С. Фридман: Избранное
Добавлено: 10 окт 2023, 16:21Автор Клуб любителей детектива
Стюарт Фридман* (1913–1993) писал произведения в самых разных жанрах, но особого успеха не добился. Относительную известность писателю принес криминально-детективный роман 1954 года Stuart Friedman "Ex-Con"* .aka "Free are the Dead" В данном топике представлены избранные рассказы С. Фридмана, переведенные участниками форума "Клуба Любителей Детектива". |  |
-
ВНИМАНИЕ!
Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации. -
Рассказы
Menace in Marble║Статуя-убийца исчезает*
-
Статуя-убийца исчезает
БРЭД Джеймсон наблюдал за стариком, сидевшим во главе стола. Хайрема Барриса называли чудаком века еще в девяностые годы, когда он в совершенстве освоил искусство циничного обращения с людьми. Сейчас ему уже перевалило за восемьдесят, но он все еще был неудержим, и в его по-детски голубых глазах плясал восторг. Джеймсон подозревал, что половина радости старика была вызвана тем, что своим последним и самым невероятным дурачеством он оскорбил своих более чем достойных внуков. Другая же половина его веселости происходила от чрезмерного употребления виски.
Эллен Баррис, внучка, была бледной, похожей на католическую Мадонну молодой женщиной с таким приторно-сладким нравом, что это казалось Брэду чем-то карикатурным. Харви Баррис, старший брат Эллен, был склонным к полноте молодым человеком. Он сидел за столом неподвижно, как изваяние, и как будто бы даже не дышал.
И Эллен, и Харви относились к Брэду с презрением, как к какому-нибудь уличному бродяге. Как будто на нем лежала вина за последнюю дурную выходку дедушки Барриса.
Вообще-то, Брэда нанял сам старик Баррис. Нанял в качестве частного детектива, задачей которого было следить, чтобы ни Зенали, ни господа из художественных галерей Десантеля и Браунтье не раскрыли сегодня вечером никаких секретов, связанных с легендарной статуей. Ибо Хайрем Баррис, как писали газеты, бросил вызов богу Шиве.
Он назвал статую "Шива, 1943" фальшивкой. Он не стеснялся в выражениях ни с Зенали, создателем статуи, ни с художественными галереями Десантеля и Браунтье, которые потратились на рекламу. Хайрем Баррис называл их обманщиками. Статуя не могла вот так вот взять и исчезнуть, как утверждала молва. Если бы это случилось, да еще в указанное время, он готов был заплатить пятьдесят тысяч долларов.
Многие люди, включая и его внуков, считали, что старик сошел с ума. Брэд внимательно смотрел на Хайрема Барриса, худощавого и прямого, как какой-нибудь древний генерал, выступающий перед войском. Глаза старика дерзко сверкали, отчетливо выделяясь на фоне сухой кожи лица, покрытой множеством морщин-паутинок. Брэд не думал, что Баррис сумасшедший. Возможно, этот вызов был связан с отчаянием старика, желавшего доказать, что он все еще жив и активен. Но, скорее всего, проблема касалась чего-то большего. Это было проявление ярости человеком, который всегда презирал обманщиков.
Шесть месяцев назад короткая заметка из Дели (Индия) о статуе "Шива, 1943" была перепечатана в американских газетах. В заметке говорилось, что правительство Индии поручило специальному комитету расследовать ситуацию, связанную с этой загадочной скульптурой, которая вызвала ажиотаж в Дели. Статуя дважды исчезала из государственного музея прямо из-под носа охранников. И каждый раз позже статуя оказывалась в мастерской своего создателя, молодого скульптора по имени Зенали! Зенали говорил, что тоже ничего не может понять, и высказал предположение, что во всем, очевидно, виноват сам бог Шива.
Эта история не произвела никакого впечатления на публику, наслышанную о проделках индийских факиров. Потом было объявлено, что Зенали привезет свою статую в Америку на весеннюю выставку, организуемую Музеем современного искусства.
Брэд побывал на выставке, чтобы лично увидеть беломраморную статую… и Зенали, который привлекал внимание газетчиков, неотлучно находясь при своей скульптуре. Молодой индийский скульптор в тюрбане сидел у подножия своего творения, не двигаясь и не произнося ни слова на протяжении всего выставочного дня.
Скульптура "Шива, 1943" изображала Шиву, Бога-Разрушителя, стоявшего прямо и одной ногой попиравшего Брахму, Бога-Творца, лежащего на спине, а другой ногой сокрушавшего Вишну, Бога-Хранителя. Шива, по версии скульптора Зенали, победил и Творца, и Хранителя.
Брэду Джеймсону статуя не понравилась. Бесформенная, неуклюжая фигура. Маленькая, уродливая голова. В гротескных глазах на отвратительном лице читалась почти реальная злоба. Даже холодный белый мрамор, казалось, полыхал невыразимой ненавистью.
Критики провозгласили статую чуть ли не лучшим произведением века. Экстаз специалистов привлек к скульптуре внимание сотен любопытных, которые ничего не знали об этом творении. Концентрация зла, которую художник вложил в маленький сморщенный череп, повергала людей в трепет. Вопиющее уродство и его значение для мира, наблюдавшего за невероятными бедами, которые принесла цивилизации середина ХХ века, обеспечили "Шиве, 1943" широкую известность.
Фотографии статуи наводнили страну. Столь притягательное уродство начало оказывать влияние на тысячи людей. Потом началась форменная истерика, и Шиву провозгласили новым божеством.
Повсюду, как раковые опухоли, стали возникать культы. Люди вырезали фотографии статуи из газет. Один национальный еженедельник опубликовал сенсационную статью, в которой доказывалось, что в некоторых сельских районах фотографии статуи вызывали эффект массового гипноза! Многие люди, взволнованные непрекращающимися трагедиями войны, начали верить в Шиву-Разрушителя и стали искренне просить божество о милости.
Когда художественные галереи Десантеля и Браунтье приобрели статую за предполагаемые десять тысяч долларов, Брэд Джеймсон, как и тысячи других циничных американцев, только ухмыльнулся. "Скульптор Зенали, — подумал он, — положил нас на обе лопатки в нашем собственном балагане". Огромное количество загадок, связанных со статуей, окупилось. Независимо от того, была статуя хорошим произведением искусства или нет, десять тысяч долларов точно были хорошими деньгами.
Когда Зенали решил сопровождать свое творение в художественные галереи, чтобы снова молчаливо присутствовать рядом со скульптурой, Брэд подумал, что это просто продолжение шоу. Зенали заявил, что останется с "Шивой, 1943" до тех пор, пока галереи не найдут покупателя, которого сама статуя примет, и с которым соблаговолит остаться.
Кипя праведным гневом, Хайрем Баррис бросился в атаку. Он заявил, что готов доказать: все это подстроено. В ответ Зенали публично объявил, что Шиву уж точно нельзя оставлять рядом с таким человеком, как Хайрем Баррис. Ведь Шива — это Бог-Разрушитель, который может причинить реальный вред тому, кто не верит в его божественность. Это заявление привело Барриса в еще большую ярость, и он сделал свое предложение о пятидесяти тысячах долларах.
Обозреватели, дикторы радио, авторы редакционных статей — все радостно ухватились за эту идею. Это был отличный способ развлечь людей в столь тяжелое время...
Когда со стола убрали последние тарелки, Хайрем Баррис вынул часы в толстом золотом корпусе.
— Почти девять, — сказал он, бросив хитрый взгляд на Эллен и Харви, сидевших по обе стороны от него. — Пора бы уже появиться этому языческому мошеннику. Что скажете, Джеймсон? Как, по-вашему, Шива придет пешком или его привезут на телеге?
Брэд усмехнулся и, извинившись, встал из-за стола. Направляясь в холл, он услышал за спиной мягкий голос Эллен.
— Может, хватит уже пить, дорогой?
