, бутылка джина. Проклятая пьяная сучка — она даже не смогла дождаться прихода домой, ей надо было пополнить запасы на обратном пути из клиники.
      — Ну, Ларри, смею сказать, что ты удивился, увидев меня.
      — Слегка, — небрежно произнес он и улыбнулся тем, что он всегда считал чарующей улыбкой.
      — Думаю, мне будет много что сказать завтра адвокату.
      Он слегка рассмеялся.
      — После того как я побываю в полиции, — продолжила она.
      Его следующий смешок был более глухим.
      — Да, Ларри, мне будет о чем поговорить. Для начала я проверила свои драгоценности. И знаешь — я вдруг поняла, для чего ты появился у меня в номере отеля в тот утомительный день. Один раз вор — навсегда вор. Но убийство... это переводит тебя на более высокий уровень, правда?
      Джин на нее не подействовал: она говорила спокойно и связно. Ларри стал думать медленнее, чтобы соответствовать ритму ее рассуждений. Он подошел к столу в углу у двери. Повернувшись, он держал пистолет, который достал из ящика.
      Лидия засмеялась, громко и противно, словно высмеивала его мужественность.
      — Ой, Ларри, это не слишком умно. Твой замысел был вправду хитроумным, надо отдать тебе должное. Но застрелить меня... Тебе никогда не получить наследства. Ты не сможешь воспользоваться плодами преступления.
      — Я не собираюсь стрелять в тебя, — он подошел ближе и приставил пистолет к ее голове. — Я собираюсь заставить тебя выпить из другой бутылки джина.
      Он вновь услышал хриплый, вызывающий смех.
      — Ну, давай, лапочка. Что толку угрожать? В твоей логике есть ошибка. Невозможно заставить людей убить себя, угрожая убить их. Если тебе предстоит умереть — какая разница как? А если ты убьешь меня — уверяю, ты только наживешь себе массу неприятностей. Стреляй же, лапочка.
      Он невольно опустил руку с пистолетом.
      Она снова засмеялась.
      — В общем, мне все это надоело, — она поднялась с дивана. — Я собираюсь позвонить в полицию. С меня хватило семейной жизни с криминальным гением.
      Насмешка так отразила его самооценку, что ужалила его, словно удар. Его рука с пистолетом вновь застыла, и он выстрелил жене в висок, когда она направилась к телефону.
      Было много крови. Сначала он стоял на месте, загипнотизированный таким количеством крови, а когда она перестала течь, его мозги вновь заработали.
      Итог был неутешительным. Он все испортил. Оставалось надеяться лишь на бегство.
      Неестественно спокойный, он подошел к телефону. Он позвонил в Хитроу. Самолет улетал в десять. Да, там было свободное место. Он заказал его.
      Он достал наличность из сумки Лидии. Всего десять фунтов. Она еще не побывала в банке после возвращения из клиники. Ладно, он заплатит за билет кредитной картой.
      Он зашел в спальню, где в привычном беспорядке валялись ее драгоценности. Он взял бриллиантовое колье.
      Хотя нет. Вдруг его станут проверять на таможне. Такой беды лучше избежать. По той же причине он не мог достать драгоценности из чехла в камере хранения. В какой именно они хранились сейчас? О нет, нельзя ехать на Ливерпуль-стрит. Волны паники поднимались в его мозгу. У него не оставалось времени. Или оставалось? Может, если он достанет деньги из кейса и...
      В дверь позвонили.
      О, Боже! Сестра Лидии!
      Он схватил чемодан, швырнул туда пижаму и чистую рубашку, затем метнулся на кухню, открыл заднюю дверь и сбежал вниз по пожарной лестнице.
      
      Коттедж Питера Мостина находился в департаменте Лот. Ближайшим большим городом был Каор, ближайшим маленьким — Монтегю-де-Керси, но оба были не слишком близко. Сам коттедж был маленьким и простеньким: Мостин не был богатым англичанином, строящим роскошный дом во Франции. Он уехал туда в поисках уединения и жил очень скромно, постоянно подсчитывая, на сколько лет ему еще хватит убывающего капитала, оставленного дальним родственником; и надеялся, что на весь остаток жизни. Его контакты с местными жителями ограничивались еженедельным посещением магазина, и обе стороны это устраивало.
      Ларри Рэншоу прибыл туда через трое суток после гибели Лидии. Он незаметно перемещался на местных поездах, автостопом и переходами по пересеченной местности, ночуя в полях. Он продал свой шикарный костюм за десятую часть стоимости в парижском секонд-хенде и приобрел там несколько темно-синих комбинезонов, чтобы не выделяться, голосуя на выжженных солнцем дорогах Франции. Его паспорт и золотой идентификационный браслет были надежно спрятаны во внутреннем кармане.
      Если за ним и была погоня — он считал, что опередил ее.
      Было темно уже около четырех часов, когда он наконец добрался до коттеджа. Стояла теплая летняя ночь. Почва была сухой и потрескавшейся, она нуждалась в дожде. Хотя одинокие автомобили иногда проезжали по узким местным дорогам, он не встретил ни одного пешехода.
      В небе висел узкий ломтик луны, внушивший ему очередную надежду. На задворках его сознания скрывалась возможность, что Мостин, несмотря на свои вечные жалобы на бедность, живет в роскоши и поможет Ларри так же великолепно прокормиться, как и Лидия. Но жалкий вид коттеджа показал ему, что долговременное решение своих проблем придется искать где-то в другом месте. Строение едва ли изменилось с того времени, когда оно принадлежало крестьянам.
      И когда Мостин подошел к двери, он выглядел как последний представитель крестьянской династии. Его парик отсутствовал, на нем была бесформенная ночная рубашка и подсвечник, древний, словно из диккенсовского телесериала. Беззубый рот двигался с трудом, а в глазах было старое крестьянское недоверие к чужакам.
      Выражение его лица изменилось, как только он узнал гостя.
      — Ларри, я надеялся, что ты придешь ко мне. Я читал обо всем в газетах. Заходи. Здесь ты будешь в безопасности.
      
      Здесь было вправду безопасно. Ограниченный круг общения Мостина означал, что о вновь прибывшем не узнают. И даже не увидят его. Три дня единственным человеком, которого видел Ларри Рэншоу, был Питер Мостин.
      Который ничуть не изменился. Он оставался убогим калекой, еще более жалким из-за своей раболепной преданности. Для него появление Ларри было ответом на молитву. Наконец-то предмет его любви появился в его доме! Он был на седьмом небе.
      Рэншоу не смущала эта преданность: он знал, что Мостин слишком застенчив, чтобы пытаться навязать ему нежелательное внимание. На некоторое время Ларри нашел безопасное убежище и был доволен тем, что может несколько дней сидеть и пить хозяйское бренди и обдумывать свое положение.
      Положение было безрадостным. Все было тухлым. Все заботливо обдуманные планы оборачивались против него. Фиксация времени прибытия в квартиру теперь не подтверждала его алиби, а указывала на него как на убийцу. Даже после того, как он застрелил Лидию, он мог бы как-то выкрутиться, но из-за этой чертовой сестрицы, из-за ее звонка он впал в панику. Все шло неправильно.
      На третий вечер, когда он молча сидел за столом и дико хлестал бренди, пока Питер смотрел на него, Рэншоу воскликнул, протестуя против всеобщей несправедливости:
      — Вот чертова сука!
      — Лидия? — неуверенно спросил Мостин.
      — Нет, идиот! Ее сестра. Если бы она не явилась прямо в ту минуту, я бы выкрутился. Я бы что-нибудь придумал.
      — В какой момент?
      — Сразу после того, как я застрелил Лидию. Она позвонила в дверь.
      — Около... около восьми тридцати?
      — Да.
      Мостин побледнел под своим париком.
      — Это была не сестра Лидии.
      — Что? Откуда ты знаешь?
      — Это был я. — Реншоу посмотрел на него. — Это был я. Я улетал утром. Ты не позвонил. Я так хотел увидеть тебя перед тем, как улететь. Я поднялся к квартирам. Я не собирался заходить. Я только спросил привратника, здесь ли ты, и он ответил, что ты только что пришел.
      — Так это был ты! Чертов придурок, почему ты не сказал?
      — Я не знал, что случилось. Я только...
      — Идиот! Проклятый идиот! — Напряжение последних дней вместе с бренди вызвали приступ ярости. Реншоу схватил Мостина за лацканы и ударил. — Если бы я знал, что это ты... Это бы могло спасти мне жизнь! Чертов дурак! Ты...
      — Я не знал! Я не знал! — хныкал Маленький Мальчик. — Когда никто не ответил, я сразу же вернулся в отель. Честное слово, если бы я знал, что случилось, я бы сделал для тебя все на свете. Все, что угодно...
      Реншоу отпустил лацканы Мостина и вернулся к его бренди.
      
      На следующий день Ларри приступил к предложению. Они сидели среди остатков ланча.
      — Питер, ты сказал, что готов что-то сделать для меня...
      — Конечно. Жизнь для меня мало что значит, ты единственный человек, который имеет значение. Я все для тебя сделаю. Я буду заботиться о тебе здесь до тех пор, пока...
      — Я не могу остаться здесь. Я должен уехать.
      Лицо Мостина выдало его боль. Реншоу не обратил на него внимания и продолжил:
      — И для этого мне нужны деньги.
      — Я уже сказал тебе: все, что я могу...
      — Нет, я знаю, что у тебя немного денег. Настоящих денег. А у меня они есть. В камере хранения на Ливерпуль-стрит лежат двенадцать тысяч фунтов наличными и в драгоценностях. — Реншоу посмотрел на Мостина с улыбкой, которую по-прежнему считал чарующей. — Я хочу, чтобы ты съездил в Англию и привез их мне.
      — Что? Но я не смогу привезти их сюда.
      — Сможешь. Ты идеальный контрабандист. Ты положишь все внутрь своих костылей. Никто не заподозрит кого-то вроде тебя.
      — Но я...
      Реншоу выглядел удрученным.
      — Ты сказал, что готов сделать все для меня.
      — Да, готов, но...
      — Завтра ты должен поехать в Каор и купить билет.
      — Но... но это значит, что ты снова покинешь меня.
      — Да, на некоторое время. Потом я вернусь, — солгал Реншоу.
      — Я...
      — Пожалуйста, сделай это для меня, пожалуйста. — Реншоу изобразил страдание и уязвимость.
      — Хорошо, я поеду.
      — Спасибо. Да благословит тебя Бог. Давай за это выпьем.
      — Я мало пью. Я от этого засыпаю. У меня слабая голова.
      — Иди сюда, давай выпьем.
      Голова Мостина не стала крепче. Он становился все более раболепно преданным. А затем впал в коматозную спячку.
      
      Через пару дней билет на самолет лежал на обеденном столе возле паспорта Питера Мостина. Его небольшой чемодан был уже уложен. Он должен был вылететь из Парижа через три дня, в пятницу, и вернуться на выходные. С деньгами и драгоценностями, которые станут спасательным кругом для Реншоу.
      Уверенность начала возвращаться к Реншоу. С деньгами в кармане все станет возможным. Двенадцати тысяч фунтов хватит, чтобы обрести новую личность и начать заново. Такой талант, как его, недолго останется невостребованным.
      Мостину предстоит нелегкая задача, но его тщательно проинструктировали, и он справится. Большой Мальчик доверил ему выполнение миссии, и Маленький Мальчик эффективно ее выполнит.
      Их отношения наполнились новой гармонией. Теперь, когда дата освобождения была установлена, Реншоу мог расслабиться и даже милостиво обращаться со своим защитником, а Мостин сиял от благодарности. “Как мало ему нужно для счастья”, — презрительно думал Реншоу. Опять, глядя на преждевременно постаревшего инвалида, он считал неуместным, что их тела когда-то соприкасались. Мостин всегда был жалок.
      Еще он был полезен. Несмотря на то, какие прорехи это создавало в его тщательной экономии, он постоянно пополнял запасы бренди. Реншоу снова наполнял стаканы после ленча в понедельник.
      Внезапно кто-то постучал в дверь. Мостин нервно подскочил к окну, чтобы увидеть, кто пришел. Обернувшись к Реншоу, он побледнел:
      — Это жандарм.
      Поспешно и умело Реншоу убрал грязную тарелку, бутылку бренди и стакан, и пошел наверх. Окно его спальни находилось над покатой крышей веранды. Если кто-то поднимется, он успеет убежать.
      Он услышал разговор внизу, но слишком неразборчиво, — а его знания французского было недостаточно, чтобы понять. Затем он услышал, что передняя дверь закрылась. В окне он увидел, как жандарм садится на велосипед и направляется в сторону Монтегю-де-Керси.
      Он подождал пять минут и спустился. Питер Мостин сидел на стуле, и его буквально трясло.
      — Какого черта с тобой происходит?
      — Жандарм... Он спрашивал, видел ли я тебя.
      — И ты сказал, что не видел.
      — Да, но...
      — Но что? Это все, что нужно было сделать. Интерпол должен был проверить любые контакты, какие у меня могли быть за границей. Они нашли твое имя в моей адресной книжке, которая осталась в квартире. Местный бобби выполнил свою часть работы и отправил рапорт, что последний раз ты видел меня на прошлой неделе в Лондоне. Конец истории. Я рад, что это случилось: не нужно постоянно ожидать.
      — Да, но, Ларри, смотри, в каком я состоянии.
      — Успокойся. Приди в себя. Конечно, ты был в шоке, но все уже кончилось.
      — Я не об этом. Я хочу сказать, что если я сейчас в таком состоянии, я не смогу привезти то, за чем должен лететь в среду.
      — Послушай, ради Христа! Все, что тебе нужно сделать, — сесть в самолет до Лондона, пойти там в камеру хранения на Ливерпуль-стрит, взять чемодан, найти уединенное место, засунуть содержимое чемодана внутрь твоих костылей и привезти сюда. В этом нет никакой опасности.
      — Я не могу этого сделать, Ларри. Я не могу. Я сломаюсь. Я чем-нибудь выдам себя. Если бы я был таким, как ты, я бы смог. У тебя всегда были крепкие нервы для таких вещей. Хотел бы я быть тобой, потому что знаю, что ты можешь. Но я...
      Он замолчал. Ярость охватила Реншоу.
      — Слушай, червячок, ты должен это сделать! Боже, ты столько раз говорил, что готов на все для меня, — а когда я в первый раз тебя о чем-то попросил, — ты ведешь себя, как жалкий трусливый цыпленок!
      — Ларри, я бы хотел помочь тебе, очень хотел. Но я не справлюсь. Я что-нибудь перепутаю. Честное слово, Ларри, если бы я мог сделать для тебя что-нибудь еще...
      — Что-нибудь еще? Как насчет снять с меня обвинение в убийстве? Может, ты предпочтешь сделать это? — спросил Ларри с острым сарказмом.
      — Если бы я мог... Или если бы у меня было достаточно денег, чтобы принести пользу... Или если бы...
      — Заткнись, бесполезный педик! — Ларри умчался наверх с бутылкой бренди.
      
      Они не разговаривали следующие двадцать четыре часа.
      Но на следующий вечер, когда Ларри валялся на кровати и пил бренди, глядя, как луч заходящего солнца окрашивает чахлые деревца на вершине холма золотым цветом, его инстинкт снова начал пробуждаться. Это было приятно. Он снова ощущал себя защищенным. Его инстинкт был всемогущим Большим Мальчиком, который заботился о нем, руководил им, указывал ему путь вперед, как всегда поступал раньше.
      Примерно через час он услышал, как хлопнула передняя дверь, и увидел, как Мостин спускается по дороге, ведущей в Монтегю-де-Керси. Опять. Он ходил туда уже несколько раз после их ссоры. Несомненно, он решил купить еще бренди в знак предложения о мире. Бедный пидор. Реншоу посмеялся над своей способностью давать точные характеристики.
      Оставшись один в коттедже, он задремал. Хлопок двери возвращающегося Мостина разбудил его. Проснувшись, он не удивился, что план его кампании разработан во всех деталях.
      
      Питер Мостин выглядел, как побитая дворняжка, но Ларри Реншоу улыбнулся, и ему было забавно видеть, как мгновенно изменилось выражение лица Питера. Мостин обладал всеми слабостями женщин того сорта, которых Реншоу старался избегать всю жизнь.
      — Ларри, я так сожалею о вчерашнем. Я просто трус. Я действительно хочу сделать что-нибудь для тебя. Я бы отдал за тебя жизнь, если бы это принесло какую-то пользу. Моя жизнь совершенно бессмысленна, я бы хотел, чтобы в ней было что-то ценное.
      — Но только не отправиться в Лондон и привезти мои вещи? — негромко спросил Ларри.
      — Я просто думаю, что не смогу, во мне нет того, что для этого нужно. Но я полечу в Лондон завтра. Я сделаю кое-что другое для тебя. Я мог тебе помочь. Я уже тебе помог. Я...
      — Неважно, — Ларри раскрыл объятья в великодушным жесте прощения. — Неважно. Слушай, Питер, — произнес он интимно, — вчера я вел себя по-свински и должен извиниться. Прости, все это время я был страшно напряжен и не ценил того, что ты сделал для меня. Пожалуйста, прости меня.
      — Ты вел себя прекрасно. Я... — Выражение лица Питера колебалось между изумлением и восторгом от того, как изменилось поведение друга.
      — Нет, я был свиньей. Давай мириться. — Он вытащил руку из кармана и протянул Мостину.
      — Но ты же не хочешь дать мне это. Твой идентификационный браслет, с твоим именем. Он золотой. Я имею в виду...
      — Пожалуйста, возьми...
      Мостин взял браслет, и он скользнул на его тонкое запястье.
      — Слушай, Питер, я был так испорчен, что никогда не думал откровенно. Забудь про деньги в Лондоне. Может, я когда-нибудь их получу, может, нет. Главное, что я в безопасности и с другом. С очень хорошим другом. Питер, я хочу спросить, можно ли мне побыть здесь некоторое время? — Он скромно взглянул. — Если ты не против.
      — Против? Ларри, я буду в восторге. Тебе даже не нужно спрашивать.
      — Спасибо, Питер, — вполголоса произнес Ларри, словно его душили эмоции. Затем он оживился. — Если мы обо всем договорились, давай выпьем.
      — Спасибо, Ларри, я не буду. Ты же знаешь, я только засыпаю.
      — Давай, Питер. Если мы собираемся жить вместе, нам надо научиться радоваться одним и тем же хобби. — И он наполнил оба бокала бренди.
      Перспектива, открывающаяся при словах “жить вместе”, означала слишком многое для Мостина. У него выступили слезы на глазах, когда он осушил первый бокал.
      
      Через полтора часа Ларри решил, что настал подходящий момент. Питер нечленораздельно бормотал и зевал, но оставался в сознании. Его глаза щурились от предвкушения блаженства, когда Реншоу прошептал:
      — Почему бы нам не подняться наверх?
      — Чтотты... хочччешшь... скказ...
      — Ты знаешь, что я хочу сказать, — он рассмеялся.
      — Пппправдда? Ппправвдда?
      Реншоу кивнул.
      Мостин, покачиваясь, поднялся.
      — Где мои костыли?
      — Они не помогут тебе стоять прямо в таком состоянии. — Реншоу снова рассмеялся, и Мостин присоединился к нему. Реншоу потрепал волосы своего Маленького Мальчика, и парик выпал из его руки.
      — Дамненаззззад...
      — Когда поднимусь, — тихонько прошептал Реншоу. Затем еще тише: — Иди в мою комнату, надень мою пижаму и залезай в мою кровать. Я скоро приду.
      Мостин улыбнулся пьяной радостной улыбкой и начал подниматься по лестнице. Реншоу услышал нетвердые шаги в комнате наверху, затем звуки хромоногого, снимающего одежду, грохотание тела, падающего в кровать, — и наконец ожидаемая тишина.
      Еще четверть часа Реншоу приканчивал бутылку, поглядывая на часы. Затем, чуть посвистывая, начал свои приготовления.
      Он двигался неспешно, но уверенно, подчиняясь безошибочному инстинкту. Сначала зашел в небольшую ванную и сбрил остаток волос. Это заняло на удивление мало времени. Затем вытащил искусственные зубы и положил их в стакан с водой.
      Он осторожно поднялся по ступенькам и открыл дверь своей спальни. Как и следовало ожидать, Мостин валялся без сознания, оглушенный непривычным алкоголем.
      Реншоу неспешно поставил стакан с зубами на прикроватный столик. Затем надел одежду, которую Мостин небрежно швырнул на пол. Затем зашел в другую спальню, взял уложенный чемодан и вернулся вниз.
      Он взял билет на самолет и паспорт, по-прежнему лежащие на обеденном столе. Надел парик и сравнил свое отражение с фотографией в паспорте. Фотографию снимали десять лет назад, и сходство было приблизительным. Он взял костыли и тренировался до тех пор, пока не смог изобразить хромоту так, как ее показывали в разделе “Характерные особенности”.
      Он взял наполовину пустую бутылку, еще одну открытую, свечу и поднялся наверх.
      Маленький Мальчик лежал в кровати Большого Мальчика, в пижаме Большого Мальчика и даже в золотом идентификационном браслете Большого Мальчика. — но был не в состоянии оценить долгожданное счастье. Он не двигался, когда Большой Мальчик разбрызгивал бренди на постельное белье, коврик и деревянный пол. Не двигался он и тогда, когда Большой Мальчик положил на пол горящую свечу и подождал, пока пламя распространится.
      
      Ларри Реншоу чувствовал обычную самоуверенность, производимую инстинктом, когда летел в Лондон в образе Питера Мостина. Он даже обнаружил преимущества в том, чтобы быть жалким беззубым хромым калекой на костылях. Люди уступали ему дорогу и помогали нести чемодан.
      В самолете он размышлял о следующих действиях. Сначала камера хранения. Затем одна из контор, которые он уже знал, — где превращают драгоценности в наличные. А там — как знать? Возможно, опять за границу... Создать новую личность...
      Но спешить незачем. Можно позволить себе роскошь следовать инстинкту. В образе Мостина он будет в безопасности до тех пор, пока останется такой жалкой личностью. Поспешность ни к чему.
      
      Он почувствовал напряжение возле входа на паспортный контроль аэропорта Хитроу. Не страх — он доверял своему инстинкту — а лишь напряжение. В конце концов, если настанет момент, когда его личность вызовет вопросы, — скорее всего, это произойдет именно сейчас. Но если его примут за Питера Мостина — беспокоиться не о чем.
      Он немного заволновался, потому что офицер паспортной службы, казалось, ожидал его. “Ах, мистер Мостин! — сказал он. — Если вы посидите здесь минутку, я сообщу, что вы прибыли”.
      — Но я...
      Нет, лучше не устраивать сцен. Прибережем праведный гнев на будущее. Случилась небольшая неразбериха. Он вообразил, как жалобно стал бы скулить Питер Мостин, запутавшись в бюрократических тонкостях.
      Ему не пришлось долго ждать. Двое людей в плащах подошли и попросили его пройти с ними в маленькую комнату. Они ничего не сказали, пока все не уселись.
      — А теперь, — сказал человек, по-видимому, старший, — давайте поговорим об убийстве миссис Лидии Реншоу.
      — Миссис Лидии Реншоу? — ошеломленно повторил Ларри Реншоу. — Но я Питер Мостин!
      — Да, мы знаем, — сказал человек. — В этом отношении у нас нет вопросов. Именно поэтому мы и хотим поговорить об убийстве миссис Лидии Реншоу.
      — Но... почему? — спросил Ларри Реншоу так жалобно, как мог бы спросить Питер Мостин.
      — Почему? — человек казался удивленным. — Из-за вашего письма с признанием, которое мы получили сегодня утром.
      Прошло некоторое время, пока ему показали документ, обвиняющий его в преступлении, но он быстро понял его содержание.
      Из-за длительного гомосексуального влечения к Ларри Реншоу Питер Мостин зашел навестить его перед возвращением домой во Францию. В блоке квартир на Эбби-Роад (где его видел привратник) он обнаружил не Ларри Реншоу, а его жену — женщину, которая, по мнению Мостина, безвозвратно украла привязанность его друга. Слово за слово — и в процессе ссоры он застрелил соперницу. Ларри Реншоу, вернувшись домой и обнаружив тело жены, догадался, что произошло, и бросился во Францию в погоне за убийцей. Приезд Ларри побудил Мостина сделать чистосердечное признание, которое он сейчас и пишет.
      Это поставило Ларри в крайне сложное положение. Так как теперь он был невиновен, теоретически он мог назвать свое настоящее имя. Но у него было нехорошее чувство, что это вызовет больше вопросов, чем он сможет ответить.
      Его инстинкт, съежившийся вследствие хромоты, извинений, жалкого состояния, посоветовал ему остаться Питером Мостином — Маленьким Мальчиком, пожертвовавшим собой ради защиты Большого Мальчика.
      
      Поэтому в качестве Питера Мостина он был обвинен и признан виновным в убийстве миссис Лидии Реншоу.
      А позже в качестве Питера Мостина он был обвинен и признан виновным в убийстве мистера Ларри Реншоу.

     Информационный блок | +

     Формат: Рассказ
     Название на языке оригинала: "Big Boy, Little Boy" │ Первая публикация на языке оригинала: "Winter’s Crimes 12", ed. Hilary Watson, Macmillan, 1980 г.
     Другие публикации: EQMM, июль 1983 г.; "The Best Short Stories of 1983", Davis, 1984; "Great Britain", Victor Gollancz Ltd, 1985; "Fifty Years of the Best from Ellery Queen’s Mystery Magazine", ed. Eleanor Sullivan, Carroll & Graf, 1991; "Murder British Style" (антология под редакцией Мартина Гринберга и Эда Гормана), 1993; "More Murders for the Fireside" (антология под редакцией Максима Якубовски) Pan, 1994; etc
     Перевод: Форум "Клуб любителей детектива", 28 июля 2023 г., Алина Даниэль│ Редактор-корректор: О. Белозовская
     Переведено по изданию: “Tickled to Death and Other Stories of Crime and Suspense”, 1985 г.

• “Тринадцатый Убийца”
     ЖЕНЩИНА гуляла по двору церкви Святой Марии в четверть второго утра 13 февраля и слышала шелест денег в кармане пальто. Он успокаивал ее, но недостаточно. Слишком мало денег. Одна пятифунтовая купюра и четыре по одному фунту. Второй мужчина сказал, что у него только четыре фунта, и, поскольку работа была уже выполнена и он угрожал выкинуть ее из машины, она не могла спорить с ним.
     Всего два клиента — маловато для холодной ночной работы. Двое жалких искателей, уличных знакомств, отчаянно жаждущих расслабления. Она знала, что выбрала не самое удачное место, но другие девушки работали здесь давно, и у них были свои права на территорию. У большинства из них были защитники, и это усиливало их права. Нелегко начинать с нуля в новом городе.
     А из Лондона ей пришлось уехать. Размер квартирной платы выгнал ее из Сохо, и никто из владельцев клубов не предлагал ей ничего — теперь, когда ее внешность поблекла. Забавно — всего лишь восемь лет назад она была девушкой Большого Тони и царствовала в клубе “Саламандра”. Но рак унес Большого Тони, клуб “Саламандра” продали и снова открыли в качестве киноклуба. А она теперь была усталой старой шлюхой, пытающейся начать заново.
     Она выбрала этот город из-за Тринадцатого Убийцы. С тех пор, как он начал свое царство террора, прошел слух, что девушки перестали появляться на улицах. Это могло стать шансом для тех, кто были достаточно храбрыми или находились в отчаянной ситуации, чтобы выйти на улицу и сорвать большой куш. Она была в весьма отчаянной ситуации; и пыталась не думать о том, как ей нужна храбрость.
     Но девять фунтов за ночь нельзя было считать большим кушем. Она платила за комнату 23 фунта в неделю. А в этой комнате даже нельзя было работать: она находилась в добрых паре миль от хлебного места. К тому же владелец жил в этом же доме и выгнал бы ее, если бы она стала приводить мужчин. Она пыталась занять место на проспекте Нельсона — в так называемом “районе красных фонарей” — но снова оказалась против множества девушек с традиционными правами. А значит, ей оставалось лишь работать на улицах и в автомобилях — со всеми вытекающими отсюда рисками.
     Но она не позволяла себе отчаиваться. Отчаяние требует воображения, а она всю жизнь сдерживала его. Женщина знала: она выживет, и дела пойдут лучше. Это не было рождено оптимизмом — для оптимизма тоже требуется воображение. Она просто трезво оценивала свои возможности.
     Потому что у нее был еще один источник дохода. Случайная встреча открыла ей новые горизонты. Ее жесткое лицо сморщилось в улыбке, пока ее изношенные каблуки цокали по тропинке между могилами.
     
     Она так погрузилась в свои мысли, что не заметила, как высокая фигура выскользнула из тени тиса. Она также не услышала его быстрых шагов по высохшей траве.
     Она еще усмехалась, когда велосипедная цепь стукнула ее по голове и туго обхватила ее шею. Слышен был только стук зубов, когда руки в синих резиновых перчатках стягивали цепь все сильнее.
     Когда она упала — высокий человек, все еще сжимая ее шею, но держась на расстоянии вытянутой руки, поволок ее по траве к тису. Там он остановился и натягивал цепь изо всех сил еще три минуты.
     Затем он уронил тело на землю. Она лежала мертвая на боку. Он перекатил ее на спину, затем руками в перчатках выпрямил ее ноги и скрестил ее руки на груди.
     А его руки залезли в карман его темно-синего пиджака и достали полиэтиленовый пакет. Еще они достали полоску голубой бумаги длиной два дюйма и шириной

  один дюйм*

   2,54 см.

  . Полоска была отрезана кухонными ножницами от листа бумаги

  “Бэзилдон Бонд”*

   “Basildon Bond ” — фирменное название высококачественной почтовой бумаги.

  . Посередине большими буквами были напечатаны два слова:
     “ТРИНАДЦАТЫЙ УБИЙЦА”
     У женщины был широко открыт рот. Засунув внутрь распухший язык одним пальцем в резиновой перчатке, он вставил ей в рот бумажную полоску.
     Убийца оглянулся, чтобы убедиться, что вокруг никого нет, проверил, что он ничего не упустил, а затем, скрывшись в тени стены, направился прочь из церковного двора.
     Тело обнаружат только утром. А когда полиция осмотрит его — не будет никаких сомнений, что Тринадцатый Убийца снова объявился.
     
     В 1:25 13 февраля на другой стороне двора церкви Святой Марии констебль Нортон говорил по рации.
     — Сержант, сообщаю, что я обнаружил открытую переднюю дверь у Вейнрайта, возле газетного киоска на Лечлейд Роад. Я собираюсь пойти туда и проверить.
     Крошечный динамик затрещал ему в ответ.
     — Послать к вам одну из патрульных машин?
     — Не стоит. Мистер Вейнрайт — рассеянный старый чудак даже в обычном состоянии, а уж когда он выпьет… Он уже не раз забывал запереть дверь. Я пойду и проверю. Если я не позвоню в течение пятнадцати минут — присылайте автомобиль.
     — Хорошо. Вы знаете, что мы хотим, чтобы все автомобили сегодня ночью находились в состоянии боевой готовности…
     — Знаю, из-за Тринадцатого Убийцы. Пока, сержант.
     Вся полиция знала о 13-м, весь город о нем знал. А скоро вся страна узнает о значении этого числа.
     Убийства происходили именно 13-го: первые два каждый месяц, третье — после трехмесячного интервала. После третьего стала ясна система, а в полиции создали специальный “Тринадцатый отряд”, пресса узнала и о нем. Какой-то репортер назвал преступника “Тринадцатым Убийцей” — и газетные заголовки запестрели этим прозвищем.
     А с тех пор — ничего. Девять месяцев прошло, и настороженность исчезла. Проститутки постепенно стали возвращаться на улицы. Констебль Нортон решил, что Тринадцатый Убийца больше не появится. Усиленная работа полиции, публичность — все это его напугало.
     В течение девяти месяцев каждый коп в городе был настороже, в его голове звучала “привилегированная информация”. Так называл ее суперинтендант, возглавлявший Тринадцатый Отряд. Все они знали об удушениях велосипедной цепью, о расположении покойников, о чудовищных записках в их ртах на голубой почтовой бумаге фирмы “Бэзилдон Бонд”, напечатанных на электрической печатной машинке. Они знали даже о синих резиновых перчатках, оставлявших следы на цепи.
     Также они знали, что эту информацию нельзя никому сообщать. Ни женам, ни любовницам, ни священникам — вообще никому. Всегда существует риск, что какой-нибудь сумасброд решит стать последователем.
     Констебль Нортон не ожидал ни имитации, ни оригинала. Он считал, что дело закончено. Закрыто и завершено.
     Постепенно остальные полицейские пришли к такому же мнению. Лишь несколько молодых — таких, как констебль Тейт — думали, что будет следующее убийство. Тейт мечтал собственноручно поймать преступника и для этого добровольно дежурил по ночам вокруг проспекта Нельсона, даже когда была не его очередь. Он видел себя героем, который схватит негодяя. Тейт был молод и амбициозен.
     Нортон помнил, что он тоже был таким в начале службы в течение первых лет в Лондоне. Казалось, это было ужасно давно. Позже ему пришлось покинуть Лондон. Так было лучше. Теперь у него был спокойный приятный район по большей части и перспектива продвижения. Несколько лет назад он женился, и сейчас у него было двое детей. Меньше денег, чем прежде в Лондоне, — зато спокойнее.
     Через пять минут он был возле двери Вейнрайта.
     Дверь была заперта, но у него имелся подходящий ключ. Вставляя его в замок, он заметил, что на руках у него все еще надеты синие резиновые перчатки.
     
     Они лежали в кармане его брюк, когда он постучал в дверь спальни мистера Вейнрайта. Старик едва очнулся от опьянения — и от вызванного таблетками сна. Он открыл дверь, нерешительно сжимая кочергу, слишком сонный, чтобы испугаться.
     — Не волнуйтесь, мистер Вейнрайт, — это только я, констебль Нортон.
     Старик удивленно хмыкнул.
     — Вы снова оставили дверь открытой, непослушный мальчик.
     — Мне казалось, я…
     — Нет, вы не заперли. Меньше алкоголя и больше внимания, старина, — или все мошенники в районе прибегут, чтобы пограбить вас.
     — Да, я… — У старика болела голова. — Который час?
     Нортон взглянул на часы, отнял девять минут и сказал:
     — Час двадцать шесть.
     — Ах, я… Должен спуститься вниз?
     — Нет-нет, не беспокойтесь, я задвину защелку. Возвращайтесь в постель. Но не поступайте так больше, ладно?
     — Нет… я… — Но, получив разрешение вернуться в постель, старик был уже на пути туда. Завалившись под одеяло, он пробормотал: “Спасибо!” — и немедленно захрапел. Нортон подождал пару минут и спустился вниз к киоску.
     “В том-то и преимущество хорошего копа”, — с кривой усмешкой подумал он. Знать всех жителей на своем участке, знать, кто много пьет, кто принимает снотворное, кто порой плохо соображает.
     Он задвинул засов, проверил, что дверь как следует заперта, затем поглядел на часы. Прошло двенадцать минут после его звонка в участок.
     — Сержант, это констебль Нортон. У Вейнрайта все в порядке. Как я и думал, старый дурак опустошил бутылку и забыл запереться. Я сделал ему выговор, и он вернулся в постель.
     — Хорошо, Нортон. Спасибо за звонок. И не забывайте, что сегодня тринадцатое. Внимательно следите за…
     — Да, сержант, конечно, сержант. — Короткая пауза. — Но я не думаю, что это начнется снова.
     — Никому в Тринадцатом Отряде не говорите, но я согласен с вами.
     
     Шагая в своем ритме, констебль Нортон думал о том, что ему оставалось сделать. Главным было сохранять спокойствие. Это будет несложно. Он был спокоен, когда посылал сына купить новую велосипедную цепь; когда сказал, что она сломалась, и послал мальчика купить еще одну. Он был спокоен, когда попросил жену приобрести резиновые перчатки, чтобы мыть автомобиль.
     Точно так же он был спокоен, когда убивал женщину.
     Он знал, что вынужден так поступить. Он обдумывал эту проблему много раз за последние три недели и не мог найти ни одного другого способа решить ее.
     Он думал, что когда переведется из Метрополитен, все будет нормально. Расследование о взяточничестве приближалось, но не слишком. Он считал, что у него достаточно времени.
     К тому же ему повезло. Единственным человеком, который мог уличить его, был Большой Тони, а он умер от рака в подходящий момент. Поэтому Нортон начал с чистого листа в новом городе и, казалось, преуспел в этом.
     Вернее, преуспевал, пока не встретил вымогательницу. Она мгновенно узнала его и вспомнила множество подробностей о встречах в клубе “Саламандра” — даты, время, суммы денег. Это закончилось свиданием на вокзале, когда он в ответ на ее обвинения согласился заплатить ей сто фунтов следующим вечером.
     С тех пор он платил ей сотню каждую неделю. Уже три сотни. Это было чересчур. Жена еще не знала, куда делись их сбережения; когда узнает, придется придумать историю о проигрыше на скачках.
     Но так не могло продолжаться. Женщина становилась все более жадной. У нее было много денег во времена Большого Тони, и ей понравилась мысль вытягивать их у копа.
     Он же после первого платежа подумал о Тринадцатом Убийце. И чем больше он думал о нем, тем больше ему в свою очередь нравилась эта мысль.
     В конце концов, женщина была идеальной жертвой. Беспомощная, одинокая проститутка. Гражданка второго сорта, из тех, чья профессия, по мнению большинства населения, притягивает опасность. Никто не станет оплакивать ее и, если все правильно выполнить, будут подозревать лишь Тринадцатого Убийцу. У прессы будет знаменательный день, проститутки на время покинут улицы, а у полиции появится еще одно нераскрытое дело среди тех, которые Нортон считал закрытыми.
     Поэтому он мог оставаться спокойным. Все шло хорошо. Конечно, его будут допрашивать, так как убийство произошло на его участке, — но он был знаком с теми, кто станет проводить допрос, и знал, что они относятся к нему с симпатией. Тринадцатый Убийца взял за правило нападать на женщин в хорошо патрулируемых районах, но никто в полиции не хотел привлекать к этому внимание. Полиция и без того выглядела достаточно глупо по мере увеличения числа жертв.
     Нет, все будет в порядке.
     Тело найдут только утром. Множество пассажиров пройдут через церковный двор по дороге на вокзал. Дежурство Нортона закончится в 6:00, так что его не будет на месте преступления.
     Самое важное — избавиться от перчаток. Об этом следовало позаботиться. Он хорошо знал, как изучают отпечатки пальцев — этому также помогла “привилегированная информация” — и понимал, что мог оставить на перчатках следы, волоски, другие мельчайшие подробности, которые позволят связать его с убийством.
     Он также знал по своему муторному опыту о том, чем займется полиция после того, как тело женщины обнаружат. Прятать перчатки в любом месте на своем пути рискованно.
     Но он это продумал. Перчатки нужно сжечь в огне, где они расплавятся и сгорят.
     А сгорят они в единственном месте, где полиция их не станет искать.
     Он продолжал ритмично шагать.
     
     В 6:15, когда он подошел к задней двери полицейского участка, еще не рассвело. Порыв тепла из старинных радиаторов встретил его, когда он зашел внутрь.
     Он усмехнулся этой иронии. Отопительная система в участке давно нуждалась в модернизации, но работы постоянно откладывали. И пока их откладывали — древний угольный котел рычал в подвале. Прямо под камерой хранения констеблей. Ему нужно было лишь спуститься вниз и засунуть перчатки под крышку бойлера. Рядом никого не будет. Остальные констебли выйдут из камеры хранения ровно в 6:00 и будут либо на пути домой, либо согреваться чашкой чая в столовой.
     Когда он спускался в подвал, по коридору пробежала дежурная.
     — Вы умный парень, Нортон, — сказала она, — зашли с заднего хода.
     — Что вы хотите сказать?
     — Не нарвались на репортеров впереди.
     — А?
     — Вы не слышали? Тринадцатый Убийца снова напал!
     И побежала дальше.
     Новость тяжело на него подействовала. Значит, тело обнаружили раньше, чем он ожидал. Значит, его станут допрашивать раньше.
     Но он не слишком волновался. Он справится.
     Нужно лишь избавиться от перчаток.
     Он спускался по лестнице, когда констебль Тейт выскочил навстречу ему из комнаты оперативников. Юноша буквально преобразился. Он стал выше ростом, а его лицо сияло от триумфа.
     — Нортон, — крикнул он, — вы слышали?
     Нортон едва сдержал желание спуститься в бойлерную. Веди себя естественно, и все будет в порядке.
     Он усмехнулся.
     — Да, Тейт, я слышал. Тринадцатый Убийца снова напал. Беру свои слова назад. Вы были правы, а я ошибался.
     — Спасибо. Очень великодушно с вашей стороны это сказать.
     — Остается лишь найти подонка.
     — Так мы уже нашли!
     — Что?
     — Вернее, я нашел.
     — Вы?..
     — Я патрулировал проспект Нельсона в полтретьего и увидел, как он напал. Пришлось гнаться за гадом почти милю, но я его поймал! Он попался на горячем — вернее сказать, на холодном, потому что он был в своих синих перчатках! Он в... С вами все в порядке?
     С Нортоном было не все в порядке. Шок поразил его, словно удар под дых, и его сразу вырвало.
     — Господи, бедняга! У вас есть носовой платок? Давайте, я вас вытру.
     — Нет, я...
     Но у Нортона не хватило сил остановить Тейта, когда тот залез к нему в карман. Он лишь прислонился к стене, когда юноша достал у него из кармана пару синих резиновых перчаток.
     В тот самый момент все выскочили из комнаты оперативников с новой сенсацией.
     Во дворе церкви Святой Марии обнаружили женский труп!

     Информационный блок | +

     Формат: Рассказ
     Название на языке оригинала: “The Thirteenth Killer” │ Первая публикация на языке оригинала: “A Box of Tricks”, 21 февраля 1985 г.
     Другие публикации: “Tickled to Death and Other Stories of Crime and Suspense”, 1985 г.; “John Creasey's Crime Collection 1986 : Anthology By members of The Crime Writers' Association”, Gollancz, 1986 (антология под редакцией Герберта Харриса); etc.
     Первый перевод на русский язык: “Форум "Клуб любителей детектива"”, 9 сентября 2023 г., Алина Даниель │ Редактор−корректор: О. Белозовская │ Переведено по изданию: “Tickled to Death and Other Stories of Crime and Suspense”, 1985 г.