Брэд не услышал ответа, поскольку быстро надел свое пальто и выскочил на улицу. Пару секунд спустя хлопнула дверь, и вслед за ним вышел Харви Баррис, тоже тепло одетый.
— Что вы делаете? — властным тоном спросил он.
Брэд выудил из кармана электрический фонарик и спустился по ступенькам крыльца на посыпанную гравием подъездную дорожку.
— Смотрите, — коротко произнес он.
Дом Барриса представлял собой последний островок старомодного строительства. Раньше он был, можно сказать, дворцом на улице, где по соседству стояли другие дворцы. А теперь этот дом казался древним мамонтом, застрявшим на дне каньона, стенами которому служили шикарные многоквартирные башни.
Сбоку от подъездной дорожки как раз возвышалась одна из таких башен. Ее стена находилась не более чем в двадцати футах от дома Барриса. Свет от фонарика Брэда скользнул по стене многоквартирного дома; потом луч переместился на окна спальни Хайрема Барриса на втором этаже, где вечером должны были находиться Баррис и статуя. Брэд слышал, как за его спиной хрустит гравием Харви.
— Что вы ищете? — несколько раздраженно спросил молодой человек.
— Способы и средства, чтобы похитить эту статую, — ответил Брэд. — С моей точки зрения, статуи сами по себе не бегают. Если появляется тайна, значит, существует и мотив. А мотивом обычно бывают деньги. У тех ребят может возникнуть идея проникнуть в спальню вашего дедушки и вытащить оттуда статую.
— Но тогда дед отказался бы платить, — решительно заявил Харви.
— Нет, если он окажется мертв, — тихо произнес Брэд. — Этот безумец Зенали очень много говорил о том, что Шива может причинить вред неверующему человеку. Зенали может быть настолько чокнутым, что попытается избежать наказания за убийство, объявив, что в этом виноват только Шива.
— Полиция не будет столь наивной, — сказал Харви таким тоном, как будто объяснял прописные истины пятилетнему ребенку. — У Зенали нет никакого мотива причинять вред дедушке. Он просто верит, что его жуткая статуя обладает сверхъестественными способностями. Распространенное суеверие среди индусов. Можете поверить мне на слово. Я много путешествовал по Востоку.
— Вам когда-нибудь доводилось слышать о том, что эти фанатики, скажем так, помогают своим богам? Веря в то, что боги ожидают этого от них? — многозначительно спросил Брэд. — Вы когда-нибудь слышали об этом в своих путешествиях?
— Зенали вполне цивилизован, чтобы знать наши законы, Джеймсон. Я лично беседовал с ним. Он достаточно умен.
— Вероятно, ваш дедушка не показывал вам контракт, который он подписал, — криво усмехнулся Брэд. — Эти пятьдесят тысяч долларов должны быть выплачены из его состояния в случае, если он умрет в течение двенадцати часов — при условии, конечно, что статуя исчезнет. Зенали, несомненно, умен, раз настоял на такой формулировке в контракте.
— Деду не следовало его подписывать.
— Он зашел уже слишком далеко. Отказаться от этого пункта означало бы признать, что он боится Шивы, — веско сказал Брэд и, развернувшись, направился к боковому входу в дом.
Они как раз подходили к крыльцу, когда на улице вспыхнули фары автомобиля. Брэд и юный Баррис подождали, пока машина приблизится. Это был грузовик, принадлежавший художественным галереям.
— Наверное, привезли статую, — сказал Харви.
Водитель и его помощник вышли из кабины и обошли грузовик, чтобы открыть задний борт.
— Вот ведь жулик, — пробормотал себе под нос Брэд, когда увидел, как из кузова вылез Зенали, который ехал там вместе со статуей.
Угрюмого вида смуглый мужчина внимательно наблюдал, как его люди вытаскивали статую наружу. Брэд подошел чуть ближе, чтобы разглядеть белую фигуру "Шивы, 1943". Скульптура была помещена под стеклянный колпак, который своей нижней частью входил в круглое основание пьедестала.
Распахнулась входная дверь, и из дома вышел Хайрем Баррис, нетерпеливо постукивая тростью по бетонному порогу крыльца.
— Вот она! — воскликнул он, и его глаза насмешливо сверкнули. — Как дела, Зенали?
Индус сложил руки на груди и низко поклонился.
Баррис повернулся, кивнул водителю с помощником и повел гостей в дом.
Вся процессия последовала за Хайремом Баррисом вверх по большой центральной лестнице. В дверях столовой показалась Эллен Баррис, с ужасом посмотрела на происходящее и поспешила присоединиться к своему брату, который к этому моменту тоже вошел в дом вместе с Брэдом Джеймсоном. Хайрем распахнул дверь в свою спальню, и все прошли внутрь. Мужчины поставили статую на пол.
Старик Баррис вытащил из кармана большие часы, посмотрел на них и сказал:
— Сейчас 21:10.
Он убрал часы в карман и перевел взгляд на Зенали.
— Через двенадцать часов мистер Джеймсон меня разбудит. Если до этого времени Шива сможет самостоятельно отсюда выбраться, то пятьдесят тысяч долларов достанутся вам и галереям.
— Шива — бог войны. Разрушитель, — нараспев произнес Зенали.
Брэд подошел к окну, чтобы еще раз проверить запоры.
— Вы, Хайрем Баррис, мирный человек, — продолжил индус. — И вы неверующий. Поэтому Шива с вами не останется.
Брэд подавил усмешку. Он осмотрел два шкафа с одеждой, после чего подошел к Хайрему Баррису.
Эллен тоже подошла к дедушке, наклонилась вперед и поцеловала старика в щеку.
— Постарайся, чтобы тебе не снились кошмары, — сказала она. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, сэр, — несколько официально произнес Харви.
— Всем спокойной ночи, — резко бросил Хайрем Баррис. — Я собираюсь ложиться спать.
Наконец, из спальни старика все вышли. Брэд услышал глухие щелчки трех тяжелых ригелей, вставших в пазы до упора. Он опустился в кресло, которое заранее поставил напротив двери спальни.
Зенали уселся на корточки на полу напротив Брэда, сбоку от двери. Взглянув на бесстрастного индуса, Брэд криво ухмыльнулся, взял один журнал из стопки, которую положил рядом с креслом, и устроился поудобнее.
Началось все через несколько часов. Не раньше, чем Харви Баррис ушел в свою спальню в передней части коридора, если смотреть со стороны Брэда. Еще до этого Эллен ушла в свою комнату, смежную со спальней ее деда.
Наступила глубокая ночь. За стенами дома один за другим стихли все звуки вечернего города. Брэд наблюдал за Зенали. Странный индус сидел неподвижно, как в трансе. Его можно было принять за часть обстановки, за причудливую восточную игрушку. Его черные глаза пристально смотрели в пространство, и Брэд поймал себя на том, что иногда он, не отрываясь, наблюдает за этими глазами по много секунд. Глаза индуса, казалось, ни разу не моргнули.
Брэд поначалу даже не понял, что происходит. Он оглянулся по сторонам, прислушиваясь к тишине спящего дома. Потом взгляд его снова обратился к черным глазам индуса.
И тут Брэд разозлился и вскочил на ноги. Он вдруг понял истинную причину пребывания здесь Зенали. Индус пытался его загипнотизировать.
Брэд прошелся по коридору туда и обратно и снова решительно уселся в кресло. Сердито взглянув на индуса, он подумал о том, что ни за что не позволит себя гипнотизировать.
Брэд раскрыл журнал и начал листать страницы, не желая больше смотреть на Зенали в его нелепом тюрбане.
Прежде чем приступить к чтению выбранной статьи, он еще раз посмотрел на индуса. В чем крылся секрет этого человека? Что еще за магия Востока? Брэд никогда не испытывал ничего более завораживающего, чем эта полная неподвижность. Дышал ли вообще Зенали? Брэд снова уставился на эти вытаращенные глаза.