• “Как убить кота”
      Есть много способов убить кота, необязательно до смерти закармливать его сметаной. (Старая пословица)
      

  1. ЗАПУСТИТЬ КОТА В ГУЩУ ГОЛУБЕЙ

      
     СЕРАФИМА Феллоуз была чрезвычайно довольна собой. Самодовольство было ее обычным состоянием души. Прежде так бывало не всегда, но за прошлое десятилетие литературный успех вознес ее самоуважение на почти недосягаемую высоту.
      Всего двенадцать лет назад она была неудовлетворенной домохозяйкой с мышиным хвостиком на затылке, женой писателя-католика Джорджа Феллоуза, глубина которого в “исследовании идей” вместо создания коммерчески успешных книг в сочетании с углубляющимся погружением в бутылку угрожала как его карьере, так и их браку.
      Серафина прекрасно помнила вечер, в который все изменилось. То есть изменилось для нее. Это не слишком коснулось Джорджа, несмотря на то, что главная идея, изменившая их жизнь, принадлежала ему. Этот факт Серафина неизменно подчеркивала в тех интервью, которые давала журналистам, рассказывая о своем успехе. Джордж слегка помог ей вначале — но он давно уже перестал иметь какое-либо отношение как к ее карьере, так и к личной жизни.
      Когда идея впервые возникла, Серафина еще не была Серафиной, — а всего лишь Салли. Но “Салли Феллоуз” — неподходящее имя для успешного автора, поэтому новое имя стало первой из многих деталей, которые она поменяла, создавая свою новую личность.
      Как и все большее число вечеров на этой стадии брака Феллоузов, главный вечер начался со ссоры. Салли, как ее звали тогда, перешла из дому в садовый сарай, где ее муж тогда работал, и нашла Джорджа спящим на столе. К его голове прижался Мистер Свисток, их полосатый кот. То есть он назывался “их”, а на самом деле принадлежал Джорджу. Джордж его кормил и воспитывал. Салли не слишком любила котов.
      Была всего половина седьмого вечера, но в мусорном ведре Джорджа уже лежала причина его ступора — полупустая бутылка водки. Это побудило Салли встряхнуть его, разбудить и прибегнуть к одному из общих триггеров их скандалов — атаке на его пьянство. Когда затем Джордж поднялся и погладил кота, Салли снова возмутилась: “Ты больше заботишься об этом коте, чем обо мне!”
      Джордж предсказуемо ответил: “Этот кот любит меня больше, чем ты!”, что привело к неизбежному спору на тему их сексуальной жизни. Джордж желал больше страстного секса и верил, что дети станут решением их проблем, а Салли периодически повторяла, что он отвратителен и больше ни о чем не думает.
      Как только эта тема исчерпалась, Салли набросилась на его профессиональные качества. Почему он продолжает писать изысканные опусы, которые никто не хочет издавать? Почему бы ему не написать детектив, который масса народу действительно захочет читать?
      — В самом деле? — саркастически спросил Джордж. — Ты предлагаешь мне написать халтуру-однодневку, в которой кровь аккуратно смывается под ковер, а расследование ведет милейший, эксцентричный и совершенно неправдоподобный сыщик? Или, — продолжал он, все больше проникаясь темой и все нежнее поглаживая кота, — почему бы не сделать кота сыщиком? Отчего бы не написать серию детективов, в которых преступления раскроет наш любимый Мистер Свисток?
      Как только он задал этот вопрос — вся злость Салли улетучилась. Она поняла, что случился катаклизм. С этой минуты она знала, куда двигаться дальше.
      В то время, хотя кошачьи детективы уже стали процветающим направлением в Штатах, — в Англии их еще не было. Книжки с картинками про котов, кошачьи календари, избранные цитаты о котах, поздравительные открытки с котиками — все это хорошо продавалось (особенно на Рождество, но успешной серии кошачьих детективов пока не было).
      Салли Феллоуз — вернее, Серафина Феллоуз, так как имя пришло к ней одновременно с идеей — намеревалась это изменить.
      
      Джордж помог ей вначале — хотя была небольшая деталь, о которой Серафина не любила рассказывать в интервью. Она обосновывала это интересами маркетинга. Продукт, который она продавала, назывался “Загадки Мистера Свистка, описанные Серафиной Феллоуз”. Упоминание еще одного автора смутило бы потенциальных покупателей.
      Джордж не возражал. Для него книги о Мистере Свистке по-прежнему были чем-то вроде игры, развлечения, наподобие разгадывания кроссвордов. Когда Серафина застревала, она вызывала его из сарая по интеркому, и он с помощью пары небрежно брошенных фраз помогал ей продвигать сюжет. Сам он продолжал работать над своими изысканными творениями, а разработка детективных сюжетов была для него разновидностью мысленной жевательной резинки.
      Серафина доказала, что она усердная ученица и успешная исследовательница. Она обложилась библиотечными каталогами; подружилась с местной полицией, чтобы изучить порядок следствия; даже купила пистолет и положила в ящик стола, чтобы правильно описывать огнестрельное оружие.
      Когда загадки Мистера Свистка начали сходить с конвейера, обращения к Джорджу стали все реже. Пока Серафина сражалась с первой книгой, интерком жужжал раз в десять минут, а ее муж проводил время в путешествиях между домом и садовым сараем. Во время второй книги интерком звучал раз в день, а во время третьей — не считая пары жизненно важных для сюжета моментов — Серафина вообще не беспокоила мужа.
      Причина заключалась в том, что Джордж создал в первой книге такой оригинальный шаблон, что дальше оставалось лишь изучить его и применить одну и ту же самую формулу к новым условиям. Незачем говорить, что Серафина никогда не признавала этого и в процессе третьей книги уверила себя, что весь творческий процесс принадлежал только ей.
      Изгнанный из профессиональной жизни жены, Джордж отдалился и от ее личной жизни. Как только посыпались международные гонорары за книги о Мистере Свистке, Серафина уничтожила рабочий сарай Джорджа в саду, а взамен построила новенькое автономное бунгало. Там ее муж мог вести собственную жизнь. Заключалась она в новых исследованиях разновидностей романа или в погружении в алкогольный туман — Серафина не знала и не хотела знать.
      Однако она не разводилась с Джорджем. Его католицизм отвергал развод, к тому же Серафине требовалось, чтобы о Мистере Свистке заботились во время ее рекламных туров или международных детективных конференций. Опять же — существовала отдаленная возможность, что она снова застрянет во время написания новой книги, и понадобится Джордж, чтобы придумать ей сюжет.
      Наконец, наличие теневой фигуры мужа на заднем плане имело свои плюсы. В интервью она постоянно намекала, что он болеет, а она ненавязчиво посвящает свою жизнь уходу за ним. Это не наносило вреда ее образу. Муж был также полезен, когда сексуально озабоченные писатели или критики приставали к ней во время конференций. Ее заявление, что “это будет непорядочно по отношению к Джорджу”, сопровождаемое мученическим выражением лица верной супруги, звучало лучше, чем правда о том, что она просто не любит секс.
      Когда гонорары стали постоянными, Серафина изменила и себя, и свой дом. Ее мышиный хвостик превратился в угольно-черный шлем, старательно поддерживаемый дорогим парикмахером; ее лицо стало неизменной маской искусно нанесенного макияжа; она стала покровительницей самых дорогих кутюрье ради своей одежды. Дом увеличился, и его отделкой занялись дизайнеры; сад благоустроили ландшафтные дизайнеры, выкопав в центре пруд с изысканным фонтаном и искусственным водопадом.
      Серафина также изучила новейшие компьютерные технологии, чтобы писать свои приносящие деньги книги. После приобретения каждой новой модели она совершала первый ритуал: программировала “М”, чтобы на экране появлялась надпись “Мистер Свисток”.
      Поэтому через двенадцать лет после того памятного вечера, который изменил ее жизнь, у Серафины были причины быть довольной собой. Накануне были удовлетворены ее величайшие амбиции. Она заказала по телефону последнюю модель “Феррари”. Ее внесли в список ожидания длительностью в полтора года, но Серафина была довольна тем, что выписала чек на полную оплату, не моргнув глазом.
      Серафина самодовольно осмотрела большую студию, пристроенную к дому. Она была оформлена розовой и зеленой пастелью, разноцветными обоями и свисающими полосками на занавеске. Стены были покрыты памятными знаками Мистера Свистка в рамках: суперобложками, фотографиями автора, обнимающей тезку своего героя, газетным списком бестселлеров, детективных объединений и наград. На каминной полке, среди меньших табличек и фигурок, стоял предмет ее величайшей гордости: высочайшая похвала, все еще присущая сфере деятельности Мистера Свистка: статуэтка Эдгара Американских Мастеров Детектива. Да, Серафина Феллоуз вправду была очень довольна собой.
      Но как только она подумала об этом, в ее уме появилось легкое беспокойство. Она снова услышала зловещий звук, все сильнее угрожавший ее благополучию и спокойствию. Это был грохот почтового ящика и глухой удар ее почты в эластичной обертке, упавшей на коврик. Она прошла через холл, с легким трепетом глядя, какую новую угрозу принес почтальон.
      Серафина делила письма на столе на две кучки. Левая кучка была обращена к “Серафине Феллоуз, автору книг о Мистере Свистке”, правая — адресована самому Мистеру Свистку. Многие письма, как она знала, были написаны как бы от имени котов. В это утро примерно на половине писем сзади стоял отпечаток кошачьей лапы.
      Но не это беспокоило Серафину Феллоуз. Ее вправду волновал — даже не просто волновал, а вызывал ощущение ледяного укола ревности в сердце — тот факт, что правая кучка была намного выше левой. Это было наихудшим из всех сигналов, подтверждавших ужасную тенденцию, возникшую и усиливающуюся последние два года.
      Мистер Свисток получал больше писем почитателей, чем она!
      Объект ее ревности, сохранив инстинкт ощущения времени, спасавший все его девять жизней, выбрал этот момент, чтобы зайти в студию Серафины. Вообще-то его не слишком привечали в доме — большую часть времени он проводил в бунгало Джорджа — но у Серафины в каждой двери имелась маленькая дверка для кота, чтобы продемонстрировать приходившим брать у нее интервью журналистам, насколько дружелюбен ее дом для котов. И Мистер Свисток случайно появился. Чтобы попасть в студию, ему пришлось пройти через четыре дверки: из сада — в коридор, из коридора — в кухню, из кухни — в холл и из холла — в студию.
      Он посмотрел на хозяйку с таким высокомерием, с каким коты не смотрят даже на королей, — и Серафина вновь ощутила укол ревности в сердце. Она хладнокровно опустила взор на животное. Он никогда не был красавцем — обычный уличный кот, похожий на миллионы других. Серафина посмотрела на фотовыставку на стене и сравнила снимки пятилетней давности с нынешним видом кота.
      Время его не пощадило. Мистер Свисток был явно не в лучшем виде. В конце концов, ему было четырнадцать лет. Он похудел, его шерсть свалялась, около рта она стала грязной, а в основании хвоста появился даже очаг чесотки.
      — Бедняжка, — проворковала Серафина, — ты уже не желторотый юнец, верно? Боюсь, что нам с тобой придется навестить ветеринара.
      И она отправилась за кошачьей корзинкой.
      
      В хирургическом отделении все начали суетиться над Мистером Свистком. Несмотря на то что у него было в общем отличное здоровье, он иногда посещал ветеринара по поводу небольших кошачьих недугов, и по мере того как его слава росла, с ним обращались, как с маленьким королем.
      Серафина не придала значения тому, каким вниманием его окружили. Она планировала пресс-конференцию, на которой сообщит прессе печальную новость о смерти Мистера Свистка. Ей придется использовать такое же печальное выражение лица, как то, с каким она рассказывала о болезни мужа. И не забыть бы сказать: “Это было невыносимо горько, но я почувствовала, что пора избавить его от дальнейших страданий”.
      “Как у него с недержанием?” — спросил ветеринар, когда они зашли внутрь отделения, и Мистера Свистка положили на скамейку для осмотра.
      — Боюсь, что ему становится все хуже, — трагическим голосом произнесла Серафина. — Сначала я не волновалась, думала, что все пройдет, но больше нельзя игнорировать это положение. Помимо всего прочего, Мистер Свисток так страдает…
      — Если он страдает, то, видимо, от мочеполовой инфекции, — сказал ветеринар.
      — Боюсь, что все еще хуже, — Серафина подавила рыдание. — Это ужасно, но, видимо, его придется усыпить.
      Реакция ветеринара была еще ужаснее. Он рассмеялся
      — О, Боже, нет! До этого еще далеко. — Он погладил кота, который призывно потянулся и потерся усами о лицо ветеринара. — Этот старичок проживет еще лет пять.
      — В самом деле? — Серафина заметила, что произнесла это резко и язвительно, и повторила более мягко и расслабленно: — В самом деле?
      — О, да. Я выпишу ему антибиотики, и мочеполовая инфекция скоро пройдет. — Ветеринар беспокойно взглянул на нее. — Но вам не стоит так сильно переживать. Не нужно слишком преувеличивать.
      — Я не преувеличиваю! — выпалила Серафина почти грубо.
      — Может быть, вам стоит показаться своему доктору, — мягко предложил ветеринар. — Возможно, дело в вашем возрасте.
      Когда Серафина возвращалась домой, она просто кипела от последнего замечания ветеринара. Ее настроение не улучшилось от того, как Мистер Свисток смотрел на нее сквозь решетку кошачьей корзинки. Его выражение казалось почти торжествующим.
      
      Серафина Феллоуз плотно сжала губы. Ситуацию можно было исправить. Было больше способов убить кота, чем прибегать к помощи ветеринара.    
  

  2. КАК КОТ С СОБАКОЙ

      
      — ВЫ точно не против того, чтобы я привела Генжис, Серафина?
      — Нет-нет.
      — Но я думала, что из-за вашего кота вы не хотите, чтобы большой пес разгуливал по всему дому.
      Генжис вправду был большим псом. Он весил примерно столько, сколько средний клубный вышибала, и сходство этим не ограничивалось. Его зубы казались чересчур большими, в результате чего его единственным выражением было бешенство. Из его рта текла слюна.
      — Никаких проблем, — уверяла Серафина гостью.
      — Но он не любит котов!
      Серафина это знала. По этой единственной причине она и позвала гостью.
      — Мне страшно подумать, что он причинит вред знаменитому Мистеру Свистку! — продолжала гостья.
      — Не волнуйтесь. Мистер Свисток укрылся в безопасности у Джорджа.
      Мастиф низко зарычал, словно наркоман, которого уже поздно лечить.
      — Может, Генжис хочет немного побегать по саду, чтобы выпустить пар?
      Открыв заднюю дверь, из которой вылетел пес, Серафина самодовольно посмотрела под дерево, где мирно спал кот.
      — Нет, нет! — закричала гостья. — Там Мистер Свисток!
      — О, Боже! — почти искренне воскликнула Серафина. Затем она снова закрыла дверь и перешла из коридора в кухню, чтобы любоваться неравной битвой через окно.
      Огромные злобные челюсти приблизились к коту, когда Мистер Свисток внезапно проснулся и прыгнул в сторону. Охота стала яростной, но не было сомнений, кто ею заправляет. Мистер Свисток не выбрал легкого способа: взобраться на дерево подальше от Генжиса. Вместо этого он метался, носился и путался в траве, доводя огромного мастифа до все более безумных приступов негодования.
      Наконец Мистер Свисток, видимо, устал. Он замедлился, прекратил уклоняться и понесся к безопасному дому. Пес несся за ним, истекая слюной еще сильней, чем обычно.
      Внезапно Мистер Свисток побежал быстрее. Генжис поступил так же, причем у него было больше сил. Он уже съел всю землю между ними.
      В ту секунду, когда, казалось, ничто не мешает жутким челюстям сомкнуться на худеньком тельце кота, — Мистер Свисток подпрыгнул в воздух и ловко пролез через кошачью дверцу в коридор, а затем в кухню.
      Серафина Феллоуз как раз успела разглядеть кота на кафельном полу, перед тем, как услышать грохот, с которым пес врезался в дверь на полной скорости и сломал ее.
      Мистер Свисток посмотрел на хозяйку с выражением, в котором можно было прочитать: “Могла бы придумать что-нибудь получше, милая”.
      После того как Серафина увидела, как ее гостья ведет пса с окровавленной мордой к ветеринару, почтальон принес новую порцию дневной почты. Обычная толстая пачка, перетянутая резинкой.
      В этот день на двух третях конвертов позади был отпечаток кошачьей лапы.
      
  

  3. ВЫПУСТИТЬ КОТА ИЗ МЕШКА

  
      В тот печальный день мать Джорджа умерла. День был печальным для Джорджа, так как Серафине никогда не было дела до старушки.
      Это означало, что Джордж должен поехать в Ирландию на похороны. Так как ему придется встретиться с адвокатом, убрать дом матери прежде, чем выставить его на продажу, и выполнить другие семейные обязанности — он будет отсутствовать около недели.
      К сожалению, Серафина вспомнила, что именно в это время ей нужно лететь в Нью-Йорк для встречи со своим американским агентом. А значит, никого из них не будет дома, чтобы кормить кота.
      “Ничего страшного, — уверяла Серафина Джорджа. Местная девушка будет приходить и оставлять еду по утрам и вечерам”. “Глуповатая девушка”, — радостно думала Серафина, хоть и не сообщила этого Джорджу.
      — Мистер Свисток — очень суетливый кот, — объяснила она местной девушке, — иногда он вообще не интересуется едой. Но вы не беспокойтесь. Если он не притронется к еде в тарелке, просто выбросьте и положите свежую, хорошо?
      Серафина подождала, пока такси, увозившее Джорджа на вокзал, исчезло из виду. Затем она схватила заподозрившего что-то Мистера Свистка и с воркованием: “Кто здесь наш чудесный мальчик?” открыла дверь в подвал.
      Она сунула туда кота и, пока он обнюхивал свою новую обитель, закрыла дверь и заперла на ключ.
      Затем села в свой “БМВ” (она не могла дождаться, когда пришлют “Феррари”) и поехала на стоянку возле аэропорта Хитроу, откуда она всегда отправлялась на “Конкорде” в Штаты.
      
      Серафина устроила себе типичные сложности с агентом в Нью-Йорке. Многие из предложенных мелких изменений раздражали ее издателя. Она настаивала на своем. Она знала, что продажи книг про Мистера Свистка слишком важны издателю, а десять процентов прибыли с них слишком важны агенту, чтобы возражать ей.
      Она также высказала идею, которую вынашивала уже некоторое время, — что скоро начнет новую серию детективов. Разумеется, кошачьих — но с новой, женской героиней.
      Агент и издатель отнеслись к этой идее настороженно. Оба они считали: “Пока работает — не чини”. Они жадно просили оставить Мистера Свистка. К чему менять гарантированный успех на риск начала чего-то нового?
      Серафина ясно дала им понять, что мнение издателя и агента ее не интересует.
      В “Конкорде” на пути в Лондон она репетировала и оттачивала фразы для пресс-конференции, на которой расскажет о трагической смерти от голода Мистера Свистка в подвале. Как она могла положиться на глупую девчонку, которая сначала нечаянно заперла кота в подвале, а потом у нее не хватило ума заметить, что он не появляется, чтобы поесть? Любой, кто был бы чуточку умнее, сложил бы два и два и заметил, что кот пропал!
      Пресс-конференция вправду состоялась, когда Серафина вернулась. Рассказ даже попал в вечерний выпуск новостей по телевидению — как один из рассказов с трогательным концом, над которыми часто смеются зрители.
      Но заголовки были не такими, каких ожидала Серафина.
      “Доблестный супер-кот позвал на помощь из подземной тюрьмы!”, “Мистер Свисток вызвал пожарную бригаду, которая спасла его от голодной смерти!”, “Блестящий Мистер Свисток использовал одну из девяти жизней и будет жить дальше, чтобы решать новые загадки!”
      Чтобы утешиться от горя, Серафина дала множество интервью, в которых выражала радость от спасения кота, и сделала множество фотосессий, на которых восторженно обнимала своего облезлого полосатика.
      Популярность увеличила поток почты. Теперь почти все письма были адресованы Мистеру Свистку. Серафина подумала, что если она еще раз увидит отпечаток кошачьей лапы на обратной стороне конверта — ее стошнит.
      