Потом он тряхнул головой и уткнулся в журнал. Однако, прочитав несколько абзацев, Брэд опустил журнал на колени, наклонился вперед и свирепо посмотрел на индуса.
— Черт бы тебя побрал, ты что, умер?
На лице Зенали не дрогнул ни один мускул. Его взгляд по-прежнему был устремлен в пространство. В глазах застыли блики от настенных светильников. Брэд покачал головой и вновь принялся за чтение.
И вдруг он поймал себя на том, что раз за разом перечитывает один и тот же абзац. Взяв себя в руки, Брэд начал читать этот абзац снова, но через пару секунд остановился. О чем он только что прочитал? Он не помнил!
Владел ли этот странный скульптор магической силой? Было ли что-то действительно реальное в истории с исчезновением статуи? Да нет же, ерунда! Просто Зенали пытался его, Брэда, загипнотизировать. Потом скульптор с каким-нибудь сообщником постарался бы пробраться в комнату Хайрема Барриса, похитил бы статую и вынес ее из дома.
Теперь Брэд все понял. На Востоке некоторые факиры были настолько искусными гипнотизерами, что могли дурачить целые толпы людей. Десятки заслуживающих доверия свидетелей рассказывали о том, что они лично были свидетелями совершенно невероятных трюков. Знал ли этот житель Востока могущественные секреты гипноза?
Брэд снова наклонился вперед и впился взглядом в индуса.
— Не сработает, Зенали. Я знаю, что вы пытаетесь меня загипнотизировать и получить шанс по-быстрому провернуть это дело. Так что, не старайтесь, не сработает!
Зенали никак не отреагировал. Брэд снова вскочил на ноги и сердито начал выхаживать взад и вперед по коридору. Ему хотелось, чтобы ночь поскорее закончилась. Гнетущая тишина действовала ему на нервы. Брэд посмотрел на часы. Половина четвертого ночи. Примерно в это время человеческий организм испытывает максимальную слабость. Судя по медицинской статистике, именно на этот час приходится наибольшее количество смертей.
И тут Брэд понял, что сам устроил себе западню. Он позволил своему разуму зациклиться на этом проклятом Зенали. Он убедил себя, что Зенали его гипнотизирует. Он размышлял о тайнах Востока, приписал индусу необычные способности и тем самым загнал себя в ловушку!
Брэд с мрачным видом снова уселся в кресло. Его глаза были слишком утомлены, чтобы читать. Но если он ничего не предпримет, то вновь будет вынужден встречаться взглядом с жуткими глазами индуса. У Брэда оставался единственный способ избежать этого. Ему нужно закрыть свои собственные глаза. Он посидит с закрытыми глазами всего несколько секунд. Если вдруг случится какое-то движение, он сразу все услышит.
Брэд прикрыл отяжелевшие веки. Он должен дать отдых своим глазам и не смотреть на Зенали. Он не будет засыпать. Ни в коем случае.
Брэд чувствовал сильную усталость. Но он был на посту. И он терпеть не мог этих факиров. Он проследит, чтобы сегодня здесь ничего не случилось…
По спине Брэда вдруг побежали мурашки. Совсем рядом раздался приглушенный голос Зенали.
— Брэдфорд Джеймсон, ты сейчас спишь, — проворковал индус. — Теперь ты веришь в Шиву и знаешь, что Шива всемогущ. Спи… Спи…
Последовало еще несколько вкрадчивых команд спать, затем голос продолжил:
— Ты больше ничего не подозреваешь. Когда утром явится полиция, ты скажешь им следующее: Хайрем Баррис вышел из своей комнаты, и вы с ним вдвоем вынесли статую из дома. Вот что ты скажешь полиции. Отвечай, как ты все понял.
Брэд Джеймсон подавил улыбку. Этот индус был довольно умен. Но он неверно оценил свои возможности. Брэд поддержит игру. Пусть Зенали думает, что захватил над ним контроль. Брэд подождет и посмотрит, что будет дальше.
— Я скажу полиции, что мы с Хайремом Баррисом вынесли статую, — ровным голосом ответил он.
— Очень хорошо, — сказал Зенали, и в его тоне послышалось удовлетворение. — Ты также скажешь полиции, что Баррис поддерживал этот грандиозный рекламный трюк. Ты объяснишь, что в действительности Хайрем Баррис всегда верил в Шиву, и сегодняшним трюком он еще раз хотел доказать людям, что Шива — это настоящий бог. Вот что ты должен сказать полиции. Теперь скажи, что ты все так и сделаешь.
— Я все так и сделаю, — повторил Брэд ровным и тусклым голосом.
И тут до Брэда дошло, что злодеи намеревались убить старого Барриса. Ведь то, что Брэд должен был сказать полиции, имело бы смысл только в том случае, если бы Хайрем Баррис был неспособен это отрицать! Ну что ж, если они попытаются войти в спальню старика, их будет ждать сюрприз! Вскоре, вероятно, придет кто-то еще, чтобы помочь индусу вытащить статую. Брэду стало интересно, каким способом они собираются убить Барриса. Зенали был слишком умен, чтобы оставлять явные улики. Брэду, между тем, доводилось слышать об экзотических ядах, которые почти невозможно идентифицировать. Но того, что произошло дальше, он никак не ожидал.
— Ты это почувствуешь.
Голос Зенали внезапно тоже стал ровным и тусклым. Индус быстро приложил к руке Брэда небольшой стальной стерженек длиной около пяти дюймов. Острый кончик иглы на мгновение коснулся кожи Брэда. В следующую секунду это ощущение пропало, зато в обоих своих ушах Брэд ощутил холод металла.
— Я помещаю иглы на полдюйма в твои ушные каналы. Это не опасно. В том случае, если ты мне открыт! Но если ты вздумаешь меня одурачить, если на самом деле ты сейчас не находишься в трансе, то...
Брэд почувствовал, как участилось его сердцебиение. А Зенали, между тем, продолжал:
— Если ты меня обманываешь, я вгоню эти иглы прямо тебе в мозг, и ты моментально умрешь. А теперь не делай резких движений, Брэдфорд Джеймсон.
С нарастающим внутри ужасом Брэд понял, что зашел в этой игре слишком далеко. Зенали рассказал ему достаточно много для того, чтобы не оставлять такого свидетеля в живых. Иглы были установлены так, что Брэд оказался совершенно беспомощным. Любое резкое движение, и он будет мертв.
— Ты не ощущаешь боли, Брэдфорд Джеймсон. Сейчас твоя плоть невосприимчива к раздражителям. В моих губах зажженная сигарета. Я наклонюсь вперед, держа обе руки на иглах, нацеленных в твой мозг, и прикоснусь горящей сигаретой к твоему лбу. Но ты этого не почувствуешь. Ты даже не пошевелишься. У тебя не дрогнет ни один мускул. Ибо в противном случае я пойму, что ты не находишься в моей власти, и мне придется тебя убить!
Это было невероятно. Брэд собрал в кулак всю свою волю и сконцентрировался. Если он дрогнет хотя бы на мгновение, его жизнь оборвется, как лопнувший воздушный шарик. Брэд почувствовал слабое тепло, когда тлеющий кончик сигареты оказался на расстоянии четверти дюйма от его лба. С легким пыхтением Зенали принялся раскуривать сигарету. Красное свечение пробивалось даже сквозь закрытые веки Брэда.
Брэд понимал, что нужно сконцентрировать все силы, и всю энергетическую мощь разума направить на то, чтобы не двинуться ни на долю дюйма. Он не должен дрогнуть…
А потом… Металлические иглы больше не касались его ушей. Вновь послышался голос Зенали.
— Отлично. Теперь ты в моей власти. Когда я сяду, ты откроешь глаза и выйдешь из транса. Но ты будешь помнить мои инструкции и станешь повиноваться всем приказам, которые я буду давать.