  4. ДВУМ КОТАМ В ОДНОМ МЕШКЕ НЕ УЖИТЬСЯ

  
      В 1985 году на американской ассоциации юристов в Лондоне Маргарет Тэтчер сказала:
      “Мы должны найти способы уморить голодом террористов и угонщиков самолетов, перекрыв им кислород публичности, от которого они зависят”.
      Серафина Феллоуз, женщина, не слишком отличающаяся характером от Маргарет Тэтчер, приняла решение применить подобную тактику к своей продолжающейся кампании против Мистера Свистка. Его чудесное спасение из подвала всесторонне освещалось в прессе. Публика временно устала от Мистера Свистка. Пришло время представить им новую публичную сенсацию.
      Ее звали Жижи, и она обладала всем, чего не было у мистера Свистка. Белая персидская кошечка с глубокими синими глазами. С родословной, по сравнению с которой апостольская преемственность казалась рядом выскочек. В то время как Мистер Свисток мог представить рекомендации лишь уличных драчунов — Жижи была безусловной королевой, по мнению всех опрошенных.
      И Серафина объявила на конференции, которую она собрала, чтобы поделиться новостями, что вымышленный аналог Жижи станет героиней новой серии кошачьих загадок. Гладя новую кошечку, Серафина сообщила прессе, что уже начала новую книгу: “Жижи и мертвый рыботорговец”. Теперь, когда возраст Мистера Свистка приближался к пенсионному, пора подумать о будущем. А будущее принадлежит новой — энергичной, прекрасной, юной кошке-детективу по кличке Жижи.
      Объявление привлекло не слишком много внимания. Прошло слишком мало времени с истории о чудесном спасении Мистера Свистка. И хотя, по мнению Серафины, как сами рассказы, так и их персонажи были совершенно различны, — для прессы это была “очередная кошачья история”.
      Единственным результатом объявления было увеличение потока писем в дом Серафины. Сначала она обрадовалась, увидев, что большинство писем адресовано ей, а не ее старому коту. Но когда она увидела, что они осуждают ее решение изгнать Мистера Свистка, — это ей понравилось гораздо меньше.
      Впрочем, Серафина отнеслась к этому философски. Она решила дождаться выхода книги. Тогда начнется действительно серьезная рекламная кампания. Прекратив писать книги о Мистере Свистке, она обречет кота, имя которого носит серия, на общественное равнодушие и дальнейшее забвение. Она перекроет кран к сосуду, содержащему кислород признания.
      Поэтому Серафина Феллоуз запрограммировала букву “Ж” как ярлык для “Жижи” и приступила к новой книге. Ей было нелегко: она была достаточно опытна, чтобы понимать, что не сможет дословно повторить формулу Мистера Свистка. Белая персидская аристократка Жижи требовала иного сюжета, нежели уличный полосатик. А Серафине не хотелось снова обращаться к Джорджу за помощью.
      Поэтому она сражалась. Она знала, что успеет к сроку. И когда она закончила первую книгу — пусть даже не соответствующую стандартам загадок Мистера Свистка — она знала, что продадутся много экземпляров лишь в силу имени Серафины Феллоуз.
      Когда она закончила, присутствие и даже существование Мистера Свистка перестало ее волновать.
      Она попробовала избавиться от него, подмешав

  варфарин*

   Лекарственное средство, антикоагулянт непрямого действия. Кровотечение — наиболее частый побочный эффект варфарина.

  в кошачью еду, но полосатик с презрением проигнорировал приманку. И Серафина едва успела убрать миску, увидев, что к ней жадно приближается Жижи.
      Мистер Свисток часто лежал на ковре среди студии Серафины, непрестанно умываясь и время от времени поглядывая на хозяйку с насмешливым состраданием.
      Серафина Феллоуз стиснула зубы и, пока писала новую книгу, отложила в долгий ящик сознания изобретение более мучительной и сладкой мести.    
  

  5. ИГРА В КОШКИ-МЫШКИ

    
      “Я это сделала! Я закончила!”, — крикнула Серафина непонятно кому, вбегая на кухню и сжимая в объятиях пассивную Жижи. На писательнице была новенькая дизайнерская шелковая блуза. Мистер Свисток, дремавший в куче грязного белья в подсобке, лениво приоткрыл глаз, чтобы наблюдать за происходящим. Он увидел, как Серафина бросилась к холодильнику и достала оттуда охлажденную бутыль

  “Дома Периньона”*

   Mарка шампанского премиум-класса.

  .
      Это было ритуалом. В эйфории от завершения первой загадки Мистера Свистка Серафина с Джорджем вскрыли бутылку испанской шипучки и, как ни удивительно, завершили вечер занятием любовью. С той поры ритуал изменился. Занятие любовью больше не повторялось. Качество шипучки улучшилось, но после второго празднования, во время которого Джордж неприлично напился, его больше не пускали на торжества.
      Теперь, завершив книгу, Серафина надевала новый наряд, купленный специально для такого случая, садилась одна за кухонный стол и стабильно открывала бутылку очень хорошего шампанского. Для нее это было идеальным праздником — побаловать себя в компании, которую она любила больше всего на свете.
      Когда хозяйка уселась, Жижи, демонстрируя обычное безразличие, свернулась клубочком на столе и заснула. Поэтому новая детективная звезда не услышала бессвязного монолога, произнесенного изнуренной авторкой, пока та пила.
      Мистер Свисток, убаюканный в гнездышке из грязных блузок, белья и пижам, мог ее слышать. Не обладая

  антропоморфной*

   Антропоморфизм — перенесение человеческого образа и его свойств на неодушевленные предметы и животных, растения, природные явления, сверхъестественных существ, абстрактные понятия и др.

  чувствительностью, присущей его вымышленному собрату, он, разумеется, не понял ни слова. Но по тону голоса он легко уяснил суть. Ему следовало быть бдительным и осторожным.
      Серафина допила остатки из последнего бокала и нетвердо встала на ноги. Вставая, она заметила взгляд Мистера Свистка через открытую дверь подсобки. Серафина тупо посмотрела на него, и вдруг ей пришла идея.
      Серафина побежала удивительно быстро для человека, выпившего целую бутыль шампанского, и оказалась перед Мистером Свистком прежде, чем он успел отреагировать. Она обернула рукава шелковой пижамы вокруг кота и туго затянула его. Затем она засунула сверток под правую руку.
      — Ты стал ужасным грязнулей на старости лет, — прошипела она. — Пора тебя как следует вымыть.
      Она была удивительно ловкой для женщины, к которой последние десять лет приходила помощница по хозяйству, занимавшаяся стиркой. Мистер Свисток отчаянно пытался освободиться, но тугой шелк стискивал его лапы, как смирительная рубашка. Как бешено он ни вырывался и ни мяукал — все было бесполезно. Рука Серафины сжимала его, как тиски, и он не мог просунуть когти сквозь ткань.
      Свободной рукой она сгребла остаток грязного белья в машину, в завершение скомкав непокорную кучку пижам. Она толкнула дверь коленом и отвернулась, чтобы наполнить мылом пластиковый контейнер.
      Когти уцепились за гладкую ткань. Мистер Свисток отчаянно сражался за свободу. Каким-то образом он узнал, что ей придется еще раз открыть машину, и понял, что это станет его единственным шансом.
      Нужное количество стирального порожка было заложено. Серафина наклонилась, чтобы открыть дверь и добавить пузырьков. Шампанское внезапно ударило ей в голову. Секунду она шаталась, затем положила руку на лоб и покачала головой, чтобы прийти в себя.
      — Ты немного успокоился? — каркнула она запутанному пучку одежды и хлопнула закрытой дверью. — Будешь теперь красивым чистым мальчиком? — Она подкрепляла слова действиями, переключая машину на максимальный режим, затем мстительно нажала кнопку, включив роковой цикл.
      Утром Серафина ощущала легкое похмелье. И первым, что увидели ее усталые глаза, — был призрак.
      Мистер Свисток сидел на краю ее кровати, беззаботно облизывая чистую заднюю лапу.
      Серафина заорала, и он лениво спрыгнул с кровати.
      Она была слишком одурманена и смущена, чтобы понять, что Мистер Свисток выскочил из стиральной машины за те несколько секунд, когда у нее кружилась голова от алкоголя. Она действительно была слишком одурманена и смущена, чтобы соображать.
      Ее мутный взгляд передвинулся со стула на комок одежды, возле которого она ночью повесила свою дизайнерскую блузку.
      Роскошный шелк был разорван в клочья мстительными когтями.
      
  

  6. УГОРЕЛЫЙ КОТ

  
      ПРОШЛО девять месяцев. Прекрасный летний день клонился к закату.
      В подобные дни прекрасно настроенный теплолюбивый инструмент — такой как кот — всегда найдет, где сохранились последние остатки тепла. Мистер Свисток много лет назад обнаружил, что кирпичная дорожка перед домом ловит последние лучи солнца и хранит их тепло еще долго после того, как трава и клумбы вокруг охлаждаются. Поэтому в конце дня он всегда лежал на дорожке, позволяя накопившемуся теплу кирпичей нежно протекать через его тело.
      Серафина Феллоуз была очень довольна собой. Последние месяцы ее самооценку трясло, но сейчас все снова уладилось. Она была на рубеже величайшего успеха по сравнению с испытанным прежде. А для того, чтобы она чувствовала себя еще лучше, ей утром прислали новый “Феррари”.
      Серафина управляла этим чудесным алым существом с момента запуска книги “Жижи и мертвый торговец рыбой” и ощущала себя могущественной. На вечеринке было полно литераторов и рецензентов; речь директора издательства не оставляла сомнений в том, насколько они ценят одну из лучших продаваемых авторок, и, казалось, каждый был согласен, что новой серии книг суждено превзойти даже успех загадок Мистера Свистка.
      Конечно, требовалось время, чтобы новая серия набрала обороты, но не было сомнений, что вскоре звезда Мистера Свистка закатится навеки.
      Серафина с нежностью смотрела на Жижи — прекрасную, как всегда, глубоко спящую на пассажирском сиденье. Кошка, как обычно, пассивно вела себя во время запуска, и их обеих фотографировали со всех сторон. Жижи была гораздо больше похожа на модное украшение, чем Мистер Свисток когда-либо, и Серафина начала покупать одежду, вспоминая расцветку Жижи. Однажды, она рассчитывала, их снимут на обложку “Вог”.
       Она наклонилась, чтобы погладить Жижи, и это движение заставило Феррари повернуть. Она исправила это легким движением руля и напомнила себе об осторожности. В эйфории от запуска она, видимо, выпила больше, чем следовало. И это не единственный случай — в последнее время она частенько позволяла себе баловаться. Надо быть осторожнее. Это у Джорджа проблемы с пьянством, а не у нее.
      Эта мысль внесла легкую ноту беспокойства в ее безмятежность. Оно усугубилось воспоминанием о недавнем разговоре с видным книжным обозревателем. Он выразил еретическую мысль о том, что она никогда не превзойдет книги про Мистера Свистка. Они были лучшими; никакой кот-сыщик не заменит Мистера Свистка в симпатиях публики.
      Клинок беспокойства стал настолько широким, чтобы расщепить ум Серафины на куски чистой ярости. Этот несчастный паршивый старый кот все еще получал больше писем, чем она! Чертовы отпечатки лапок торчали к чертям повсюду!
      Ее гнев становился все сильнее, пока она вела “Феррари” все с большим драйвом. И здесь валялся кот, спящий на теплых кирпичах, словно соблазнительная цель, о которой Серафина Феллоуз мечтала всю жизнь.
      В этот процессе ум не участвовал. Она просто нажала ногой на акселератор с огромной силой.
      Незачем говорить, что Мистер Свисток, ведомый то ли шестым, то ли седьмым чувством, выскочил из-под огромных шин как раз вовремя.
      “Феррари” врезался в кирпичную стену гаража. Серафине потребовались пять швов, чтобы зашить рану в голове. Жижи, катапультировавшись вперед под воздействием удара, поранила мордочку о приборную панель, получив неприглядный постоянный шрам возле носа. Для будущих публикаций журналистам придется брать фотографии с запуска; на последующих фотографиях Жижи была обезображена.
      И незачем говорить, что с “Феррари” было покончено.     
      

  7. ВСЕ КОТУ ПОД ХВОСТ

      
      УТРОМ, спустя несколько недель, наедине с перевязанной резинками упаковкой почты — почти всей с проклятыми отпечатками кошачьих лап сзади — пришло письмо из отдела рекламы издательства. Она открыла его и, прочитав безликую заметку “С комплиментами”, перешла к “отзывам, полученным к этому числу”. При этом она решила, что ей требуется глоток водки, чтобы прочитать эти отзывы.
      На самом деле это был уже не первый глоток водки в то утро, но Серафина убедила себя, что предыдущие недели она была в стрессе. Как только она начнет вторую книгу про Жижи, она бросит пить.
      Сделав глоток, Серафина поймала взгляд Мистера Свистка, взгромоздившегося на каминную полку. Отражение в стекле искажало черты его морды, но насмешливый завиток его губ оставался неизменным, когда она опустила бутылку.
      Серафина Феллоуз отвернула кресло от огня, глубоко вздохнула и приступила к чтению отзывов на “Жижи и мертвого торговца рыбой”.
      Она слышала в предыдущие недели намеки издателя, что отзывы не слишком хороши, но не была готова к такому взрыву осуждения. Если отбросить ехидные шуточки и афоризмы умников, общее мнение было таким: “Эта книга — мусор. Жижи — совершенно неправдоподобная и неинтересная кошка-сыщица. Верните Мистера Свистка — он велик!”
      Возвратив вырезки на стол, Серафина снова поглядела на полосатика на каминной полке. Она могла бы поклясться, что на его морде появилось выражение, напоминающее улыбку Чеширского Кота.
      Охваченная немыслимой яростью, Серафина открыла ящик стола и достала оттуда пистолет, который купила много лет назад, чтобы изучить огнестрельное оружие. Ее дрожащая рука успокоилась и прицелилась в кота на каминной полке. Когда она нажала на курок, она почувствовала, словно вскрывает созревший фурункул.
      То ли она промахнулась, то ли очередное экстрасенсорное чувство спасло Мистера Свистка — осталось неведомо. Что было несомненным — что пуля пролетела мимо и, прежде чем эхо выстрела затихло, к нему присоединился жуткий грохот кошачьей дверки.
      Мистер Свисток снова убежал.
      А эдгаровская статуэтка Серафины, драгоценная премия Детективных Авторов Америки, разлетелась на тысячу осколков.
      
  

  8. В ТЕМНОТЕ ВСЕ КОШКИ СЕРЫ

      
      ТО, что началось с придирок и продолжилось как раздражение, теперь перешло в настоящую одержимость. Серафина не могла ни на чем остановиться — в том числе приступить к новой книге про Жижи. Резкая критика первой оставила ее разбитой и озлобленной. Прошло очень много времени с тех пор, как Серафина Феллоуз была хоть немного довольна собой.
      Теперь она сидела без дела в своем вертящемся кресле перед компьютером, глядя на постоянно меняющиеся изображения на экране, или бесцельно блуждала по дому. Она перестала обращать внимание, что она надевала утром — либо, если засыпала когда придется, — днем. В ее волосах появлялось все больше седины, но у нее не было сил позвонить и записаться к своему парикмахеру. Бутылка водки всегда была рядом.
      И все яснее Серафина понимала, что лишь одно поможет ей вернуть самоуважение и успех, принадлежащие ей по праву.
      Ее могла спасти лишь смерть Мистера Свистка.
      Однажды она решила, что не станет больше ходить вокруг да около. В конце концов это был всего лишь кот. И если вправду верить в его пресловутые девять жизней — их запас утекал очень медленно. Серафина решила убить его в тот же день.
      Укрепив себя несколькими глотками водки, она сидела и составляла план.
      Джорджа в этот день не было — он совершал одно из редких посещений литературного агента, слушая, как тот извиняется за то, что не может найти покупателя на последние “литературные творения” Джорджа Феллоуза. Поэтому Серафина посетила бунгало, убедилась, что Мистера Свистка там нет, и закрыла кошачьи дверцы.
      Затем она дома поискала Жижи. Это было недолго. Безразличная, хотя теперь еще и со шрамом на морде, белая персиянка, как обычно, спала на кровати хозяйки. Серафина заперла дверь спальни и кошачьи дверки внутри нее. Маленькое окно с фрамугой было все еще открыто, но Жижи никогда не выходила из летаргии до такой степени, чтобы подпрыгнуть и взобраться на фрамугу.
      Серафина спустилась на кухню и приготовила тарелку вкусной грудки индейки с несколькими очищенными креветками. Затем она села возле кошачьей дверки и начала ждать.
      В одной руке она держала бутылку водки. В другой — средства, которые наконец заставят замолчать Мистера Свистка.
      Долго обдумывая различные экзотические способы, Серафина решила остановиться на традиционных. С незапамятных времен таким образом избавлялись от нежеланных котят — так почему не поступить так с престарелым Мистером Свистком?
      Наверное, он задремал. На кухне стемнело, когда она услышала стук кошачьей дверцы.
      Но Серафина мгновенно насторожилась и сразу решила, что делать.
      Казалось, что прошла вечность с того момента, когда ее добыча задержалась в маленьком проходе из сада. Но наконец робкая лапка высунулась из кошачьей дверцы в кухне.
      Серафина задержала дыхание. Она не собиралась подвергать свой план опасности из-за минутной торопливости.
      Она подождала, пока металлический клапан потихоньку откроется. Она дождалась, пока кот появится целиком, вместе с хвостом и всем прочим, и окажется в комнате, — и только тогда набросилась на него.
      Пушистое тельце билось и извивалось, но битва была недолгой. Через секунду к коту добавились три кирпича, и Серафина завязала веревку вокруг кошачьей шеи.
      Она не задерживалась ни на миг. Она не позволяла даже самой тонкой иголочке совести вонзиться в себя. Серафина Феллоуз вбежала в сад и швырнула мяукающий сверток прямо в центр пруда.
      Она услышала приятный всплеск. Затем несколько пузырьков, затем тишина.
      
      На следующее утро Серафина проснулась в состоянии блаженства. Впервые за несколько недель ей не хотелось тянуться к водке. Наоборот — она роскошно закуталась в одеяло, ощущая вес Жижи на ногах и планируя грядущий день.
      Она поедет в Лондон — впервые за несколько месяцев. Утром она зайдет к парикмахеру. Затем посетит несколько любимых магазинов и приобретет в них дорогую одежду, высоко поднимающую моральный дух. Она не станет пить весь день — только вечером и в пять часов, когда у нее наступает самый творческий момент. Тогда она приступит к “Жижи и убитому молочнику”. Да, это будет прекрасный день.
      Серафина Феллоуз томно потянулась, затем села и посмотрела в конец кровати.
      Там, неспешно облизывая свой пятнистый мех, глядя на нее наглыми зелеными глазами, сидел Мистер Свисток.
      
  

  9. КОЛЫБЕЛЬ ДЛЯ КОТА

     
      ТЕПЕРЬ Серафина Феллоуз действительно разваливалась на части. Она забывала переодеваться, ложилась спать и вставала в одной и той же одежде, пребывая в затуманенном водкой мире, в котором время растягивалось и теряло смысл. Ее волосы свисали, нечесаные и немытые, скорее белые, чем черные.
      И она думала, что для изгнания прочего из ее расшатанного мозга было необходимо уничтожить Мистера Свистка.
      Теперь, когда Жижи не было — да, несчастный, белый, грязный комочек извлекли из свертка в пруду — больше не оставалось ограничений в средствах уничтожения. Теперь не существовало риска схватить по ошибке неправильную жертву.
      Мистер Свисток, зная об убийственной кампании против него, начал прятаться. Серафина отрезала ему пути бегства, сказав Джорджу, что кот умер, и позвав плотника, чтобы он заделал все кошачьи дверцы в бунгало. Джордж был ужасно расстроен этой новостью, но Серафина, как обычно, не обращала внимания на чувства мужа.
      Тем временем в собственном доме она установила целую систему ловушек. “Система” было главным словом. Серафина поставила проволочные силки возле каждой кошачьей дверцы. Она превратила пол в минное поле из проволочных петель, которые при натяжении выпускали противовесы на шкивах, чтобы вытянуть их до потолка. Дизайнерские украшения на стенах были убраны для размещения крюков и колец, а блестящие изделия из дерева были усыпаны шурупами и скобами. Все сильнее сходящая с ума женщина жила в кошачьей ловушке из запутанных переплетающихся проводов. Она перестала есть и жила только на водке.
      И она ждала. Рано или поздно Мистер Свисток вернется и угодит в ловушку, в которую превратился ее дом.
      И однажды днем — вернее, однажды вечером — он появился.
      Конец был быстрым. Мистеру Свистку удалось избежать двух ловушек в кошачьих дверцах внутри дома. Он перескочил западни на кухонном полу. Но оказавшись в холле, он угодил прямо в середину силка, который во время прыжка безжалостно затянулся вокруг его задней лапы. Он пытался освободиться, но проволока лишь сильнее врезалась в его плоть. Он тревожно завыл.
      В этот момент Серафина, ожидавшая в засаде, включила свет и ликующе заорала: “Попался!”. Мистер Свисток, застывший в ужасе при ее внезапном появлении, взглянул на нее.
      Если бы у Серафины Феллоуз осталась хоть капля сострадания, она бы заметила, каким исхудавшим и несчастным выглядел кот. Но Серафина не была способна на подобные чувства — она ощущала лишь радость от убийства кота. Она достигла триумфа, освободив заклинивший противовес, который мог заставить пленника насмерть разбиться об потолок.
      Но при движении она споткнулась, угодила ногой в натянутый высоковольтный провод и упала вниз головой с лестницы.
      Серафина Феллоуз сломала шею и мгновенно умерла.
      Мистер Свисток, отскочив от падающего тела, приблизился к якорю петли вокруг лапы. Упругий провод ослаб, и он смог выбраться из металлического капкана.
      И тогда началась следующая серия из его девяти жизней.
      
  

  10. КАК КОТ НА СМЕТАНУ

      
      СНАЧАЛА Джордж Феллоуз был в шоке от гибели жены. Но когда шок прошел, он был вынужден признаться себе, что не так уж сильно страдает. И что в отсутствии жены есть даже ряд преимуществ.
      Во-первых, исчезло чувство постоянного неодобрения с другой стороны сада. К тому же он получил в наследство новейшую модель компьютера. Сначала он отнесся к этому с презрением, но начав играть, обнаружил массу достоинств.
      Затем деньги. Пресса быстро забыла о попытке Серафины Феллоуз начать новую серию кошачьих детективов. Но интерес к Мистеру Свистку все больше рос. Все книги были переизданы в мягкой обложке, и идея голливудского фильма с компьютерной анимацией, появившаяся уже давно, внезапно вновь ожила. Агенты различных мегазвезд связывались с производственной компанией, тайно предлагая услуги своих клиентов за год озвучивания Мистера Свистка.
      И деньги начали течь потоком. А так как Серафина не развелась с ним, Джордж получил много.
      И, что еще важнее — смерть Серафины позволила ее мужу-католику снова жениться. А Джордж годами мечтал о такой возможности.
      Вечером в день похорон Серафины Джордж растянулся на столе, заснув перед экраном компьютера жены, поэтому не услышал стук открывшейся кошачьей дверцы. Он не заметил, как вошел Мистер Свисток, даже когда старый кот забрался на вершину стола, — но обнюхивающий пушистый нос в ухе Джорджа быстро разбудил его.
      — Как дела, старина? — спросил Джордж и почесал левой рукой любимое место кота — за ухом. В то же время правая рука Джорджа инстинктивно потянулась к полной бутылке водки, стоявшей на краю стола.
      Но у Мистера Свистка была другая идея. Быстро скользнув по поверхности, он опрокинул бутылку. Теперь она лежала на краю стола, а ее содержимое вытекало в мусорное ведро.
      Джордж удивленно посмотрел на кота, и кот придвинулся к компьютеру. Одну переднюю лапу он положил на мышь (это было легко: коты столетиями клали передние лапы на мышей). Но, так как хранитель экрана дал возможность писать на белом экране, Мистер Свисток сделал кое-что другое — нечто замечательное.
      Он положил вторую переднюю лапу на клавиатуру. И не просто на клавиатуру, а на определенную букву. “М”.
      Подчиняясь программе, на экране появились слова “Мистер Свисток”.
      Джордж Феллоуз прочитал вызов в зеленых глазах, обращенных к нему. Минуту он сидел в нерешительности. Затем громко сказал:
      — Какого черта? Я впрямь ничего не получил за мои так называемые “изысканные” опусы.
      И его пальцы набрали на клавиатуре заголовок:
      “Мистер Свисток и убитая писательница детективов”.

     Информационный блок | +

     Формат: Рассказ
     Название на языке оригинала: "Ways to Kill a Cat" │ Первая публикация на языке оригинала: "Malice Domestic 6" (антология под редакцией Энн Перри), Pocket, 1997 г.
     Другие публикации: “Year’s 25 Finest Crime & Mystery Stories: Seventh Annual Edition" (антология под редакцией Мартина Гринберга и Эда Гормана), Carroll & Graf, 1998 г.; "Crime Writers And Other Animals" (авторский сборник), Great Britain 1998; etc
     Перевод: Форум "Клуб любителей детектива", 28 июля 2023 г., Алина Даниэль │ Редактор-корректор: О. Белозовская
     Переведено по изданию: "Crime Writers and Other Animals", Great Britain 1998 г.

• “Потрепанный херувим”
      Я не приглашал ее в офис. Когда ваш офис расположен в вашей спальне, приходится вести себя осторожно. Вы вовсе не хотите напугать клиента; ведь вокруг существует множество странных людей, хоть я и не отношусь к ним. Не знаю, больше ли таких людей в Брайтоне, чем где-либо еще, — но иногда мне кажется, что дело обстоит именно так. Возможно, это мой профессиональный риск. В моей работе я по определению имею дело с неудачниками. Одинокими. Печальными. А одиночество и печаль быстро превращаются во что-нибудь похуже.
      А может, я притягиваю их согласно старому принципу “одного поля ягоды”. Моя бывшая жена так и говорила под конец, когда наш брак превратился в оскорбления и взаимные обвинения. Она говорила намного больше в последние ужасные дни, когда ее слова звучали, словно взрывы гранат, а мои ответы по сравнению с ними казались булавочными уколами.
      В любом случае ее давно нет, а я по-прежнему в Брайтоне, что, несомненно, подтверждает все мои негативные качества, которые она так радостно перечисляла. Я слоняюсь по помещению, которое агент по недвижимости назвал “квартира-студия”, а десять лет назад ее назвали бы “ночлежкой”. У меня же хватило наглости назвать ее “офисом”. Если вас не берут на работу, которая вам подходит, — почему бы не повесить на дверь табличку и не поработать на себя?
      Возможно, я не подхожу для другой работы. Особенно после ареста за употребление наркотиков. Я подсел на них после ухода жены. Глупо, глупо. Знаю. Но в конце концов я от них отказался. К сожалению, только после того, как полиция нашла их у меня. А запись о пребывании в тюрьме не слишком помогает в наши дни всеобщей безработицы.
      Иногда я думаю, что, отказавшись от наркотиков, я бы мог отказаться и от водки. Я и откажусь когда-нибудь. Но сейчас у меня на это не хватает сил.
      В любом случае, как я уже сказал, мне приходится работать на себя. Терять-то нечего. Даже если у вас вообще нет клиентов — вам не хуже, чем было раньше.
      Порой все же мне попадаются клиенты. Грустные люди, которые думают, что информация хотя бы объяснит им причины их грусти. Испуганные люди, чувствующие иллюзию защиты. Трусливые или брезгливые люди, желающие, чтобы кто-то другой выполнил за них грязную работу. Даже умирающие люди в надежде успеть связать концы с концами.
      Некоторым из них я могу помочь. Некоторые знают даже в тот момент, когда обращаются ко мне, что им помочь невозможно. Я не думаю о том, каковы их обстоятельства, и отправляю им счет. Все они платят — кроме одного или двух не выживших. Я не люблю отправлять счета тем, кто только что потерял близких.
      И ручеек денег, помогающий мне жить привычной жизнью: “офис”, с кроватью, столом, двумя стульями, сундуком для одежды, шкафчиком для бутылок водки, душем, раковиной, микроволновкой и — единственное достоинство — большим окном, из которого не видна череда крыш позади, а только кусочек моря цвета бронзы.
      На самом деле я не вешал табличку на дверь. Люди приходят ко мне по устным рекомендациям. Я не числюсь в “Желтых страницах”. Но если бы числился — мое имя Б. Коттер, скорее всего, находилось бы в рубрике “Детективные агентства”.
      
      Она вошла в паб неуверенно, словно котенок, трогающий одеяло, чтобы узнать, нет ли в нем взрывчатки. На первый взгляд она показалась мне привлекательной. Она узнала меня по описанию, которое я ей дал, но слегка удивилась.
      — Сначала я не поверила, когда вы сказали, что у вас обесцвеченные волосы. — Она осторожно пристроила свои аккуратные ягодицы на стул напротив меня.
      — Почему?
      — Ну… Я думала, что детектив должен выглядеть незаметным. А обесцвеченные волосы его выделяют.
      — Вы хотите сказать, что я не соответствую вашему представлению о детективах?
      — Нет. Совсем нет.
      — Вы сами ответили на свое возражение. Неважно, насколько я выделяюсь, пока никто не думает, что я выгляжу, как детектив.
      — Может быть, — неуверенно согласилась она.
      
      Обесцвеченные волосы были одной из черт, против которых возражала моя жена. Против этого и еще против черной одежды. Она считала это погоней за модой. “Почему ты изображаешь панка, если панки мертвы?” Она не могла понять, что это скорее привычка и самовыражение, чем мода. После ее ухода я продолжал бунтовать и, возможно, бессмысленно мстить.
      
      — Могу я предложить вам что-нибудь выпить?
      Она попросила сухое белое вино. Передо мной стояла минеральная вода “Перье” со льдом и лимоном. Я не сказал, что это “Перье”. Иногда помогало притвориться, что это водка с тоником. В зависимости от ситуации. Следовало быть осторожным при первой встрече с клиентом. Всегда требовалось соблюсти ритуал, дозировать информацию, выбрать подходящий момент для сообщения нового факта.
      Когда я смотрел на нее, мое первое впечатление усилилось. Она была не просто привлекательной. Она выглядела так, словно ее изобразил похотливый флорентийский живописец, обнаружив ее в толпе во время Распятия после постельной сцены с натурщицей. Потрепанный херувим. Каштановые волосы, жесткие и густые, уложенные веерообразно вокруг тревожных синих глаз. Они были тревожными отчасти по причине того, что вся ее прочая расцветка предвещала карие глаза; отчасти потому, что в них виднелось вместе с невинностью знание, опровергавшее эту невинность. На ней было темно-серое кожаное пальто, достаточно длинное, чтобы на нем оттиснулись ее формы. Для такого, как я, она могла стать опасной.
      Я предложил ей напиток и вернулся к своему напитку.
      — В чем же проблема, миссис Мак-Галлоу?
      — Зовите меня Стефани. Я не люблю, когда мне напоминают мою мерзкую фамилию.
      Я ничего не ответил на это, но заметил ее преувеличенную реакцию. “Рановато”, — подумал я. Она, как и я, находилась на подготовительной стадии нашей встречи и слишком быстро выложила слишком много информации. Для этого должна была существовать причина.
      — Хорошо. Тогда зовите меня Брэм. — Я быстро продолжил. — И не думайте, что я не слышал всевозможных шуток насчет Дракулы. На самом деле это просто уменьшительное имя от Эбрэхэм. И нет, я не знаю, почему мои родители выбрали это имя.
      Как обычно, речь оказала нужное действие. Она сказала только “Ах”.
      — Так что же вы хотите, чтобы я сделал для вас, Стефани?
      Она придвинулась ближе. Ее зрачки расширились. Черный цвет почти затмил голубой, и то же самое произошло с выражениями невинности и знания. Она выглядела, словно выпавший из гнезда птенчик, никогда не слышавший о кошках.
      — Дело в моем муже, — прошептала она.
      — Что с ним не так? Он вам изменяет? Грубо обращается? Он гей? Он пропадает? Сразу скажу: если он вам изменяет — причина в вас обоих.
      — Измены здесь ни при чем. То есть, конечно, он изменяет, — пренебрежительно добавила она, — но я не поэтому обратилась к вам за помощью.
      Я не мешал ей говорить в удобном для нее темпе.
      — Дело в том, что Стюарт — это мой муж — кажется, впутался во что-то…
      Я снова подождал.
      — Я имею в виду что-то преступное. Обычно он просто мошенник. Но сейчас он прыгнул выше головы…
      Ее глаза просили о помощи, но не получили ее.
      — Обычно, когда Стюарт на работе, я закрываю на все глаза и не спрашиваю, чем он занимается, — но он становится страшно самоуверенным. Но на этот раз все иначе. Он ужасно боится.
      Она иссякла. Настало время мне включиться.
      — В преступление какого рода, по вашему мнению, впутался ваш муж?
      — Ограбление. Он не настолько умен, чтобы придумать что-то похитрее. Отдельно стоящие сельские дома. Раньше он занимался этим в Сассексе, но сейчас кольцевая М25 расширилась.
      — Он просто обчищает дома или речь идет о грабеже с насилием?
      — Он никогда не прибегал к насилию. Обычно влезает туда в отсутствие хозяев, но так было раньше, а теперь… — она пожала плечами, — что-то случилось, и кого-то ранили. Но насилие было случайным. Просто средством для достижения цели.
      — И вы считаете, что это совершил ваш муж?
      Она кивнула, и ее смущенное лицо приблизилось.
      — Он словно в лихорадке. Заказал новую БМВ. Даже мне кое-что купил. — Она подняла рукав и показала “Ролекс”. — Настоящие часы, а не гонконгская дешевка.
      — И вы говорите, что он боится?
      — Да. Вскакивает, когда телефон звонит. Не спит. По утрам я нахожу в гостиной пустые бутылки из-под скотча. Он вправду чего-то боится.
      — Полиции? Может, он узнал, что его собираются арестовать?
      Она решительно покачала головой.
      — Это бы его не испугало. Он, скорее, радуется схваткам с копами. Считает, что всегда сможет перехитрить их.
      — А он вправду сможет?
      — До сих пор мог. — Она задумчиво посмотрела. Верхними зубами она слегка укусила нижнюю губу. Этот жест был таким же тревожным, как ее глаза. Я постарался не смотреть. — Нет, он чертовски чем-то напуган.
      — Может, он заболел? И что-то вообразил?
      Она горько усмехнулась.
      — Стюарт не знает, что такое воображение. Он бы ничего не заметил, даже если бы к нему подошли и щелкнули по носу.
      — Ясно. — Я глотнул “Перье”, решив, что следующим напитком будет водка. — И вы хотите, чтобы я выяснил, чего он боится?
      — Нет, не этого. А…
      — Чего же?
      — Кажется, я знаю, чего он боится. — Она снова замедлилась. — Последний раз он ограбил большой особняк в Дичлинге… он вынес оттуда много вещей… и кажется, они уже были крадеными.
      — Он обчистил другого мошенника?
      — Да.
      — Почему вы так считаете?
      — Ну, это было большое дело — как минимум на пятьдесят штук. Я знаю, потому что он долго разговаривал по телефону, пытаясь избавиться от награбленного. Но в прессе об этом не было ни слова. В газетах, по радио, по телевизору — ничего. Сдается мне, что, кто бы ни был ограблен, — у него есть причины скрывать это.
      — Возможно.
      — Он не хочет публичного расследования, привлечения полиции…
      — Но может устроить частное расследование и привлечь нужные силы.
      — Именно.
      — Поэтому ваш муж и боится.
      Она кивнула и отступила назад, довольная, что мы высказали это. Ее зрачки сузились, и в глазах появилась хитрость.
      — А как вы думаете: он знает, кого именно ограбил по ошибке?
      — Нет, наверняка не знает, но, судя по размеру дома и величине награбленного, это какая-то важная шишка.
      — И вы не думаете, что пострадавший уже вычислил вашего мужа?
      — Я думаю, мы быстро узнаем, когда его вычислят.
      — И судя по тому, с какой скоростью распространяются известия в этих кругах, — этого ждать недолго?
      — Видимо, нет.
      Я хлебнул “Перье” и сморщился, по-прежнему делая вид, что это водка.
      — И чего же вы от меня хотите?
      — Я хочу, чтобы вы нашли ограбленного и поговорили с ним.
      — Хотите снять Стюарта с крючка?
      — Да.
      — И всё?
      — Да. — Она улыбнулась ангельской улыбкой. — И всё.
      
      Судя по тому, как быстро мне удалось получить соответствующую информацию, дни Стюарта Мак-Галлоу были сочтены. Это стоило мне пары посещений нужных пабов, пары кружек выпивки, — и я узнал имена прочих членов банды, а также имя персонажа, которого они так неосторожно ограбили.
      Если бы они хотели получить как можно больше синяков, ушибов и кровотечений, они бы не придумали ничего лучшего. Особняк в Дичлинге, который они имели глупость обчистить, принадлежал Гарри Дею — главному лондонскому злодею по кличке “Флаг” Дей из-за многочисленных обвинений, которые закон пытался ему предъявить. Он был хитрецом и с помощью правильных адвокатов и правильных сумм, вложенных в правильные руки в Ярде, никогда не попадал за решетку. Однако за ним числились вооруженные грабежи, рэкет с применением насилия, парочка убийств и — в качестве отдыха на выходных — просто насилие ради насилия. Он был большим мальчиком, с которым не стоило связываться такому маленькому мальчику, как Стюарт Мак-Галлоу.
      Удивительным было только то, что мужу Стефани еще не переломали кости. Если посторонний, как я, легко все выяснил, — человек с такими связями, как Гарри Дей, мог узнать все за несколько секунд. Видимо, он решил повременить и подготовить особенно жестокую кару для того, кто нанес ему личное оскорбление.
      Я думаю, спасало Стюарта отсутствие сообщников. Он выполнил работу с двумя мелкими дельцами из Брайтона, которые на следующее утро забрали свою долю и улетели на Тенерифе с парочкой шлюх. Если бы они оставались поблизости, сеть “Флага” Дея быстро бы накрыла их. В одиночестве Стюарт рисковал гораздо меньше. Ему следовало сидеть тихо, и я был уверен, что я единственный, кому Стефани доверилась.
      Я пытался не думать о ней. Когда я думал, мысли распространялись внутри меня и росли, как раковые клетки в тех областях внутри меня, которые я не хотел заражать.
      Я направлял внимание на ее мужа. Мысли, вызванные им, были неприятными, но я мог с ними справиться.
      Разумеется, если Стюарт Мак-Галлоу хотел надолго избавиться от мистера Гарри Дея, следовало что-то немедленно предпринять. Дей еще не занялся им, но это был просто вопрос времени. Брайтон внезапно превращается в маленькое местечко, когда бандит начинает покупать новые БМВ и “Ролексы”.
      
      Мы договорились со Стефани, что она будет звонить мне ежедневно, чтобы узнавать, как продвигается дело, а если мне придется звонить ей домой, — она не узнает меня. Я не должен был беспокоиться. Если Стюарт будет волноваться, он схватит телефон после первого гудка.
      — Мистер Мак-Галлоу? — Я всегда говорил собственным голосом в таких случаях. Во-первых, я не очень хорошо умею изменять голос; во-вторых, это миф, что можно по голосу в телефоне узнать человека, которого вы никогда не встречали.
      — Да? — Я почти чувствовал, как по его лбу течет пот.
      — Мистер Мак-Галлоу, мне известно, что вы кое-что приобрели вечером в прошлый вторник…
      Он не отрицал этого.
      — Это принадлежит моему работодателю.
      — О?
      — И ему совершенно не нравится эта ситуация. — На линии послышался треск, или, может, он прочищал пересохшее горло. — Его зовут Гарри Дей. — Теперь треск явно был человеческим звуком. — Мистер Дей не мстителен, — солгал я.
      — В самом деле? — Стюарт Мак-Галлоу не слишком поверил этому.
      — Правда. И он не такой человек, который станет устраивать суету из-за таких вещей… Мы ведь не станем обращаться в полицию, верно?
      — Нет.
      — А мистер Дей очень хочет вернуть свою собственность.
      — Он вправду хочет только этого? — прохрипел голос. — Он не станет устраивать расправы?
      — Все делают ошибки, мистер Мак-Галлоу. Разве мы не занимаемся одним делом?
      Он приободрился. Струйка слюны смягчила его голос.
      — Да, конечно. Я ужасно сожалею… Но мы плывем в одной лодке, правда же?
      — Разумеется, — успокоил я его и закусил губу, чтобы не сказать: “По законам воровской чести”.
      — Хорошо. Хорошо.
      — Значит, мистер Мак-Галлоу, вы не против того, чтобы мы встретились, и вы вернули собственность в целости и сохранности?
      — Конечно. И передайте мистеру Дею, что это была дурацкая ошибка с моей стороны…
      — Конечно, — промурлыкал я.
      — Простите, а с кем я говорю? Или куда мне позвонить, если…
      — Я сам свяжусь с вами, — ответил я и повесил трубку.
      Это было легко. Следующий звонок будет намного сложнее.
      
      — Пожалуйста, я могу поговорить с мистером Деем?
      — Мистер Дей не отвечает по телефону. Если он хочет поговорить с кем-то, он сам звонит.
      — Хорошо, могу я назвать номер и попросить его позвонить? — Это не должен был быть мой номер. У меня было несколько номеров в Брайтоне для таких звонков. В этой области работы я оставался строго инкогнито.
      — Вряд ли, — ответил шелковисто-наглый голос. — Зачем мистеру Дею говорить с вами?
      — У меня есть сведения о его собственности. Той, которая была украдена из его дома во вторник.
      — В самом деле? — Тон оставался по-прежнему холодным, но в нем послышалась нотка интереса.
      — Да, и грабитель ужасно сожалеет о своем поступке.
      — Неудивительно.
      — И он хочет вернуть собственность законному владельцу.
      — Ясно.
      — Как вы думаете, мистер Дей согласится на это?
      — Гм-м-м…
      — Я имею в виду, он хочет получить свою собственность?
      — Да. — Голос принял решение. — Позвоните через час.
      
      К тому времени, когда Стефани позвонила, чтобы услышать ежедневный отчет, я договорился о встрече.
      — “Корона и якорь” на набережной. Нейтральная территория. Я сказал Стюарту. Он был очень рад.
      — Да. Чем скорее он отделается от этих вещей, тем быстрее сможет спокойно дышать.
      — Гм. Я знаю, что кое-что уже было истрачено, но Стюарт обещал возместить это, и представителя Дея это устроило.
      — Я знаю, — грустно ответила она. — Он попросил меня вернуть “Ролекс”. И отменил заказ БМВ.
      — Что ж, Стефани, если нам повезет, через пару дней ваш муж соскочит с крючка.
      — М-м-м.
      — И, — я продолжил, не зная, зачем сказал это, — вы снова станете мирной семейной парой.
      — Не станем. Наш брак окончен.
      — Тогда зачем вам нужно спасать его?
      — Если вы разлюбили кого-то — это не значит, что вы хотите, чтобы его избили до полусмерти.
      — Это правда.
      — Но как только он будет спасен, я уйду от него. Мне нечего с ним делать. Я уйду и найду нормального мужчину.
      — Ах, — произнес я, имея в виду больше, чем “ах”. Я представил себе сужающиеся зрачки ее синих глаз. Я не хотел, чтобы это изображение осталось в картинной галерее моего ума.
      Но оно осталось, черт возьми.
      