Через мгновение Брэд открыл глаза. Он увидел, что Зенали снова занял свое сидячее положение. Брэд дотронулся до своего лба. Лоб не был обожжен. И Брэд не чувствовал никакой боли.
Он уставился на Зенали. Был ли он загипнотизирован? Будет ли он теперь подчиняться всему, что прикажет индус? Солгать полиции? Позволить переместить статую? Даже допустить убийство? Внезапно он почувствовал себя беспомощным, и его охватил ужас. Такого с Брэдом Джеймсоном еще ни разу не случалось!
Мучительные вопросы терзали его разум. Может ли человек определить, что он загипнотизирован? Будет ли он притворяться, что подчиняется гипнотизеру или на самом деле станет ему повиноваться? Брэд считал, что одурачил Зенали. Но вдруг человек, который думает, что он не под гипнозом, в действительности делает то, что от него требует гипнотизер…
В 10 часов утра в комнате Барриса помимо Брэда Джеймсона находились судебно-медицинский эксперт, лейтенант отдела убийств со своей командой, репортеры, семейный адвокат и, конечно же, Харви и Эллен Баррис. Брэд Джеймсон лично помогал взломать дверь в спальню старика.
— Это самая нелепая история, которую я когда-либо слышал, — возмущенно заявил лейтенант отдела убийств. — Недалекий детектив и фанатичный старикан, который верил в языческого бога, сговорились устроить грандиозную мистификацию. Потом Хайрем Баррис через прессу привлекает повышенное внимание к статуе Шивы и предлагает вознаграждение в пятьдесят тысяч долларов, если статуя исчезнет. А вас, Джеймсон, он нанял, чтобы вы помогли ему вынести статую из комнаты и из дома. Чтобы потом в газетах написали, будто Шива был реальным и могущественным божеством. А умереть Хайрем Баррис тоже планировал?
— Все не так, — пробормотал Брэд, уставившись на пьедестал, на котором раньше стояла статуя.
Стеклянный колпак, окружавший пьедестал, тоже был на месте. Очевидно, Зенали и его сообщники подняли стеклянный купол, в котором сверху и снизу были проделаны отверстия, и унесли статую. Брэд удивился, зачем они поставили колпак на место.
Брэд ничего не мог вспомнить. Когда и как была взломана комната, кто забрал изваяние — ничего. Он лишь помнил, что внимательно следил за Зенали. А скульптор даже не двигался! Никто не входил в спальню Хайрема Барриса и не выходил из нее! Однако статуя исчезла. Брэд вынужден был прийти к выводу, что его таки загипнотизировали. Зенали приказал ему забыть все то, что он, вероятно, видел. Из-за глупых амбиций, из-за уверенности, что он, Брэд Джеймсон, сможет перехитрить Зенали, Хайрем Баррис был теперь мертв.
Когда, по распоряжению лейтенанта отдела убийств, они сидели в старомодной гостиной, ожидая отчета о вскрытии тела Хайрема Барриса, Зенали подошел к Брэду и тихо произнес:
— Вы превосходно отработали свою роль. Когда все закончится, мы с вами отправимся в художественные галереи. Для такого человека, как вы, Джеймсон, будет много работы. Вы представляете большую ценность.
— Хорошо, — тихо ответил Брэд.
Про себя же он подумал: "Я разгадаю тайну, стоящую за всем этим. Я подыграю, поскольку независимо от того, что покажет вскрытие, я-то уж знаю, что Баррис был убит. Это же знает и Зенали. Но я выведу индуса на чистую воду. Я докажу, что он — убийца".
Однако Брэду не давала покоя жуткая мысль. Сможет ли он действовать самостоятельно или будет подчиняться инструкциям Зенали? Он вдруг снова ощутил на лбу тепло от зажженной сигареты. Но это было не физическое ощущение. Это было похоже на мысленное напоминание.
Как он может отрицать, что находится во власти Зенали? Как он может обманывать себя, полагая, что способен доказать, что Зенали убийца? Ведь он даже не помнит, как из спальни вынесли статую. Впервые в жизни Брэд серьезно испугался за свой рассудок!
Он едва осознавал то, что происходило вокруг него: усмешки репортеров в его адрес, Эллен с прижатым к глазам кружевным платочком, угрюмые реплики Харви и бесстрастные ответы Зенали. Брэд столкнулся с самой отчаянной ситуацией в своей жизни.
Зазвонил телефон. Лейтенант отдела убийств снял трубку. Через несколько секунд он объявил:
— По заключению судмедэксперта причиной смерти стала асфиксия. Чрезмерное употребление алкоголя — только, ребята, про это не надо печатать в газетах. Очевидно, старик уткнулся лицом в подушку и задохнулся во сне. Никакого насилия не было. Следов яда тоже не обнаружено. Только углекислый газ в крови, как это бывает при асфиксии.
— Как от выхлопных газов автомобиля? — уточнил один из репортеров.
— Нет, там угарный газ, который является ядом. Углекислый газ — это не яд. Он, между прочим, используется для приготовления сухого льда. У вас, Джеймсон, теперь будет время подумать о своих грехах. Речь может идти о мошенничестве…
Брэд пристально посмотрел на лейтенанта и сказал:
— Все это неправда. То, что я говорил, велел мне сказать Зенали. Он думал, что сумел меня загипнотизировать, а я ему просто подыгрывал. Теперь в этом нет нужды.
Поднявшись со стула, Брэд с улыбкой направился прямо к индусу. Он чувствовал себя, как человек, только что выбравшийся из могилы.
— Мне больше не нужно притворяться, верно, Зенали? Я знаю, как вы убили Хайрема Барриса. И я знаю, каким образом исчезает статуя. Углекислый газ. Сухой лед!
— Вы безумец! — глухо произнес Зенали.
— Нет, я не безумец, — покачал головой Брэд. — Хотя вы меня в этом почти убедили. Мне казалось, я нахожусь в трансе. Единственный раз, когда я поддался гипнозу, это в тот момент, когда вы поднесли сигарету к моему лбу. Но загипнотизировал я себя сам. Потому что моя жизнь была в опасности. Я вынужден был это сделать.
Он повернулся к лейтенанту отдела убийств, который внимательно слушал.
— Это сила внушения, которая просыпается в людях, попавших в критическую ситуацию. Вы наверняка сталкивались с жертвами несчастных случаев, которые, даже будучи смертельно ранеными, не теряли присутствия духа, поскольку не подозревали о том, что жить им осталось всего несколько мгновений. Но о нашем мастере-гипнотизере я расскажу чуть позже.
— А что по поводу сухого льда?
— Сухой лед испаряется, — ответил Брэд. — Он растворяется в воздухе и не оставляет следов. Он возвращается в свою первоначальную форму, которая представляет собой углекислый газ. Сухой лед — это затвердевший диоксид углерода. Но если помещение наглухо закрыто, и пары испаряющегося сухого льда не могут выйти наружу, воздух становится перенасыщен углекислым газом. И он вытесняет кислород. Именно это и произошло с Хайремом Баррисом. Ему пришлось дышать почти чистым углекислым газом. И кровь старика заполнилась диоксидом углерода. Это идеальный способ убийства, поскольку, как вы только что сообщили, любой случай асфиксии, когда в легкие перекрывается доступ кислорода, приводит к одному и тому же результату. Можете проконсультироваться по этому поводу с компаниями, производящими сухой лед. А еще осмотрите студию Зенали...
Неожиданно Эллен Баррис резко вскрикнула. Она увидела, как к ногам Брэда рухнул индус. Один из полицейских быстро опустился на колени, а затем неторопливо поднялся, демонстрируя свои окровавленные пальцы. Брэд посмотрел вниз и увидел, как рука Зенали разжимается, обнажая рукоять кинжала, вонзившегося ему в живот.
— Похоже, Джеймсон, это подтверждает вашу точку зрения, — произнес лейтенант.