      Она снова позвонила мне за пару часов до встречи.
      — Стюарт ушел. Мне нужно встретиться с вами.
      Не в первый раз мне следовало сказать: “Простите, я не смогу”, — и услышал, как мой голос произносит: “Конечно. Где?”
      — Под пирсом. У каменного ларька.
      Каменный ларек был заколочен в это время года. Море тяжело дышало сквозь камешки, словно старик, задерживающий дыхание от холода. Погода, похоже, распугала всех наркоманов — а может, для них был слишком ранний час — но не заморозила похоть нескольких парочек, сплетавшихся в объятиях возле инкрустированных стальных столбов; их руки пробирались сквозь отверстия в одежде. Они не мешали мне сосредоточиться.
       Как и тот факт, что, как только Стефани увидела меня, она бросилась ко мне и упала в мои объятья. Она снова была в коже — в пальто длиной до бедер, простеганном, но не настолько, чтобы я не чувствовал ее тела, прижимающегося ко мне. Она оставалась в такой позе дольше, чем требовалось для приветствия. Верх ее головы лежал в углублении моего плеча. Я уже забыл о женской мягкости и почувствовал боль, когда она отодвинулась и устремила на меня свои огромные черные зрачки.
      — Я должна была увидеть вас, Брэм. Эта встреча…
      — Да?
      — Стюарт взял с собой пистолет.
      — Идиот! Я же сказал, чтобы он не брал.
      — Он не хотел встречаться с таким человеком, как Дей, безоружным.
      — Он не встретится с Деем. Только с его приятелем.
      — Это так же опасно.
      — Если он взял пистолет, он собирается…
      В моих руках оказалось что-то тяжелое и холодное.
      — Брэм, я хочу, чтобы вы тоже это взяли.
      Я посмотрел на него. Водянистый лунный свет провел бледную линию вдоль ствола.
      — Я не люблю носить оружие. Обычно я имею дело с…
      — Стюарт взял пистолет. Я положу все деньги для человека Дея. Вы должны быть судьей в этом споре. Вам нужно быть так же вооруженным, как они.
      Возможно, она была права. Я положил пистолет в карман пальто.
      — Я должна идти, Брэм. Мне еще многое нужно сделать.
      Но способ, которым она прощалась со мной, и длительность времени, которое это заняло, говорили, что “многое” было не таким уж срочным.
      
      Замечательно, как трое культурных людей могут носить оружие. Встреча в “Короне и якоре” была обставлена с этикетом приема в саду Букингемского дворца. Приятель Дея был худым, лысым, в пиджаке из твида; он вполне уместно бы выглядел за банковской конторкой; только мертвые глаза указывали, что его процентные ставки могли быть непомерно высокими. Стюарт Мак-Галлоу был высоким, разжиревшим, черты его лица были детскими, а само лицо, окружавшее их, — пухлым. На нем было длинное кожаное приталенное пальто, светло-серые брюки, претенциозные белые кожаные туфли с кисточками, тяжелые золотые кольца и браслеты — слишком похоже на сценического злодея, чтобы принимать его всерьез. Вместе с моими обесцвеченными волосами и черным задрапированным пальто наш стол выглядел, словно сцена из телевизионной серии, режиссер которой выбирал актеров в состоянии нервного срыва.
      Но, как я уже сказал, разговор был вполне приличным. Человек Дея, ни разу не назвавший его имени, подтвердил, что его босс хотел только возвращения своей собственности и денежной компенсации за то, что безвозвратно пропало. Стюарт сказал, что он счастлив таким урегулированием (и я видел по его лицу, насколько он счастлив). Оставалось лишь передать имущество. Человек Дея сказал, что у него поблизости фургон. И чем раньше они закончат, тем лучше.
      Сделка потребовала лишь одной порции выпивки. Я хотел взять “Перье”, но выпил водки, так как замерз и нервничал. После того как мы все уладили, мне хотелось как следует отпраздновать, но остальные предпочитали передать добро как можно скорее.
      Поэтому мы вышли из паба. Море в темноте было тусклым и плоским. На его поверхности не мелькало ни одного огонька, лишь еле слышный стук гальки напоминал о его присутствии. Я должен был везти Стюарта. Человеку Дея следовало ехать за нами в тайник.
      Мы поехали в моем старом желтом “Ситроене”. Никто не хотел, чтобы автомобиль Мак-Галлоу заметила полиция. Это казалось вполне разумным. Он числился в их перечне номеров грабителей — доказанных и подозреваемых; моя единственная оплошность случилась в другом районе. Его автомобиль обнаруживали во множестве мест, где ему не следовало быть. Мой же в худшем случае останавливался там, где стоянка была запрещена.
      Запах средств после бритья в автомобиле говорил о том, что он лил на себя эту жидкость весь вечер.
      В пути он на удивление не проявлял любопытства. Я не знал, что именно Стефани ему рассказала, но он не спрашивал о моей роли в происходящем. Может, он считал, что Дей нанял меня в качестве еще одного помощника. А может, недостаток воображения, о котором она упоминала, был настолько всеобъемлющим, что он вообще ни о чем никогда не спрашивал.
      Он мало говорил — лишь указывал мне дорогу. Имущество находилось в пляжном домике в Лансинге. Очень ненадежное место, по-моему, — но он не волновался. “Это лишь временно, — заявил он, — а в такое время года здесь никого нет”. Я не знал, считать ли его откровенность знаком хитрости или некомпетентности.
      Он расслабился, когда все закончилось. Да, он сделал ошибку, влезая в дела Дея, — но сейчас ошибка исправлена, репрессий не последует, а впредь он будет внимательнее проверять информацию. Стюарту Мак-Галлоу этого было достаточно.
      Я же был не настолько в этом уверен. Я говорил, что терпеть не могу оружия, но по пути чувствовал себя спокойнее, ощущая вес пистолета на бедре.
      Я поглядел на него, когда уличный фонарь очертил его пухлое лицо внезапным золотым светом, и снова спросил себя, как такое хрупкое и деликатное создание, как Стефани, могла связаться с этим куском мяса. Бессмысленное размышление, конечно. Оно могло лишь привести к следующим болезненным вопросам.
      Чтобы отвлечься, я попытался отвезти его в Дичлинг, но не уехал далеко.
      — Почему вы не узнали, что влезли в дом “Флага” Дея? — спросил я.
      — Мне дали неверную информацию, — сварливо ответил он. — Я всегда проверял, куда лезу. Обычно сведения были правильными. Я влезал только в те дома, которые, как я знал, были пустыми, а их владельцы не могли причинить неприятностей. Мне впервые дали неверную информацию.
      Это не соответствовало рассказу Стефани, но я не заострял на этом внимания.
      — Вы всегда используете одного и того же человека для проверки домов?
      — К чему менять команду, которая выигрывает? — Когда он успокоился, я услышал в его голосе самоуверенность, о которой упоминала его жена.
      — Можно спросить, от кого вы получили информацию?
      Он достаточно расслабился, чтобы хихикнуть.
      — Спросить можно. Но ответа вы не получите. Некоторые вещи лучше хранить в семье.
      — Ладно. Я только хотел…
      — Мы здесь. Съезжайте на обочину. Сюда — между уличными фонарями.
      Я поставил “Ситроен” на тормоз. Фургон, который следовал за нами, остановился точно позади нас, сразу же погасив фары. Пляжные домики в одинаковой форме зубцов, теснились позади дороги. Между ними странно вспыхивало потускневшее море. Мы снова услышали, как оно трется о гальку. Я внимательно осмотрел дорогу. Мимо проехали несколько посторонних автомобилей, но пешеходов не было видно.
      — Не волнуйтесь, — сказал Мак-Галлоу. — Здесь можно встретить только пенсионеров с их дворнягами, и все они спят в своих корзинках.
      Мы услышали, как дверца фургона открылась. Появился человек Дея. На нем были кожаные перчатки. Он был безмятежен, словно воскресный водитель, едущий на пикник.
      — Давайте закончим с этим, — Мак-Галлоу вышел из автомобиля. Я выключил фары и, похлопывая себя по бедру, пошел за ним.
      — Который из них? — спросил человек Дея.
      Мак-Галлоу показал, доставая ключи из кармана.
      Мы спустились вдоль берега, царапая подошвами гальку. Человек Дея достал фонарик и осветил домик, чуть больший, чем садовый сарай, и выкрашенный в цвет, который когда-то был темно-синим. Он не казался безопасным местом для хранения краденого имущества стоимостью пятьдесят тысяч фунтов; хотя, возможно, Мак-Галлоу считал, что любое место безопасно, пока там никто не ищет.
      — Я открою? — спросил он.
      Лысая голова качнулась.
      — Нет. Он откроет.
      — Большой ключ от цилиндрического замка, второй — от висячего.
      Я взял ключи. Цилиндрический легко вошел, но я не мог вставить меньший ключ в висячий.
      — Пожалуйста, вы можете посветить сюда фонарем?
      Я услышал шарканье за спиной, но света не появилось. Вместо этого я почувствовал внезапный сокрушительный удар по затылку перед тем, как из меня выдернули пробки, и мои схемы отключились.
      
      Меня привел в чувство дождь. Я почувствовал холод и сырость, прежде чем почувствовать боль. Мокрая холодная галька била меня по лицу. Когда я попытался поднять голову, я почувствовал приступ боли. Думаю, что я заорал и постарался лежать так спокойно, как мог.
      Но теперь я пришел в сознание, и боль оставалась, двигался я или нет. Я попытался привести мозги в состояние, в котором был способен не только отмечать, как сильно меня стукнули по голове.
      Была еще ночь, но вид моря изменился так, что уже можно было отличить воду от песка. Волны куда-то исчезли. Я осмелился согнуть застывшие кисти и в одной из них почувствовал холодные очертания пистолета.
      Медленно, мучительно, я выгнул спину и встал на четвереньки. Боль в затылке пронизывала меня, заставляя забыть остальное.
      Хватаясь за лицо, я осторожно выпрямил сопротивляющееся тело.
      Сквозь переплетенные пальцы я разглядел силуэт Мак-Галлоу, лежащего на гальке позади меня. Он был тих и безмолвен.
      Я споткнулся об него, упав на руки и колени, затем попытался встать. Моя рука позволила мне опереться на нее, и я подвинулся вперед, сумев не упасть. Моя ладонь упала на его грудь и почувствовала что-то липкое.
      Охваченный ужасом, более сильным, чем боль, я поднялся на ноги. Слабого света уличных фонарей хватило, чтобы опознать темную жидкость на моей руке. Я споткнулся и почувствовал себя тяжело больным.
      Затем, шатаясь, шлепая по камушкам, я добрался до береговой кромки, все еще держа пистолет. Я бросил его, упал на колени и начал рыться в песке, соскребая с ладоней улики. Затем засунул пистолет поглубже и протер его песком. Кое-как поднялся на ноги и, взяв силы, Бог знает где, забросил пистолет в море. Затем мне удалось сесть за руль “Ситроена” и дотащить свое трясущееся тело домой.
      
      Горячий душ был неизбежным мучением. Я попытался вытянуть шею и разглядеть повреждение в зеркале, — но удар был слишком сильным, и я поставил сзади еще одно зеркало. Я увидел уродливое вздутие, красное и с каждой минутой краснеющее еще больше, — но кожа не была повреждена. Я осторожно оделся, натянув черный свитер с закрытой шеей. Мне не хотелось показывать свою рану. Не хотел показывать ничего, что могло меня связать с телом на берегу.
      Бутылка водки жалобно звала меня, но добродетель восторжествовала: я обошелся черным кофе и пригоршней таблеток нурофена, лег на кровать и попытался осмыслить свое положение.
      Получалось не очень хорошо. Жизненно важные звенья в цепочках моих мыслительных схем еще не восстановились. А то, с чем мой мозг смог справиться, было ослепительно очевидно. Очевидно, что мне устроили западню. Очевидно, что, если бы меня не разбудил дождь, и какой-нибудь пенсионер с дворняжкой на утренней прогулке обнаружил Брэма Коттера с пистолетом в руке возле тела Мак-Галлоу, — западня бы захлопнулась. На такое мысленное усилие я еще был способен. Я впал в глубочайший сон — возможно, из-за сотрясения мозга.
      
      Меня разбудил звонок домофона. Я протащился через комнату и открыл дверь прежде, чем боль успела наброситься на меня. И прежде, чем у меня в ушах затрещал голос: “Полиция!”
      Их было двое — аккуратных непритязательных мужчин. Оба были в тулупах. Они были жесткими, эффективными и не тратили сопереживания на людей, замеченных в употреблении наркотиков. Тот, кто поменьше, говорил. Тот, кто побольше, просто наблюдал.
      — Брэм Коттер?
      Я по ошибке кивнул, затем мигнул.
      — Вы очень плохо выглядите.
      — Я очень много выпил вчера вечером, — пробормотал я.
      — Вы уверены, что только выпили?
      — Да. Я больше не употребляю наркотиков.
      — Нет. — Односложное слово колебалось между скептицизмом и откровенным неверием.
      — Ищите, если хотите. Вы ничего не найдете. Видимо, вы пришли ради этого?
      — Нет. Мы пришли по поводу убийства.
      — Что?
      — Человека по имени Стюарт Мак-Галлоу обнаружили застреленным на Ленсинг-Бич.
      Теперь следовало быть осторожным. Выяснить, что им известно, прежде чем что-нибудь сказать им. Но мои мозги были в неподходящем состоянии для качественной игры в кошки-мышки. Я молчал и предоставлял им говорить.
      — Вы можете спросить, почему мы связываем вас с происшедшим…
      Я не спросил. Я мог придумать слишком много причин. Но они назвали ту, которой не было в моем списке.
      — Мы получили анонимный звонок, связывающий вас с убийством.
      — Меня?
      — Конечно, это мог быть ненормальный. Или мститель. У вас много врагов, мистер Коттер?
      Я пожал плечами. Это неприятно, когда вы с трудом шевелите шеей.
      — Несколько, — ответил я.
      — Вы были знакомы со Стюартом Мак-Галлоу?
      Я решил, что полуправда безопаснее явной лжи.
      — Я слышал о нем. Он мелкий мошенник?
      Детектив кивнул.
      — Его застрелили возле пляжного домика, полного ворованных вещей.
      — Ох.
      — Где вы были прошлой ночью, мистер Коттер?
      Наступило время для явной лжи. Я не знал, что им известно. Мой автомобиль могли заметить в Ленсинге. Меня могли заметить в Ленсинге. Но я не собирался сдаваться без борьбы.
      — Я уже сказал, что много выпил. Слишком много.
      — Где?
      — Вокруг Брайтона.
      — С друзьями?
      — По большей части один.
      — Звучит несколько печально — пить в одиночестве…
      Я не рискнул снова пожать плечами, но надеялся, что они поймут выражение моего лица.
      — Вы можете назвать людей, которые видели вас прошлой ночью?
      — Возможно. Я должен об этом подумать. Боюсь, что я все смутно помню.
      — М-м-м. — Теперь он молчал. Я увидел, что детектив повыше разглядывает комнату.
      — Мы должны серьезно отнестись к наводке, мистер Коттер, — сказал тот, кто поменьше.
      — Разумеется.
      Детектив побольше взял кроссовки, которые я надевал накануне, повертел их и впервые заговорил.
      — На подошвах песок. И немного смолы.
      — Да, — ответил я с невинным видом. — Я часто гуляю по берегу.
      Детектив поменьше кивнул, усвоил и оценил эту информацию.
      — Вы сказали, что знали Стюарта Мак-Галлоу?
      Неужели я был так глуп?
      — Я знал о нем, — поправил я.
      — Предположим — а у нас пока что нет причин считать иначе — вы не имеете отношения к смерти Мак-Галлоу. Как вы думаете, кто мог убить его?
      Если бы мои мозги были в лучшем состоянии, я был бы осторожнее. А в нынешнем я сказал:
      — Я слышал, что он недавно нарушил правила человека по имени Гарри Дей.
      Это имя сразу же подействовало на обоих.
      — Следует быть осторожнее, когда вы упоминаете мистера Дея, мистер Коттер.
      — А?
      — В нашей стране существуют законы о клевете.
      — Я только сказал…
      — Пытаться очернить мистера Дея очень плохо с вашей стороны, мистер Коттер.
      Детективы обменялись взглядами, намекая на что-то друг другу. Когда тот, что поменьше, заговорил, они, видимо, что-то решили.
      — Нам нужно заняться многими направлениями расследования. Вероятно, мы позже зададим вам еще несколько вопросов, мистер Коттер. — Он дал мне визитную карточку. — Я буду благодарен, если вы позвоните по этому номеру, если соберетесь покинуть Брайтон в течение ближайших дней.
      — Хорошо.
      — Спасибо за ваше время, мистер Коттер.
      И они ушли, оставив меня совершенно ошеломленным. Почему в конце допроса их тон полностью поменялся? Видимо, из-за упоминания о Гарри Дее. До этого они угрожали, были агрессивными, пытались пригвоздить меня. Но после упоминания Гарри Дея они сдались, отступили, капитулировали.
      Моя голова все еще чертовски болела, но мозги быстро пришли в себя. Я позвонил знакомому из полиции Западного Сассекса, и он прояснил ситуацию.
      В прошлом году задумали операцию, цель которой заключалась в поимке Гарри Дея. Полиция Западного Сассекса работала вместе с Ярдом, расследуя серию грабежей в Лондоне и изучая тайники, где прятали награбленное, пока не вышли на дом в Дичлинге. Планировался рейд с целью поймать оператора с поличным и наконец-то найти доказательства участия “Флага” Дея.
      Рейд провели. На следующий день после того, как Стюарт Мак-Галлоу обчистил дом. Ничего подозрительного не обнаружили.
      Парни в синих формах почувствовали себя полными идиотами и вынуждены были это проглотить. Они упали мордой в грязь и уделались в ней с ног до головы вместе с формой. А Гарри Дей направил когорты дорогих адвокатов, заставивших полицию извиняться за совершенную ими клеветническую ошибку. Впредь они будут вести себя крайне осторожно и проверять факты, прежде чем обвинять мистера Гарри Дея.
      
      Я пытался позвонить Стефани, но никто не отвечал. Я узнал ее адрес и приехал туда. Никого не было. На второй раз на столбе возле дома висело объявление “Продается”. Мой потрепанный херувим исчез, словно никогда не существовал.
      Через три дня после их визита мне позвонили из полиции. Детектив поменьше извинился передо мной за доставленное беспокойство, но повторил, что они должны были все проверить. В любом случае, сообщил он, с меня сняты все подозрения. Он хотел на этом закончить, но я поинтересовался, как обстоит дело с расследованием убийства. Он ответил, что Стюарт Мак-Галлоу был убит в ссоре во время деления прибыли от нескольких грабежей, совершенных в Лондоне. Убийство совершил один из сообщников. “Бандитское убийство” — пренебрежительно заявил он, словно исключив этой фразой дальнейшее расследование.
      Ясно, что Гарри Дей снова заткнул нужными средствами нужных людей.
      
      Я сложил пазл, когда ехал по безлунному Даунсу. Я был не единственным угодившим в западню. Стюарт Мак-Галлоу оказался в ней тоже. Он был подходящим кандидатом. Как только информационная служба “Флага” Дея сообщила о планируемом полицейском рейде — мистер Мак-Галлоу стал идеальным кандидатом на роль грабителя. Таким образом, лондонские грабежи приписали Мак-Галлоу, а мистер Дей остался мистером Чистеньким. Но, разумеется, Стюарта Мак-Галлоу нельзя было оставить в живых и позволить ему отвечать на вопросы после того, как награбленное будет обнаружено. Он должен был умереть. В полиции появилась запись о гибели случайного мелкого мошенника. Тут-то я и появился.
      Эти умозаключения вызывали дальнейшие вопросы. Кто шепнул Мак-Галлоу о добре в доме Дея? Почему Дей не расправился с ним сразу же? Чьей идеей было вовлечь меня? Были ли у гибели Мак-Галлоу иные причины, кроме молчания о грабежах?
      Ответы на эти вопросы были ослепительно ясными, но я пытался уклониться от них и найти другие объяснения. Пока не получу доказательств.
      Вскоре я получил доказательство. Оно подействовало на меня подобно удару под дых. Я подкрался к владению Дея и перелез через изгородь, надев темную балаклаву, скрывающую мои обесцвеченные волосы. Я пробрался через деревья и сквозь тени на газоне приблизился к дому, подлетев, словно мотылек, к свинцовым окнам в псевдоготическом стиле. Сидя на перевернутой тачке, вытягиваясь в щели между окнами, я увидел их.
      Гарри Дей был таким же большим, как Стюарт Мак-Галлоу. У него были светлые волосы и темные брови над злыми глазами. Она сидела у него на коленях. На этот раз в кожаном платье цвета бургундского. Они крепко обнимались. В руках у них были бокалы с шампанским, а на лицах — выражение абсолютной уверенности в полной безнаказанности. Ее хрупкость и невинность полностью исчезли. Ничего от херувима не оставалось в ее жестоком, суровом лице. Кроме красоты.
      Я почувствовал, что тележка качается, и спрыгнул с нее с грохотом. Открылась дверь дома, раздался грубый мужской крик, собачий лай.
      Я убежал.
      
      Я принял парочку крепких напитков и вырубился после первого. Я проснулся перед вторым, чувствуя боль в отрезанной части меня, словно, как я слышал, люди с ампутированными конечностями. Я вылез из кровати. Я не закрывал занавесок, поэтому мне не пришлось открывать их, чтобы посмотреть на черноту моря.
      Мы с бутылкой сидели вместе, разделяя одиночество друг друга, пока не пробились первые лучики рассвета, сплетая бегущие волны в узор нового дня.