— Думаю, доказательства вы найдете в его студии. Скорее всего, у него был гипсовый слепок с его оригинальной статуи. При любом подходящем случае он мог изготовить копию "Шивы, 1943" из сухого льда. И это могло продолжаться очень долго, плодя фантастические слухи до тех пор, пока Зенали сам не стал бы кем-то вроде бога. Не говоря уже о финансовых возможностях.
Брэд покачал головой и задумчиво посмотрел на мертвого Зенали. Возможно, это и был ответ бога скульптору. Ответ Шивы-Разрушителя. -
Песнь похоти и страсти
— ЧА ча-ча-та… ча-та-ча, — пел звонкий женский голос.
Мелодия пробивалась сквозь закрытые окна.
— Ча-ча-ча-тията… ча-та-ча.
Бартон стоял в полутемной старой спальне и прислушивался к звукам песни, проникавшим из-за опущенных жалюзи. Высокий и седой, в рабочей рубашке и комбинезоне, он склонил вперед свое жилистое старческое тело, напряженное, как натянутый лук. Рот Бартона слегка приоткрылся и зиял подобно маленькому кратеру в окружении морщинистых, покрытых сухой коркой губ. Его большие руки были сжаты в кулаки и напоминали две неподвижные гири.
— Ча-ча-ча-тията… ча-та-ча.
Бартон выпрямился, облизал сухие губы, глубоко вздохнул и покачал головой. Его руки разжались. Он повернулся и направился было к двери, но что-то вдруг заставило его на полдороге свернуть к комоду. Он выдвинул один из ящиков и достал оттуда бинокль.
Бартон подошел к окну, приоткрыл на пару дюймов жалюзи и на мгновение прищурился от яркой полосы солнечного света. Отошел к стулу, стоявшему в середине комнаты, там, где свет не падал бы на линзы, и поднес бинокль к глазам, чувствуя, как сердце начинает бешено колотиться о ребра.
— Ча-ча-ча-тията… ча-та-ча, — прошептал он, когда до его слуха снова донесся женский голос.
Его дрожащие пальцы подкрутили настроечное колесико, сфокусировав бинокль на рыжих волосах, пылавших на ветру, как угли в горне.
Дина Мэй, жена его наемного работника... "Невеста-ребенок", как предпочитал думать о ней Бартон... Она развешивала во дворе выстиранную одежду и танцевала, напевая при этом свою глупую, но такую восхитительную мелодию. На Дине было надето свободное, небрежно застегнутое розовое домашнее платье... и, вероятно, больше ничего... И она направлялась в его сторону — от корзины с бельем к веревке — быстрыми, пружинистыми шагами, высоко приподнимая колени. Дина была хорошенькой малышкой, живой и безмозглой, как птичка, с тонкой талией и изящными ножками. Она еще не полностью сформировалась как женщина. Очертания ее тела в чем-то были детскими; хотя при взгляде спереди, сзади или сбоку ее округлости были отчетливо видны, особенно когда ветер прижимал тонкое платье к ее стану.
Вот Дина двинулась обратно к корзине с бельем, но не по прямой, а полукругом, пританцовывая в такт своему напеву: "Ча-ча-ча-тията… ча-та-ча". На "тията" ее звонкий голосок поднялся до высокой ноты (будто кошка мяукнула), а затем быстро опустился до низкого, но такого сладострастного тона. Напев сопровождался дразнящими движениями: плавными перекатами и покачиванием бедер. Дина вернулась к веревке с парой трусов своего мужа, и когда она цепляла их прищепками, ее платье задралось сильно выше колен, демонстрируя гладкую бледную наготу внутренней поверхности бедер. Глазам Бартона стало больно, и он, положив бинокль на колени, прикрыл веки. Каким, должно быть, теплым было ее молодое тело. Теплым, как парное молоко... Или прохладным на свежем ветерке. Прохладным, как шелк... Теплым, прохладным — каким угодно. Неважно.
Бартон снова воспользовался биноклем, чтобы приблизить изображение. У Дины было открытое, дерзкое лицо, на котором особо выделялись огромные голубые глаза и круглая ямочка на подбородке. Дина Мэй говорила, что в стране мулов, откуда она родом, такая ямочка означала, что в женщине сидит дьявол. Нелепое суеверие. Хотя, по предположению Бартона, об этом Дине могли твердить с самого детства, пока она искренне не поверила в эти россказни. Да и любой бы, наверное, поверил; особенно в те моменты, когда она демонстрировала свою плоть, когда она пела и высоко поднимала колени в такт своей дьявольской песне.
Бартон видел, как Дина время от времени склоняла голову то к одному плечу, то к другому. Он был так очарован блеском ее рыжих волос, что не сразу заметил, с каким выражением лица она смотрит на маленький домик на другой стороне двора. Вдруг сетчатая дверь в этом домике распахнулась, и на улицу выбежал ее муж Хью. Вот тут-то Бартон и понял, что Хью наблюдал изнутри, а Дина Мэй устроила представление, чтобы его возбудить.
Дина завизжала и бросилась бежать через двор. Хью в два прыжка догнал ее, схватил за волосы и швырнул на землю. Дина ловко перекатилась на колени, уцепилась за долговязые ноги мужа, и через мгновение Хью тоже оказался на земле. Дина быстро поднялась и побежала. Через секунду Хью устремился за ней.
Поймав жену, Хью выкрутил ей руку и повел перед собой. Дина прижималась к нему спиной. Ее взволнованное лицо излучало радость. Она словно хвасталась тем, что могла возбудить его в любое время — утром, днем и вечером; могла довести его до изнеможения, хотя ей было всего четырнадцать, а он считал себя мужчиной, поскольку ему был двадцать один год. Звонко шлепнув жену по заду, Хью втолкнул ее в дом, и сетчатая дверь с грохотом захлопнулась. Бартон опустил бинокль и сомкнул губы в тонкую прямую линию.
С горьким презрением Бартон подумал о Хью. Несмотря на все уверения этого парня, что он настоящий мужчина и легко может с ней справиться, все, что ей было нужно, это вовремя махнуть хвостом, чтобы он упал на четвереньки и пополз за ней.
Бартон подошел к комоду, бросил бинокль в ящик и захлопнул его коленом. Вид у старика был решительный. Это уже продолжалось несколько дней: животные, предававшиеся своим играм; никакой гордости, никакой дисциплины, только проявление слабостей. Бартон увидел себя в отражении зеркала, стоявшего на комоде. Зеркало облупилось по краям и пожелтело, ветшая, как и все остальное в этом умирающем доме. Луч света из щели в жалюзи падал на одну сторону лица Бартона, оставляя другую в тени; а по центру бежала неровная линия, словно зазубренное лезвие топора пыталось расколоть голову старика надвое. "Но лезвие уперлось в твердый гранит", — мысленно сказал сам себе Бартон. Он всегда стоял на ногах, ни перед кем не опускался на колени, и ничто… ничто, кроме Господа Бога, не могло сломить его в конце жизни... Даже дьявол был бессилен это сделать.
Бартон вышел из спальни и пошел по коридору, мимо закрытых дверей других давно пустующих спален, где ковры, занавески, обивка стульев и застеленные кровати источали затхлое дыхание медленного разложения. Он спустился по темной центральной лестнице и вышел на большую застекленную веранду, которая раньше служила игровой комнатой, комнатой для шитья и второй гостиной. Здесь девочки могли развлекать своих кавалеров, а в последние годы Мелли, его жена, превратила веранду в свою дневную штаб-квартиру, где она читала, шила или просто сидела и смотрела на боковую лужайку — там росли посаженные ею цветы. Часто Мелли дремала здесь после обеда, а он сам спускался сюда после дневного сна, и они вместе пили кофе. А потом он шел работать. Иногда он думал, что надо бы поверить в призраков. Тогда ему легче было бы представить, как она улыбается и спрашивает, хорошо ли он вздремнул... Хотя обычно он просыпался раздраженным, и его бесил этот вопрос.