     Информационный блок | +

     Формат: Рассказ
     Название на языке оригинала: “The Battered Cherub” │ Первая публикация на языке оригинала: “Winter’s Crimes 21”, Macmillan UK, 1989 (антология под редакцией Х. Хейл
     Другие публикации: “Crime Writers and Other Animals”, Great Britain 1998 by Victor Gollancz; etc.
     Первый перевод на русский язык: “Форум "Клуб любителей детектива", 21 октября 2023 г., Алина Даниель │ Редактор−корректор: О. Белозовская │ Переведено по изданию: Great Britain, 1998 г.

• "Счастливого Рождества, дорогая, — и прощай!"
      — МЫ собираемся убить его! — заявила Натали.
      Тревор выглядел шокированным.
      — Убить Джорджа? Но…
      — Конечно! Ведь он никогда не согласится на развод. И как мы с тобой сможем быть вместе — навсегда?
      — Но ведь сейчас у нас все отлично — разве нет? Мы и так встречаемся каждый день.
      Но это возражение было отвергнуто.
      — Это не называется "быть вместе". А еще нам нужны деньги Джорджа.
      Тревор сдержался.
      — Прости, что я не могу заработать больше. Говорят, что упадок в строительстве закончился, но я не вижу признаков этого. Может, через год или два наступит подъем, и я смогу содержать тебя так, как ты привыкла.
      Рука Натали сразу же погладила его по бедру, утешая детское огорчение, звучавшее в его голосе.
      — Я вовсе не критикую тебя, дорогой. Ты — это все, чего я желала от мужчины.
      Так и было. Он был на десять лет моложе нее, обладал физической силой человека, занимающегося ручным трудом. Темные кучерявые волосы, карие глаза. Иногда Натали не могла поверить своему счастью.
      Тревор тоже был счастлив тем, что имел. Ему нравились женщины постарше. Он знал, что золотистый цвет ее волос был искусственным, — но это, как и тонкие морщинки вокруг глаз, возникавшие, когда она улыбалась, только добавляли ей привлекательности.
      — Все, что я хочу от Джорджа, — продолжала Натали, — это его деньги. Богу известно, что я заслужила награду за все те годы, что я была замужем за этим бесполым слабаком. И я хочу, чтобы мы могли побаловать себя. Я ненавижу постоянно экономить и урезать себя во всем.
      — Но должен быть другой способ. Неужели обязательно нужно убивать?
      — Да, — решительно кивнула Натали. — Его обязательно нужно убить. Прямо здесь в коттедже. На Рождество.
      
      Это был необычный треугольник. Что касалось Натали Маршалл — ее брак был мертв уже давным-давно. Когда они впервые встретились, Джордж поразил ее своей страстью, и в онемении, наступившем после самоубийства ее первого мужа Роберта, Натали легко приняла брачное предложение Джорджа. Однако после свадьбы она обнаружила, что, хотя заверения Джорджа в любви не ослабевали, они очень слабо проявлялись физически. Джорджа Маршалла мало интересовал секс. Женившись на Натали, он добился желаемого обладания — и казалось, что самого факта собственности ему хватает.
      Поэтому расстроенная, скучающая сорокалетняя Натали легко упала в объятья Тревора Роша, когда молодой человек пришел ремонтировать ванну в деревенском коттедже Маршалла в Западном Сассексе. Очень удобно, что он был их ближайшим соседом, — и более того: их единственным соседом. Удобно, что жена покинула его после десяти лет брака. Менее удобно, что она оставила ему двух детей восьми и шести лет. Но невозможно иметь все — и Натали была довольна тем, что имела. После пятнадцати лет минимального интереса мужа к сексу простое и надежное сладострастие Тревора было словно глоток свежего воздуха.
      Она не пыталась скрыть эту связь. Она знала, что нашла человека, которого искала всю жизнь, и поставила Джорджа перед фактом тем вечером, когда они с Тревором первый раз вместе легли в постель. Ее муж, как всегда, повел себя до отвращения разумно. Он заявил, что все еще любит Натали, но не станет преградой на пути к ее счастью.
      Продав семейную инженерную фирму с огромной прибылью, Джордж больше не работал и проводил большую часть времени в их лондонской квартире. Чем он там занимался — Натали не знала и не хотела знать. Ее никогда не волновало, что муж может быть ей неверен. Ни одну женщину не заинтересует низенький, лысый, скучный, бесстрастный пятидесятивосьмилетний Джордж Маршалл.
      Узнав о связи жены, он сказал без злобы, что останется в Лондоне и не будет приезжать в коттедж до тех пор, пока "все это не перегорит само собой".
      Для Натали, для которой каждая встреча с Тревором добавляла топлива в пламя ее страсти, — это было идеальным решением. Весь коттедж был в ее распоряжении, Джордж оставил ей "Вольво", а дом любовника находился на расстоянии

  пятидесяти ярдов*

  45,72 м.

  . Дети Тревора им не мешали; они не слишком им интересовались, и он, когда только было можно, отправлял их к школьным друзьям, родители которых сочувствовали его одиночеству. Воистину, во многих отношениях у Натали было все, о чем можно было мечтать.
      Кроме денег. Не то, чтобы Джордж ограничивал ее в средствах. Он оплачивал счета и выдавал ей щедрое пособие по хозяйству, — но сознание, что ей недоступно его огромное состояние, терзало ее, как больной зуб.
      Сначала она лелеяла надежду получить развод и вместе с ним существенное финансовое обеспечение со стороны мужа. Хотя Джордж был невиновен ни в чем — она знала, чего можно добиться с помощью хорошего дорогого адвоката. Она много раз писала Джорджу, перечисляя выгоды от того, что их расставание получит официальный и законный статус. Но Джордж, обычно слабый и податливый, упорно сопротивлялся самой мысли о разводе.
      Сначала это ее просто раздражало, потом начало бесить. У нее росло чувство несправедливости. Если бы он хотел ее — все было бы иначе. А он вел себя, как собака на сене. Он не желал ее для себя, но не позволял обладать ею никому другому. Он все еще считал жену собственностью, а Джордж Маршалл очень ревностно относился к своей собственности.
      Именно чувство несправедливости породило мысль Натали об убийстве. Сначала это была мимолетная причудливая фантазия, но вскоре она превратилась в намерение. Смерть Джорджа решила бы все ее проблемы. Это даже лучше, чем развод: если в момент смерти он будет женат — его вдова получит гораздо больше.
      Натали Маршалл начала планировать убийство мужа.
      
      В сочельник она позвонила в квартиру тогда, когда она знала, что Джорджа там не будет. Постоянный в своих привычках, он регулярно в два часа выходил ради того, что он называл "моционом". В Сассексе он шел гулять в лес, в Лондоне — в парк; в том и другом случае он возвращался ровно через сорок минут.
      Натали знала, что лишь одно сообщение заставит Джорджа приехать в коттедж; и она оставила его на автоответчике. Произнося его, она добавила к голосу убедительных рыданий.
      — Джордж, дорогой, это я. Сейчас два-пятнадцать. Ты был прав. Мои отношения с Тревором близятся к концу. И он… очень плохо это воспринимает. Я… Я боюсь того, что он может сделать. Я знаю, что после того, что произошло между нами, я не имею права тебя просить… но вдруг ты сможешь приехать… сегодня? И если ты приедешь… это хозяйственная мелочь… вентиляционная труба в сушилке для белья сломалась… ты мог бы ее заменить? Прости меня за последние месяцы… но, пожалуйста, приезжай. Я постараюсь устроить тебе счастливое Рождество, дорогой.
      Она была уверена, что все рассчитала правильно. Переход к сушилке для белья был резковатым, но необходимым. Джордж так любил чинить вещи своими руками, что он обязательно откликнется на просьбу.
      Записав обращение, она включила автоответчик и села возле телефона, страстно ожидая звонка мужа в два-сорок пять. Его скучный обыденный голос, как всегда, набил ей оскомину.
      — Привет, дорогая Натали, это я. Не могу выразить, как я был рад услышать твое сообщение. Мне нужно кое-что собрать — я захвачу деталь для сушилки, не беспокойся — и приеду, как только смогу. Я постараюсь успеть на поезд четыре-двадцать. Со станции я возьму такси и буду у тебя около шести-тридцати. Дорогая, это самый чудесный сюрприз, который я получил.
      "Ты получишь еще чудеснее", — подумала Натали с мрачной кривой усмешкой и продолжила печатать письмо на текстовом процессоре Джорджа.
      
      Джордж Маршалл выглядел задумчивым после того, как повесил трубку. Затем он совершил нужные действия с автоответчиком и начал собирать вещи, необходимые для рождественского визита к жене.
      Аккуратно прикрепленные к столу, находились все письма, которые Натали написала ему с тех пор, как они расстались. Он пролистал их, его глаза зацепились за обидные фразы "И я не хочу никогда больше тебя видеть… все, что было между нами когда-то, давно окончено… почему ты не можешь в конце концов этого признать…"
      Джордж Маршалл сделал тщательный выбор из писем и положил их в карман. Он уложил несколько комплектов одежды для себя и пару туфель Натали с острыми каблуками, которые она оставила в квартире после давно забытого лондонского мероприятия.
      Он взял такси возле ближайшего торгового центра. Там было полно запоздавших покупателей подарков. Повсюду звучали рождественские песни. Усталые Санты звенели в колокольчики. Группы хихикающих секретарш и хриплых молодых людей бесцельно бродили среди останков офисных вечеринок.
      Джордж точно знал, где искать вентиляционный шланг сушки для белья и какая модель требуется. Он восторгался всеми механизмами. Затем он зашел в супермаркет, где нагрузился пирогами с мясом, кувшином

  коньячного масла*

  сливочное масло с коньяком и сахаром.

  , бутылкой шампанского и бутылкой коньяка. Наконец он зашел в магазин женского белья и купил сексуальный шелковый корсет и комплект с подтяжками и чулками. Он взял другое такси и доехал до вокзала "Виктория" как раз вовремя, чтобы успеть на поезд в четыре-двадцать.
      
      В холле коттеджа Тревора висел костюм Санта-Клауса, когда Натали позвонила около половины пятого.
      — Дети всегда настаивают, чтобы я был полностью при параде, когда наполняю их чулки, — объяснил он. — Надо надеть его для них. Это глупо — клянусь, что они никогда не просыпаются и не видят меня, когда на мне полный комплект. Но малыши относятся к этому очень серьезно: надо оставить стакан коньяка и мясной пирог для Санты, морковку для северного оленя. Они любят эти дурацкие ритуалы.
      — Где они сейчас? — спросила Натали.
      — У друзей. Вернутся в девятом часу.
      — Ты нашел снотворное?
      — Ага, — он показал пузырек. — Жена давала это малышам, когда у них резались зубы. Через некоторое время оно перестало действовать, у них выработался иммунитет. Но это сильное средство. Я как-то выпил чайную ложку, когда у меня болел зуб, — и вырубился почти на двенадцать часов.
      — Очень хорошо, — сказала Натали.
      Когда она потянулась к бутылке, Тревор взял ее руку и прижал ближе к себе. Она увидела знакомую искру сладострастия в его карих глазах.
      — Позже, — произнесла она и поцеловала его в нос. — Мы займемся этим позже.
      
      Вернувшись назад в коттедж, Натали снова набрала номер лондонской квартиры. Услышав на автоответчике голос Джорджа, она использовала пульт дистанционного управления, чтобы прослушать оставшиеся записи. Их не было. "Хорошо, — подумала она, — значит, он стер мои сообщения".
      Она положила трубку, подождала минуту, затем нажала клавишу повторного набора номера. Она оставила еще одно сообщение.
      "Джордж, это Натали. Умоляю тебя, пожалуйста, не приезжай в коттедж. Я знаю, что ты в ужасном состоянии, но твой приезд не поможет никому из нас. Ты знаешь, что с нашим браком покончено, и никакие мелодраматические жесты этого не изменят. Я люблю Тревора, и тебе придется смириться с этим. Пожалуйста, веди себя разумно и останься в Лондоне на Рождество. Прощай".
      
      У детского снотворного был приторный фруктовый аромат, но вкус коньяка заглушил его. Натали тщательно смешала пропорции в бутылке коньяка и получила ингредиенты, чтобы создать коньячное масло. Джордж был сладкоежкой; он никогда бы не отказался от коньячного масла.
      
      Ее муж был почти счастлив, оказавшись на знакомой станции и ощутив мороз на щеках. Пассажиров было мало — не было толп приезжих, в отличие от прочих выходных. Но сейчас большинство работающих людей, видимо, считали, что в сочельник автоматически имеют право на отпуск. Джордж такого не одобрял. Он тяжко вкалывал всю жизнь и заслужил досуг и богатство. Он был полон решимости наслаждаться ими в полной мере.
      В приподнятом настроении он сел в такси и назвал водителю знакомый адрес. "Как будто вернулись добрые старые времена", — подумал Джордж Маршалл.
      
      В шесть-пятнадцать Натали зашла в ванную и вымыла лицо мыльной водой. Глаза она держала открытыми. Мыло отчаянно жгло, но зато оставило необходимую красноту вокруг век. Она намочила носовой платок и заправила в рукав, затем чуть взлохматила волосы. Ее лицо, отражавшееся в зеркале ванной, казалось должным образом травмированным. Когда она услышала внизу звонок в дверь, она добавила к своему выражению лица чуточку раскаяния.
      Джордж стоял в двери, моргая через очки. Разноцветные рождественские огоньки, которые она повесила над крыльцом, отражали его лысину. Он был даже ниже, чем помнила Натали. Она забыла, как ненавидела его внешность.
      — Я не открывал своими ключами. Не хотел напугать тебя.
      — Это было очень заботливо с твоей стороны.
      Натали еще минуту скрывала отвращение от того, что должна была сделать. Затем, словно импульсивно, с подавленным рыданием в голосе, она бросилась вперед, чтобы обнять пухлые плечи мужа.
      — О, Джордж, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?
      — Конечно, — ответил он, словно успокаивал чересчур возбужденного домашнего питомца. — Конечно, смогу.
      Он взглянул наверх на ветку омелы, повязанную серебряной лентой и сверкавшую при свете фонаря.
      — Это приглашение, — хихикнул он и ткнулся носом в ее губы. — Счастливого Рождества, дорогая.
      Натали мужественно перенесла касание его губ. Она забыла, какими они были отталкивающими и похожими на слизней, но смогла изобразить ответный восторг. Затем она отступила назад и взглянула на мужа. Ее лицо превратилось в маску, выражающую страдание и мольбу о прощении.
      — Счастливого Рождества, дорогой, — сказала Натали Маршалл. — Заходи и позволь налить тебе коньяка.
      
      Если бы не та мелочь, что Натали решила убить мужа, — казалось, что Джордж Маршалл вообще не уезжал из дома. Когда он приехал в коттедж в сочельник, то сразу же приступил к домашним делам, зайдя на кухню со своим пластиковым пакетом, полным лакомств из супермаркета, и достал закуски для них обоих. Натали еле отговорила его сразу же заняться заменой шланга в сушилке. Джордж Маршалл вернулся домой и вступил в роль домохозяина. Чем дольше она была в его компании, тем сильнее Натали его ненавидела и чувствовала разницу между мужем и любовником, Тревором.
      "К счастью, мне недолго его выносить, — утешала она себя. — Завтра в это время Джордж будет мертв, мне достанутся в наследство его деньги, и больше ничего не будет стоять на пути между мной и Тревором".
      Она последовала за Джорджем на кухню и указала на бутылку коньяка на комоде. Она намеревалась напоить мужа отравленным напитком как можно скорее, но домовитость Джорджа не позволяла этого. Он сказал, что выпьет после того, как слегка перекусит. Натали, должно быть, ужасно себя чувствует после того, как столько трудилась. Пусть идет отдыхать, а он все разберет на кухне. Он увел жену в гостиную, усадил на кресло, положил еще одно полено в огонь и вложил ей в руку бокал шампанского.
      Натали потягивала напиток и ждала. Ожидание не слишком беспокоило ее. Она была уверена, что ее план сработает. Не было опасности, что она нечаянно сама отравится. Натали никогда не пила коньяка — это был любимый напиток Джорджа — а ее постоянное сидение на диете (даже более важное теперь, когда был Тревор, восхищавшийся ее телом) предохраняло ее от возможности пригубить коньячное масло.
      Она включила телевизор и пробежалась по разным каналам, но ничего не привлекло ее внимания. Веселое игровое шоу с гостями в костюмах Санты не соответствовало ее нынешнему настроению и намерениям. Однако традиционный красный костюм и борода подсказали ей идею. Они с Тревором наденут их для секса. Может быть, в эту ночь она займется сексом с Санта Клаусом. Эта мысль заранее наполнила ее сиянием.
      Джордж пришел с нагруженным подносом. Утомительно предсказуемый, он приготовил для них тост с яйцом. Что было приятнее, с точки зрения Натали, — он принес тарелку мясных пирогов и большое блюдо коньячного масла. Бутылка поддельного коньяка и бокал тоже были на подносе.
      — О, это для тебя, — напомнил Джордж перед тем, как сесть. На минуту он исчез в холле, затем вернулся и принес портфель.
      — Что это? — с любопытством спросила Натали.
      Джордж многозначительно подмигнул.
      — То, что ты очень любишь. Покажу тебе после ужина.
      Наконец он вытащил пробку из бутылки с коньяком и щедро налил в бокал. Он поднял его:
      — За нас, Натали. За нас.
      Она чокнулась с ним бокалом шампанского, но не смогла заставить себя повторить его слова.
      Пока она ела, Джордж говорил, не обращая внимания на то, что у него изо рта падали крошки. Натали забыла, как ненавидела эту его привычку. К счастью, скоро с ней тоже будет покончено.
      — Что же случилось с Тревором? — спросил ее муж, и в уголке его рта появилось пятнышко желтка.
      — Между нами все кончено, — солгала Натали. — Я разлюбила его, и сейчас мне кажется немыслимым, что я когда-то любила его. Когда я пришла в себя, я возненавидела себя за то, как поступила с тобой. Я поняла, что совершила ужасную ошибку, и сказала Тревору, что все кончено.
      — А! — с умным видом кивнул Джордж.
      — И ты имеешь право сказать все, что хочешь.
      — Каких слов от меня ты ждешь?
      — Не знаю. Думаю, будет подходящим сказать "Я же тебе говорил!"
      Джордж Маршалл взял жену за руку. Ей показалось, что она прикасается к оттаявшему цыпленку.
      — Я не собираюсь говорить ничего подобного. Я так счастлив, что ты вернулась, что прочее не имеет значения.
      Натали выдавила слабую улыбку благодарности.
      — Как Тревор это перенес? — спросил Джордж.
      Она скорчила гримасу.
      — Ты сказала по телефону, что волнуешься о том, как он может поступить. Ты имела в виду, что он может совершить насилие против тебя?
      Натали тщательно подготовила ответ. Если Джордж решит, что она в опасности, — он может пойти и устроить скандал с Тревором. Последнее, чего требовали ее планы в этот момент, — героизм мужа.
      — Нет, не против меня. Я больше боюсь, как бы он ни сделал чего-нибудь с собой. — При мысли об этом она чуть не засмеялась. Тревор был так незатейлив, так полон животной энергии, что даже секундная мысль о самоубийстве казалась смешной. Натали забавлялась собственным переплетением лжи. — Он был просто потрясен… Знаешь, недавно его бросила жена… Я думаю, он считал меня спасительницей. Видимо, его чувства были глубже, чем мои.
      — И ты вправду боишься, что он может попытаться покончить с собой?
      Натали пожала плечами.
      — Надеюсь, что нет. Надеюсь, мысль о двух своих маленьких детях его остановит, хотя… я все же волнуюсь. Он очень неуравновешенный, — закончила она, втайне радуясь неправдоподобию своих слов.
      — Боже, о, Боже, — сказал Джордж. Затем, к огромной радости жены, сделал глоток из бокала. Затем, к еще большей ее радости, он взял пирог, снял с него корочку и положил внутрь коньячное масло.
      Жуя слоеное тесто, Джордж продолжал:
      — Не волнуйся об этом, дорогая. Насколько я помню Тревора — он вряд ли способен на самоубийство. Как ты сама сказала, кроме всего прочего, у него есть дети. Но даже если он и сделает глупость — это не твоя вина. Самоубийство — акт крайнего эгоизма. Никто больше в этом не виноват. Лишь тот, кто совершает этот акт, — напыщенно закончил он.
      — Надеюсь, ты прав! — сказала Натали, продолжая выражать беспокойство и радостно замечая, что ее муж разрывает второй пирог с фаршем и сует внутрь коньячное масло.
      — Ох, твой подарок, — вспомнил Джордж. — Он сунул в рот пирог целиком и схватил портфель. Поставив его на колени так, что крышка загораживала его содержимое от жены, он загадочно заглянул внутрь. — Ты даже не догадываешься, что я тебе купил.
      Натали вправду ни за что бы не догадалась. Она смотрела с тупым изумлением на шелковый корсет, который Джордж ей торжественно преподнес. Тревор обожал вещи такого рода, сама она с удовольствием надевала их во время сексуальных игрищ — но Джордж никогда не проявлял интереса к чему-либо большему, нежели традиционный секс, — да и к нему-то не особенный.
      — Он тебе нравится? — спросил Джордж.
      — Да, но… почему ты купил его для меня?
      Джордж подмигнул с хитрецой:
      — Я прочитал в журнале, как парам, которые долго женаты… как мы… возродить интерес друг к другу.
      "О, Боже, — подумала Натали, — я этого не вынесу". Но тут милосердно, словно по команде, Джордж зевнул.
      