Поддавшись внезапному порыву, Бартон подошел к окну и начал поднимать жалюзи. Немного яркого света в этой комнате Мелли могло бы придать унылому дому более уютный вид.
Когда первая половинка жалюзи была поднята, Бартон оглянулся, посмотрел на мебель и… снова медленно закрыл штору. Обстановка выглядела ветхой и совершенно некрасивой. А когда-то мебель была очень даже симпатичной. Бартон пожал плечами. Лучше оставить все мертвому прошлому.
Он прошел на кухню, поставил греться кофе и начал убирать со стола остатки ужина. Где-то в желудке и у основания языка вдруг появилось ощущение кислоты. Бартон проглотил полчайной ложки пищевой соды, рыгнул и с отвращением посмотрел на немытую посуду. Он до сих пор ел слишком жирную пищу, причем в больших количествах, как будто все еще работал "от зари до зари".
Бартон выпил кофе, а затем вышел из дома, как человек, идущий на работу. Но он не собирался ничего делать, кроме как бесцельно побродить... А может быть, прибить отвалившуюся доску в амбаре? Или заняться починкой упряжи? Он покачал головой. Глупо. Чинить упряжь для лошадей, которых практически не использовали. Трактор делал все лучше, быстрее и дешевле; а земли, требовавшей обработки, осталось не так много. Бартон продал все, кроме шестидесяти акров, с которых они с Мелли когда-то начинали. Он избавил трех своих сыновей и двух дочерей от необходимости ждать его смерти, передав причитавшееся им наследство вскоре после того, как скончалась Мелли. У него осталось несколько тысяч долларов и этот дом, где он всегда может принять своих внуков. А что еще нужно старику?
Он походил по амбару, чувствуя, что нет никакого смысла делать что-то конкретное. Потом подошел к двери амбара и стал смотреть на зеленое море молодой кукурузы, за которым, на юге, желтел огромный квадрат поспевающей пшеницы. Придет время, и урожай соберут. А потом наступит еще одна зима. А потом, может быть, придет еще одна весна...
Бартон сплюнул на пол. Вот ведь, разнюнился, как щенок. Он услышал, как завелся мотор трактора, и разглядел машину в поле. Трактором управлял Хью, молодой, здоровый и сильный. Потом его взгляд скользнул в сторону маленького домика, того самого, где они с Мелли провели первые годы совместной жизни. Сейчас Дина Мэй, наверное, хлопотала там по хозяйству... или, может быть, спала, лежа на кровати, или приводила в порядок свое такое сладкое и волнующее молодое тело. Один только вид этого маленького домика вдруг всколыхнул в Бартоне воспоминания.
Он двинулся к покосившемуся сараю, размышляя по пути о библейских писаниях и о временах величия, когда старцы были царями, а Соломон возлежал на постели, и к нему приводили отборных девственниц, и... Бартон остановился и закурил сигарету... и еще там был царь Давид, который смотрел на плоть Вирсавии... Дым защекотал ему горло, и он закашлялся... и великий король отправил молодого мужа на смерть... Библия, да, отличная книга, в которой записана живая истина... какой бы недоброй она ни была, но такова природа и судьба Человека... и если человек с возрастом охладевает, то даже спасительный огонь не в состоянии его согреть… можно спасти собственную жизнь, но не так, как это делал царь Давид… надо выскоблить из себя грубое, животное начало…
Убить животное начало… Но не самого человека. Не человека, крепко стоящего на ногах. НЕТ! Даже на исходе жизни он не утратит гордости за все, что делал и совершал…
Бартон подошел к старому сараю, сел в машину, стоявшую возле него, и поехал в город. Может быть, у элеватора или у склада кормов он повстречает приятелей. Бартон припарковался на главной улице. Он сидел в кабине и размышлял. У него осталось не так уж много дружков. И все, что они могли теперь делать, — это ворчать о том, как плохо нынче обстоят дела; и единственное, что их теперь объединяло, — это холодный страх смерти, страх жизни и болезненное, безнадежное желание снова стать теми, кем они были много лет назад. Бартону расхотелось встречаться с приятелями. Он пошел в банк, обналичил чек и поехал дальше. Припарковавшись на оживленном перекрестке, он вышел из машины и побрел по залитой ярким светом улице, пристально вглядываясь в витрины магазинов для женщин и испытывая при этом искушение и страх зайти и купить для нее какие-нибудь красивые вещи. Трусики, чулки, туфли, духи или платье. Он покраснел и разволновался. Остановился у витрины туристического агентства, где с фотографий на него игриво смотрели девушки в купальных костюмах, загоравшие на зарубежных курортах. Потом, сам не зная точно, что он собирается делать, Бартон снова сел в машину и поехал в аэропорт. Там он наблюдал за огромными роскошными самолетами. Одни приземлялись, другие взлетали. Бартон смешался с толпой людей, ожидавших посадки или встречавших прилетающих, и ему очень хотелось, чтобы сейчас рядом с ним была Дина Мэй. Он мог бы подарить ей всю яркость бытия и энергию жизни, которых она так жаждала. Иначе к чему были весь его упорный труд и трезвая добродетель? К чему все это, если впереди только смерть и забвение?
Когда Бартон вернулся на ферму, Хью занимался дойкой коров. Старику стало немного стыдно за собственную неприязнь к этому парню, и он решил его похвалить.
— Извини, что оставил тебя работать одного. Были дела в городе. Но я вижу, ты хорошо справляешься. Просто отлично.
Хью явно был польщен. Немного поговорив о хозяйственных делах, он спросил:
— Надеюсь, она не сильно вас побеспокоила? Не разбудила?
Бартон рассмеялся.
— Да с чего бы это?
Хью покачал головой. Вид у него был до смешного серьезный.
— Она громко пела во дворе. Понимаете, мистер Бартон, Дина неплохая девушка, но она еще сущий ребенок. Она была младшей в многодетной семье и видела много разного. Но я твердо уверен, что в глубине души она не такая уж и взбалмошная, и из нее выйдет прекрасная жена и мать, — он вздохнул. — Я провожу с ней много времени. Она постоянно дурачится. Может вывести из себя. Но я не позволю ей вам досаждать.
— Пусть тебя это не беспокоит. Продолжай усердно работать... И не забывай читать газеты и брошюры по сельскому хозяйству. Учись и совершенствуйся. Вы оба мне нравитесь. Прекрасно. Все просто прекрасно.
— Вы с нами не поужинаете?
— Не сегодня. Молодым людям надо побыть наедине. Я и так ужинаю с вами по воскресеньям... Этого достаточно... Не то чтобы она не умела готовить... Нет, она великолепная хозяйка...
— Спасибо на добром слове. Ей будет приятно услышать это от вас.
— Разве я никогда ей такого не говорил?
— Вообще-то... нет, — замялся Хью. — И... ну, я всегда боялся, что она вам не очень нравится...
Он замолчал, и Бартону пришлось заверить молодого человека, что тот ошибается.
— Как гора с плеч, — с облегчением выдохнул Хью. — А то мне казалось, что вы иногда смотрите на нее... ну, слишком сурово.
— А старики часто так смотрят на молодых.
Хью усмехнулся.
— Забавно, но Дина Мэй говорит, что ваш суровый взгляд означает, что она вам нравится.
Бартон почувствовал легкое беспокойство.
— Ну, да... Не без этого.
— И вы ей определенно нравитесь. Она хотела бы жить в вашем большом доме. Говорит, это просто позор, что вам приходится готовить себе самому и проводить дни в одиночестве. Я ей сказал: "Дина Мэй, он может разозлиться, если ты будешь раздражать его своим ребячеством".
— Вовсе нет... Кстати, это отличная идея... Я имею в виду, Хью... Если бы ты захотел... Вы двое могли бы оживить старый дом. И печь хорошая. А еще там прекрасный холодильник и почти новая ванная...
— Вы меня извините, мистер Бартон. Это всего лишь ее идея.
Хью покачал головой.
— Понимаете, даже если бы вы будете к ней снисходительны... Я-то уже устал выбивать из нее дурь... Конечно, если вы оба друг другу нравитесь… Но зачем вам идти у нее на поводу? Она и у себя дома, бывало, вертела старыми… пожилыми людьми... Не обижайтесь, но и наш домик довольно уютный. Вы уверены, что не хотите поужинать с нами?
Бартон колебался. Он не любил готовить себе еду и есть в одиночестве в своем огромном доме. Беседуя с Хью с глазу на глаз, он мог обсуждать проблемы молодого человека, связанные с "невестой-ребенком". Но присутствие Дины Мэй все меняло. При Бартоне и Хью, и Дина вели себя, как дети. Обеды с ними были наполнены вечными ссорами, и каждый обращался к Бартону за поддержкой. Ему это казалось забавным, но при этом он всегда был вынужден вставать на сторону Хью. Бартон не хотел идти к ним на обед; не хотел снова быть третейским судьей и морализатором.
— Нет, спасибо, Хью, — наконец, сказал он. — Увидимся завтра.
Бартон сидел в гостиной, просматривал в газете котировки рынка зерна, но не вникал в цифры. Ему было плевать. Зато где-то глубоко в животе разливалось приятное ощущение. Хью сказал, что Дину не обманул строгий взгляд Бартона. Врожденный женский инстинкт подсказывал девушке, что ее вид возбуждает в нем мужскую страсть. И она хотела завладеть большим домом, где Бартон будет уделять ей больше внимания.
Он погасил свет в гостиной, поднялся в спальню и включил лампу — всего на несколько минут, чтобы показалось, будто он собирается ложиться спать. Бартон не раздевался. Наконец он погасил и лампу. И стал ждать, прислушиваясь к звукам, доносившимся из открытого окна. Это займет некоторое время. Она подглядывала, дабы убедиться, что в большом доме темно и что он спит.
Она смотрела в окно. Потом исчезла. Хлопнула сетчатая дверь. Собака, которую выпустили на улицу, заскулила, как изгнанный любовник. Она тихо прикрикнула на пса. Потом свет в окне погас. Бартон напрягся и потер мозолистые пальцы о сухие ладони. Он был в предвкушении. Биение его сердца ускорилось, и он почувствовал, как в нем поднимается сок жизни. Даже изо рта у него пошла слюна, а губы стали теплыми и влажными.
Бартон вдруг испугался, что Хью в каком-то смысле победил, что он лежит там, бесстрастный, у ее жаркого костра, трезвый, полный решимости набираться сил и спать, как последний дурак, которым он, собственно, и был... Но нет. Вот оно. Началось. Шквал и стон. Бартон моргнул и слегка улыбнулся. Хью обращался с ней грубо, но без подлинного мастерства. Его грубость казалась какой-то вымученной; он поступал так только потому, что она этого хотела. Хотя был один субботний вечер, когда они пошли на танцы, и, судя по слухам, дошедшим до Бартона, Дина Мэй ускользнула на парковку и, прежде чем Хью нашел ее, успела обслужить целый отряд молодых самцов. Хью тогда разбил носы нескольким парням и сам попал под раздачу, зато звуки, доносившиеся той ночью из маленького домика, были настоящим адом. А сегодня, как обычно, Бартон услышал песню похоти, смешанную со звуками борьбы, ужаса и дикой радости, от чего в животе старика будто зашевелилась змея.
Через некоторое время Бартон обнаружил, что его бьет крупная дрожь. Он испытал отвращение к самому себе. До чего же он дошел? Превратил свои глаза, уши и разум в подлых, скользких тварей, которые унижали его человеческое достоинство. Самым постыдным, самым невыносимым было то, что он превратился в трусливую карикатуру на мужественность. Он как будто стал евнухом...
Бартон спал урывками, часто просыпался и лишь незадолго до рассвета провалился в глубокий сон.
Его разбудили звуки напева.
— Ча-ча-ча-тията…
Комнату заливал солнечный свет, и по положению светила Бартон понял, что уже очень поздно. Начало одиннадцатого. Господи, он уже много лет не спал так долго. Бартон сел на кровати, потом опустил ноги на пол и тяжело поднялся. Он услышал шум трактора в поле. Работа шла без него.
— Ча-ча-ча-тията… ча-та-ча.
Бартон закрыл окно и жалюзи, но веселый, дразнящий голосок проникал в темную спальню, бил настойчивым, непреодолимым ритмом. Старик почувствовал, как внутри него все снова всколыхнулось. Он должен ее увидеть. Он обязательно должен ее увидеть. Бартон взял бинокль. Потом дрожащими пальцами нащупал шнур жалюзи. Штора со щелчком улетела вверх, и старик обнаружил, что стоит прямо у окна, в своей старой ночной рубашке. Он отшатнулся в сторону, и ему пришлось ухватиться за спинку кровати, чтобы сохранить равновесие и дождаться, пока сердце не перестанет колотиться и не пройдет головокружение. Потом он тихонько прокрался в соседнюю комнату и подошел к зеркалу, в отражении которого увидел свое старческое, как пугало, тело в старомодной ночной рубашке. Бартон отвернулся от зеркала.
Он не стал завтракать. Вышел к машине в своем лучшем костюме, поехал в город и сделал кое-какие покупки.
Вернулся Бартон в два часа. Его старый костюм лежал на заднем сиденье, а сам он теперь был одет в бежевую тройку, бело-коричневые ботинки и шляпу из кокосового волокна, которая отлично подходила к его бирюзовой спортивной рубашке. В двух небольших чемоданчиках разместились несколько пар ярких носков, трусы, пижамы и матерчатые туфли.
Бартон спрятал бинокль в футляр, который повесил себе на плечо. Некоторое время старик просто расхаживал по комнатам, привыкая к своей новой одежде и к своему новому образу.
Потом он остановился посреди кухни и нахмурился. Ему придется опять надеть старый костюм. Ведь нужно поехать в банк, чтобы выставить дом на продажу, потому что невозможно начинать новую жизнь в этом сообществе, где у него была определенная репутация и где его сочтут сумасшедшим, если он изменит свой образ жизни. Если его увидят в этой одежде, над ним будут смеяться, скажут, что он ненормальный, потому что не желает просто сидеть на месте и ждать смерти.
Бартон содрогнулся. Большая часть земли ему уже не принадлежала; многие постройки стояли закрытыми... Всего становилось меньше... А его старый темный дом напоминал гроб.
Бартону хотелось услышать ее звонкое "Ча-ча-ча...". Он продолжал рассеянно прислушиваться и задавался вопросом, где она. С поля доносился звук работающего трактора. Стало быть, Хью был там. Но где же Дина Мэй? В домике… одна… на кровати…
— Эндрю…
Бартон машинально повернулся, пошел на звук голоса и открыл дверь на застекленную веранду. Он чуть было не сказал: "В чем дело, Мелли?", но вовремя спохватился.
"Вот я идиот! — подумал Бартон испуганно. – Слышу голоса".
Он молча стоял и недоумевал. Может быть, это было что-то вроде… какого-то присутствия. Но такого не может быть. Мелли мертва.
Надо побыстрее выбраться из этого старого гроба.
Бартон вышел во двор, подставил лицо солнечному свету, вдохнул в легкие теплый воздух. Вдали забрехала собака. Ее лай подхватили другие, поближе. И, наконец, к общему собачьему хору присоединилась и собака Дины Мэй. Волосы на затылке Бартона встали дыбом, когда он услышал резкий голосок девушки, приказавшей собаке замолчать. Дина была на заднем дворе большого дома... возле виноградной беседки. Так решил Бартон.