      Она подождала, пока он не захрапел. Чтобы быть полностью уверенной, она заговорила с ним и потрясла его пухлое тело — но он не ответил. Убедившись, она подошла к телефону и сказала Тревору, что ей нужна его помощь.
      Какое-то время она собиралась выполнить работу сама. Хоть Джордж и был упитанным, — его низкорослость позволяла ей поднять и уволочь его без особого труда. Но потом она решила привлечь Тревора. Не по причине его физической силы. А для того, чтобы убийство стало их тайной, их совместным причастием, которое свяжет их вместе. Если вдруг случится немыслимое — Тревор утратит интерес к ней — преступление позволит Натали шантажировать его.
      Тревор был в панике, когда пришел по ее просьбе. Он не возражал, когда она делилась с ним планами, но воплощение задуманного подействовала ему на нервы. Натали же была хладнокровна и полностью владела собой.
      — Мы сразу унесем его? — неуверенно спросил Тревор.
      Она покачала головой.
      — Сначала я проверю его карманы. Посмотрю, нет ли там чего-нибудь, что испортит картину, которую мы собираемся изобразить.
      Там ничего такого не оказалось. Напротив, как она сказала Тревору, там было то, что значительно улучшало картину.
      
      — Вот письма, которые я написала ему. Погляди. — Она указала на слова: "Что касается меня — то, что было между нами, давно кончилось… Почему бы тебе не признать этого…" Замечательно! Ничего не может быть лучше!
      — Почему письма разорваны? — спросил Тревор.
      — Бог знает. Наверное, он решил избавиться от них, но не смог заставить себя уничтожить единственное воспоминание обо мне. — Она насмешливо подчеркнула последние пять слов, затем вернулась к деловому тону. — Шланг сушильной машины находится в пластиковом пакете в холле. Исправь его и затем вернись за ним. Ладно? Надень перчатки. Они у тебя есть?
      Тревор кивнул, достал из кармана пару садовых перчаток и надел, выходя из комнаты.
      Через пять минут он вернулся и наклонился, чтобы поднять храпящего Джорджа.
      — Нет, мы сделаем это вместе, — сказала Натали и подняла покрытый резиной фонарь. — Ты бери за одну руку, а я за другую.
      Джордж наполовину проснулся и пробормотал что-то невнятное, пока любовники поднимали его со стула. Его ноги даже помогали ему свободно переставлять их, когда они вытаскивали его в морозную темноту. Но он не приходил в сознание.
      Тревор оставил дверь отдельно стоящего гаража открытой. "Вольво" стоял на месте. На редкость легко они усадили Джорджа на водительское сиденье, где он прислонился боком к подголовнику. Он что-то бубнил, пока устраивался, но не проснулся.
      Натали передала фонарь Тревору.
      — Я пойду и принесу записку и бутылку, — шепнула она.
      Когда она ушла, Тревор направил свет фонаря на пассажирское сиденье, чтобы проверить результат их труда. Один конец шланга сушильной машины был прочно прикреплен изолентой к выхлопной трубе. Другой конец, идущий прямо в автомобиль, был зажат прилегающими передними окнами со стороны пассажира.
      Натали вернулась и спокойно перешагнула через мужа, чтобы поставить полупустые бутылки коньяка и снотворного на сиденье позади него. Затем она достала сложенный листок бумаги из его кармана.
      — Что там написано? — спросил Тревор.
      Она развернула письмо и поднесла к фонарю, чтобы Тревор мог прочитать.
      "Тому, кто найдет меня, — надеюсь, что это будешь ты, Натали. И надеюсь, ты пожалеешь, что довела меня до такого. Я люблю тебя. Я всегда любил тебя, и мне невыносима мысль, что ты с другим. Я убиваю себя так же, как это сделал твой первый муж — и я делаю это специально. Для того, чтобы ты поняла, какая ты бездушная сука. Я надеюсь, что ты будешь несчастна всю твою оставшуюся жизнь. Я рад, что меня при этом уже не будет".
      — Жаль, что нет подписи, — сказал Тревор.
      — Я хотела сделать вид, что это страховой документ или что-то подобное, чтобы попросить его подписать, — но побоялась рисковать. А полиция будет тщательно проверять, поэтому я не стану подделывать подпись.
      Тревор кивнул. Он внезапно показался юным, неловким и испуганным.
      — А теперь… мы?..
      — Да, — решительно ответила Натали. Она сунула руку в перчатке в карман и достала оттуда связку ключей Джорджа. Она резко вставила их в зажигание и повернула. Двигатель завелся сразу.
      — Сколько времени ты собираешься ждать, пока не обнаружишь его? — спросил Тревор.
      — До утра. — Натали захлопнула дверцу автомобиля, выпустила Тревора из гаража и закрыла за ним дверь.
      Он вздрогнул на холодном ветру, когда Натали обняла его.
      — Когда, ты сказал, вернутся дети?
      — В девять, — сглотнул он. — Около девяти.
      — Хорошо.
      — Я должен прийти к этому времени. Они придут очень возбужденные. Мне нужно быть полностью в костюме Санты.
      — А также съесть пирог с мясом и выпить бренди, который они оставили для него?
      — Именно так.
      — А как насчет морковки для оленя? Ее тоже нужно съесть?
      — Выбрось ее. Так, чтобы они не нашли. Иначе для них весь праздник будет испорчен.
      Хоть Тревор и говорил весело, он весь дрожал от шока. Натали прижалась к нему и почувствовала, как желание начало приходить в нем на смену страху.
      — Пойдем в постель. Я хочу показать тебе новое сексуальное белье. — Она гортанно засмеялась, вспомнив что-то. — Но прежде — пойди и надень свой костюм Санты.
      Переодевание и общее чувство вины вознесло их сексуальную радость на новую высоту. Когда Тревор выскользнул в без десяти девять, Натали сияла от счастья и понимания, что больше ничего не стоит у этого счастья на пути. Она заснула на редкость глубоко и спокойно.
      
      В восемь часов утра следующего дня любой прохожий мог видеть, как Натали Маршалл выходит из передней двери и направляется к гаражу, словно хочет вывезти автомобиль. Они могли слышать, как она тяжело дышит, открывая дверь гаража, видеть, как она выключает мотор "Вольво". Они могли услышать ее вопль, когда она увидела упавшее тело мужа, и увидеть, как она в панике бежит назад в дом.
      На самом деле не было ни одного свидетеля, но Натали знала, что нужно разыграть спектакль как следует и правильно изобразить шок, когда она позвонит в полицию и сообщит, что ее муж мертв.
      
      Детектив-инспектор Дживонс посмотрел на женщину, рыдающую на диване в дорого обставленной гостиной коттеджа.
      — Он когда-нибудь говорил о самоубийстве?
      Натали Маршалл, устраивая главное представление в жизни, тоскливо кивнула.
      — Боюсь, что да. В том числе недавно. О, Боже, это ужасно.
      — Значит, этого следовало ожидать. Я понимаю, миссис Маршалл, что это страшный шок для вас.
      — Он сделал это, чтобы причинить мне боль. Прямо здесь, под моей дверью.
      — Я бы не стал так утверждать, — скучным голосом заявил инспектор. Он сделал паузу. — Когда вы утром зашли в гараж, вы попытались вернуть вашего мужа к жизни?
      — Нет. Было ясно, что он мертв. И я не могла там оставаться — было полно дыма. Бог знает, сколько времени двигатель работал.
      — Видимо, вы не слышали, как его включали?
      Она решительно покачала головой.
      — В доме не слышно того, что происходит в гараже.
      — Хорошо, полицейский хирург осмотрит тело. А другие мои коллеги обследуют гараж. Мы скоро выясним все подробности. — Инспектор деликатно выбирал следующие слова. — Вы сможете объяснить, почему ваш муж мог захотеть покончить с собой?
      — Боюсь, из-за ревности и отчаяния. Наши отношения пришли к концу. Я влюбилась в другого. Он не смог с этим смириться.
      — Понятно. — Инспектор кивнул и хотел что-то сказать, но услышал, как передняя дверь открылась. — Видимо, пришел судебно-медицинский эксперт.
      Они оба взглянули на дверь в гостиную. Она открылась, и с радостным "Счастливого Рождества, дорогая!" вошел Джордж Маршалл.
      Его жена смертельно побледнела. Круги вокруг глаз, прежде образованные с помощью мыльной воды, проступили красным на белой маске.
      — Джордж, — прошептала она, не веря своим глазам. — Джордж…
      Ее муж удивленно посмотрел на гостя.
      — Чему я обязан удовольствию…
      Полицейский официально протянул руку.
      — Детектив-инспектор Дживонс.
      — Здравствуйте. Какие-то проблемы? Произошла кража со взломом? Вы могли бы подумать, что у них хватит совести пощадить людей на Рождество, — пробормотал Джордж, — но похоже, что в этой стране ни у кого не осталось совести. В старину…
      — Простите, — прервал инспектор, — но кто вы такой?
      — Как, вы не знаете? Простите, но я Джордж Маршалл.
      — Муж этой леди?
      — Да, верно. — Коротышка удивленно смотрел на недоверчивую реакцию детектива. — А что случилось?
      — Миссис Маршалл утром позвонила и сообщила, что вы покончили с собой в гараже.
      Настала очередь Джорджа проявить недоверие.
      — Что?
      — Ваша жена сказала, что вы вставили шланг от сушильной машины к выхлопу автомобиля и включили зажигание.
      — О, Боже! Она что-то перепутала. Это ее первый муж так покончил с собой.
      — В самом деле? — Инспектор многозначительно поднял брови.
      — Но с чего бы мне совершать самоубийство?
      — Миссис Маршалл сказала, что вы в отчаянии, потому что она полюбила другого.
      — Да, вначале я был расстроен из-за этого, но сейчас я все забыл. Мы с Натали снова вместе. И как — после прошлой ночи! — В его словах слышалась недвусмысленная непристойность, которую он потом усилил. — Она так меня встретила — в экзотическом белье, на острых каблуках — при полном параде. Это вправду стало настоящим Рождеством для меня! Рождество и день рождения для меня слились в одно.
      Он захихикал, затем — впервые с момента, когда он зашел в комнату, пристально посмотрел на жену. Он мог увидеть, как быстро заработал ее ум, как она попыталась правильно отреагировать на новые обстоятельства. Любое возражение на слова Джорджа вызвало бы вопросы со стороны инспектора о том, что же действительно произошло прошлой ночью. Пока что потрясенное молчание оставалось лучшей политикой.
      — Так вы говорите, мистер Маршалл, что провели прошлую ночь со своей женой?
      — Да. Мы спали в одной постели. Вернее, не все время спали, — Джордж подмигнул.
      Инспектор Дживонс сурово посмотрел на Натали.
      — Так вы зря потратили время полиции? Вы сочинили историю о том, что нашли тело в гараже?
      Она открыла рот для ответа, потом заколебалась, неуверенная в том, куда направиться.
      — А вы не видели этого предполагаемого тела, инспектор? — спросил Джордж.
      — Нет, я пришел прямо сюда поговорить с миссис Маршалл. Мои коллеги пошли осмотреть гараж.
      — Если бы они ничего не нашли в гараже, они бы тоже пришли сюда, — задумчиво произнес Джордж.
      Потребовалось недолгое время, чтобы смысл его слов стал ясен, и Натали поняла его раньше, чем инспектор.
      — О, нет! — закричала она, вскакивая на ноги. — О, Боже, нет!
      И словно одержимая, она ринулась в гараж.
      
      Полицейские вытащили тело Тревора из автомобиля и положили на пластиковое покрытие на цементном полу. Он был в костюме Санты. Его мертвое лицо было искажено.
      Натали упала на землю, схватив в объятья застывшее мертвое тело. Ее сотрясали рыдания.
      — Ублюдок! — пробормотала она. — Жестокий, бессердечный ублюдок!
      
      Команда "Места преступления" продолжала осмотр снаружи коттеджа. WPC приводил Натали в чувство с помощью сладкого чая на кухне в то время, как в гостиной инспектор Дживонс опрашивал ее мужа об исходной информации о смерти Тревора Роша. Джорджа не нужно было подталкивать; он старался принести как можно больше пользы.
      — Да, Тревор был любовником Натали. Мы расстались из-за него. Я думаю, что, когда он узнал, что мы снова вместе и Натали больше к нему не вернется, он решился на такой ужасный поступок.
      — Он казался вам в принципе способным на самоубийство?
      — Я плохо его знал — видел лишь несколько раз, когда он приходил выполнять некоторые ремонтные работы для нас — но Натали волновалась, что он может совершить что-то подобное.
      — Почему вы так считаете?
      — Она сказала так вчера в своем сообщении на мой автоответчик.
      — Да? Наверное, вы стерли это сообщение?
      — Ну… В обычных обстоятельствах я бы так и поступил… Но у нас были плохие отношения, и я советовался с адвокатом насчет развода. Он рекомендовал мне оставить все записи разговоров с Натали о Треворе и… ну, ее телефонное сообщение было подходящим, поэтому я… — забавно, что именно сейчас мы с Натали опять сошлись — но я действительно вынул кассету из автоответчика и вставил новую.
      — Вы случайно не захватили ее с собой?
      — Возможно… — Джордж открыл портфель и достал оттуда кассету и небольшой кассетный плейер.
      Инспектор нетерпеливо выслушал сообщение Натали, хотя его брови поднялись при словах: "Мои отношения с Тревором близятся к концу. И он… очень плохо это воспринимает. Я… Я боюсь того, что он может сделать".
      Когда сообщение закончилось, Джордж застенчиво произнес:
      — Есть еще одна кассета…
      — Да?
      — Когда Натали просила меня приехать прошлой ночью, я считал, что мы в некотором роде противостоим друг другу, поэтому я воспользовался советом адвоката и спрятал кассету в портфеле… чтобы записать кусочек нашего разговора…
      — Вам лучше включить ее.
      Детектив снова попытался не показать никакой реакции — но не смог скрыть проблеска интереса, когда Джордж спросил: "И ты вправду боишься, что он может попытаться покончить с собой?", а Натали ответила: "Надеюсь, что нет. Надеюсь, мысль о двух своих маленьких детях его остановит, хотя… я все же волнуюсь. Он очень неуравновешенный".
      — Значит… — сказал инспектор, когда запись кончилась, — кажется, жертва была предрасположена к самоубийству… особенно учитывая письмо, которое мы нашли в его кармане…
      Он достал прозрачную папку, через которую были видны обрывки письма. Джордж прочитал, словно видел текст в первый раз: "И я не хочу никогда больше тебя видеть… все, что было между нами когда-то, давно окончено… почему ты не можешь в конце концов этого признать…"
      — Это почерк вашей жены, мистер Маршалл?
      Джордж вздохнул.
      — Боюсь, что да. Жаль мистера Роша, правда?
      — Он тоже оставил записку. — Инспектор достал еще одну прозрачную папку, через которую был виден листок, начинавшийся со слов: "Тому, кто найдет меня, — надеюсь, что это будешь ты, Натали…" В конце страницы шариковой ручкой было подписано имя "Тревор".
      — Конечно, мы проверим подлинность подписи, но я не слишком сомневаюсь в ней. Нет, мистер Маршалл, перед нами явный случай самоубийства.
      
      Но в течение дня появились несколько подробностей, сделавших случай менее явным. Подпись в конце записки не совпадала с имеющимися в наличии образцами почерка Тревора и начала казаться грубой подделкой.
      Обнаружили также грязь, траву и цементную пыль на спине костюма Санты. Эти следы означали, что Тревор Рош не сам пришел в гараж, а его приволокли туда в бессознательном состоянии.
      Быстро обнаружили, что привело его в это состояние. Его дети, прежде чем их увезли дедушки и бабушки, подтвердили, что они оставили бокал коньяка и пирог с мясом для Санта Клауса. Нет, они не клали коньячного масла в пирог. А в желудке покойного обнаружили следы коньячного масла со снотворным. Полицейские нашли такое же масло со снотворным в горшочке из супермаркета в холодильнике Натали Маршалл.
      Следы замерзшей земли между коттеджем Тревора и гаражом Маршаллов соответствовали предположению, что его волокли по этой земле.
      Хуже всего были следы остроконечных высоких каблуков того, кто волок покойного.
      
      У полиции было недостаточно оснований для ареста Натали, но не удивительно, что они вызвали ее в участок для дальнейшего допроса. Перед тем, как увезти ее, ей позволили ненадолго остаться наедине с мужем. Они стояли в саду, вдали от ушей полицейских, в сумерках рождественского вечера. Морозный воздух покалывал их щеки, а кругом мигали огоньки.
      — Мерзавец! — прошипела Натали. — Тебе не удастся выкрутиться!
      Джордж моргнул.
      — Думаю, удастся. Ты не сможешь рассказать им правду, не рассказав, что ты пыталась убить меня.
      — Приговор за попытку убийства легче, чем за убийство.
      — Конечно. Что ж, тебе решать. В любом случае, если ты решила пойти на сделку со следствием, — значит, ты согласна с тем, что будет с тобой… дорогая.
      Он зловеще усмехнулся.
      — Я ненавижу тебя! — вскипела Натали. — Я расскажу полиции, как я ненавижу тебя!
      — Они подумают, что ты это говоришь, чтобы отвлечь подозрения. Я сказал им, что мы помирились… — он захихикал… — и провели дивную ночь в знак примирения.
      — Как ты сделал это, Джордж?
      Ее муж скромно пожал плечами.
      — Я знал, что ты задумала. Я принес коньяк и коньячное масло с собой и, пока готовил тосты, подменил их, поместив большую часть твоей отравы в горшочек из супермаркета в холодильнике. Так что я съел обычное масло и выпил обычный коньяк.
      — И я уничтожила ночью продукты из супермаркета?
      Джордж весело кивнул.
      — Именно. Я притворился, что нахожусь в отключке, и оставался в таком состоянии, пока ты привела Тревора и вы затащили меня в гараж. Я знал, что потребуется время, пока дым в гараже не дойдет до нужного уровня, поэтому оставался в гараже еще пять минут, а затем вышел. Мне оставалось дождаться, пока Тревор вернется к себе в коттедж и последовать за ним. В окно я увидел его с детьми, увидел, как они ставят коньяк и пирог у камина для Санты. Когда он вышел, чтобы уложить детей спать, я вошел, заменил коньяк на твою отраву и положил большую ложку внутрь пирога.
      Оставалось ждать и смотреть. В конце концов Тревор съел и выпил эту смесь. Вскоре он заснул прямо в кресле. Я специально принес пару твоих туфель и надел их, когда волок его в гараж. Остальное ты знаешь.
      — Не все, — возразила Натали. — Я могла бы поклясться, что в гараже было твое тело.
      — Ну, да. Когда я увидел, что ты встаешь, — я вытащил труп Тревора — это было нелегко, он уже затвердел — но я справился. Я убрал его с переднего сиденья и сел сам на место водителя. Я знал, что ты не станешь внимательно разглядывать. Как только ты ушла, я положил Тревора назад.
      В глазах Натали горела ненависть.
      — Но откуда ты знал, что я задумала?
      Джордж самодовольно усмехнулся.
      — Это было несложно. У тебя никогда не хватало воображения. Как только я услышал про шланг от сушилки, я сразу понял, как ты собираешься меня убить. Ведь твой первый муж умер именно так? Даже история с испорченным шлангом сушилки совпадала. Я сам это устроил.
      — Ты? Ты убил Роберта? Это не было самоубийством?
      — Конечно, нет. Ты бы никогда не вышла за меня, пока Роберт был жив, а я очень хотел жениться на тебе. Собственно говоря, Натали, — самодовольно закончил он, — я получил все, что хотел.
      — А теперь… — взгляд Натали стал умоляющим, — ты все еще хочешь меня, Джордж?
      — Ну уж, нет! — ответил он. — С тех пор, как ты связалась с Тревором. Это было возмутительно, и я решил наказать тебя. Теперь, когда я отомстил, ты получишь развод, о котором ты так долго просила, дорогая. Мне не придется платить той, кто сидит в тюрьме, правда?
      В этот момент инспектор Дживонс зашел, чтобы усадить Натали в автомобиль.
      
      В окно Джордж увидел, как полицейский конвой исчезает в переулке. Он набрал номер любовницы. Когда она ответила, он сказал: "Счастливого Рождества, дорогая!"

     Информационный блок | +

     Формат: Рассказ
     Название на языке оригинала: "Happy Christmas Darling—and Goodbye" │ Первая публикация на языке оригинала: EQMM, январь 1997 г.
     Другие публикации: "Crime Writers and Other Animals", Victor Gollancz, 1998 г.; etc.
     Первый перевод на русский язык: Форум "Клуб любителей детектива, 30 декабря 2023 г., А. Даниель │ Редактор−корректор: О. Белозовская │ Переведено по изданию: "Crime Writers and Other Animals" (Kindle Edition) 2012 г.

• ×

Подробная информация во вкладках

[Доктор Фелл]

    Рождество... Наступающий Новый год... Опять Рождество. Продолжаем цикл рассказов, так или иначе, связанные с этими праздниками — "Счастливого Рождества, дорогая, — и прощай!"