Осторожно ступая по траве, старик обошел дом. Все его тело было охвачено трепетом ожидания.
Над небольшой прямоугольной площадкой нависалапергола*, и сквозь стену из виноградных лоз Бартон увидел девушку, лежавшую на траве. Дина опиралась на один локоть; другая же ее рука была приподнята в изящном изгибе, а маленький кулачок медленно сминал сочную гроздь винограда. Лицо девушки было запрокинуто, и виноградный сок стекал прямо в ее широко открытый рот. Бартон мог видеть, как перекатываются под тонкой кожей мышцы гортани, когда Дина жадно глотала сладкую жидкость. Немного сока потекло по ее подбородку, вниз по шее. Фиолетовые ручейки проложили себе путь по гладкой белой коже между грудей девушки. Бартон мог видеть мягкий изгиб одной груди в том месте, где верхняя пуговица хлопчатобумажного платья Дины была расстегнута. Девушка была босиком. Одно колено приподнято на несколько дюймов так, что видна соблазнительная часть бедра. Дина разжала пальцы (смятая виноградная гроздь упала на землю) и протянула руку собаке, которая лизнула ее ладонь. Потом собака слизнула сок с ее горла и облизала ложбинку между грудей. Дина оттолкнула собаку и скосила взгляд своих ярко-голубых глаз. Она увидела Бартона и медленно улыбнулась старику.Pergola — специальный навес из деревянных или металлических брусьев, основа для вьющихся растений, которые должны создавать тень.
— Вы так нарядно одеты, мистер Бартон.
Дина лениво покачивала коленом из стороны в сторону, краем глаза наблюдая за пожилым мужчиной.
Бартон едва осознавал, что он делает, но вот он уже был внутри виноградной беседки. Под сенью виноградных лоз было душно. В неподвижном воздухе висел сладкий и терпкий аромат раздавленных ягод. Бартон от волнения не мог говорить.
Девушка села и повернулась на одном бедре лицом к старику. На мгновение она подняла и раздвинула оба колена так, чтобы он мог видеть, что под тонким платьем на ней больше ничего нет. Потом она поджала под себя ноги и с преувеличенно скромным выражением на лице прикрыла колени юбкой.
— Вы так сердито нахмурились, мистер Бартон. Я делаю что-то не то? — промолвила она чуть насмешливо и при этом многозначительно.
Дина указала на две корзинки, полные винограда.
— Вы говорили, что я могу приходить сюда и брать столько ягод, сколько захочу. Так мне можно быть здесь? — она слегка надула губы. — Или я должна уйти? Вы хотите, чтобы я ушла, мистер Бартон?
— Дина Мэй... тебе не надо уходить... — начал он хрипло.
Бартон чувствовал, как горит его лицо. Следовало бы пропотеть, но старческая кожа не желала отдавать влагу. Бартона лихорадило.
— Я хочу тебя! – выпалил он. — Я хочу, чтобы ты уехала вместе со мной...
Дина откинула назад копну огненно-рыжих волос и широко раскрыла свои круглые голубые глаза.
— Куда? — спросила она. — Присядьте рядом, и мы поговорим.
Бартон неловко опустился на колени.
— Давайте, садитесь, — настаивала девушка. — Куда вы хотите меня забрать?
Бартон уселся на траву, почти касаясь тела Дины. Он смотрел на нее и, как в трансе, не мог оторваться. Уголки его губ подергивались.
— В Нью-Йорк, в Калифорнию, в Мексику, в любые страны... Дина Мэй, поедем со мной. Мы улетим. Ты когда-нибудь летала на самолете?
— Нет, никогда. Вы купите мне красивые вещи?
Она высунула ногу из-под юбки и прижалась теплой ступней к его костлявому колену. Пошевелила пальцами ног.
— Красивые туфли на высоком каблуке... чулки... — она дотронулась рукой до своей ноги, затем до бедра, после чего хихикнула, потупив взор, — и все остальное? Я бы даже позволила вам надеть их на меня...
Во внезапном порыве Дина выпрямилась, встала перед Бартоном на колени, ссутулила плечи и быстро провела руками по груди.
— Такие открытые платья. Зеленые, голубые и телесного цвета... А мои волосы уложены вот так...
Она собрала огненную массу своих волос в высокий пучок и повертела головой, демонстрируя свои уши и красивую линию шеи.
— И серьги-петельки... И жемчужные бусы... Ууу-у-у...
Стоя на раздвинутых коленях, покачивая плечами и бедрами, Дина приблизила свое лицо к лицу Бартона и начала петь:
— Ча-ча-ча-тията… ча-та-ча.
Она наклонилась вперед и обвила шею старика своими сильными жилистыми ручонками. Она прижалась к его губам своим влажным красным ртом, открытым и горячим, по вкусу похожим на сахар. Бартон повалился на бок на траву. Он тяжело дышал. Его руки стали ласкать сводившее его с ума тело девушки.
Дина откатилась в сторону. Бартон пополз за девушкой. Взгляд его был остекленевший и бессмысленный.
— Непослушный старичок. Папочка-любовничек…
Дина поднялась на ноги, сбросила руку Бартона со своей лодыжки и затанцевала прочь. Потом подскочила ближе, подразнила старика своей ножкой и снова отпрыгнула в сторону.
— Хотите поиграть?
— Прошу тебя…
Дина коснулась пальцем ямочки у себя на подбородке.
— Во мне сидит дьявол. Он придет за старичком. Мама всегда мне говорила, что если пожилой мужчина заглядывается на хорошенькую девушку, это неправильно. Он переходит дорогу молодым парням и ничего не выиграет. Я видела, как страстно вы на меня смотрели. Пообещайте, что вы будете обо мне заботиться.
— Все что угодно. Я… я обещаю. Иди сюда.
— Нет-нет. Вы соберетесь с силами и наброситесь на меня. Вот чем все кончится. Вы ведь так неопытны.
Глаза девушки блестели. В них плясали веселые огоньки. Бартон сел и уставился на Дину.
— Что ты имеешь в виду?
— Хью. Он нам помешает. Он страшно разозлится. Я-то не против, но если вы дадите задний ход, то больше никогда не сможете следить за мной через ту стеклянную шпионскую штуку. Не думайте, что я вас не замечала…
Дина захихикала, прошлась с важным видом перед Бартоном и запела, сильно покачивая бедрами.
— Ча-ча-ча-тията… ча-та-ча… Ну?..
Было темно и жарко. Горячие капли пота покалывали кожу головы Бартона. Старик сидел под деревом, у изгиба ручья, держа на коленях дробовик. Он понимал, что устроил засаду и собирался хладнокровно убить молодого человека. И все же это было не совсем так. Нет, это был не он, Эндрю Бартон. Что-то другое, сидящее в нем очень глубоко, заставляло его делать то, что он должен был делать, дабы сохранить яркость ощущений и энергию собственной жизни... Он не мог додумать эту мысль до конца; не стоило и пытаться... Прошлое умерло. Живым было только будущее...
— Отбросьте дробовик в сторону, мистер Бартон.
Бартон замер. Этот холодный, странный голос не был реальным. Это был голос страха, голос вины. Голос, рождавшийся в его ушах и в его голове.
— Отбросьте дробовик! – ворвался в мысли старика голос Хью. — У меня винтовка. Я целюсь вам в спину.
Бартон швырнул дробовик на землю.
— Пристрели меня, — сказал он. — Давай, пристрели.
— Мне просто нужно мое жалованье, чтобы я мог уехать. Теперь медленно повернитесь… Я ее нашел. Она пряталась в вашем доме. Меня привела к ней собака... Она испугалась до смерти. Никогда не думал, что вы будете мне лгать, мистер Бартон... Сказать мне, что у ручья меня ждет какой-то парень, чтобы я пришел, и вы могли меня застрелить, — голос Хью надломился. — Я бы ни за что этому не поверил, если бы сам не увидел, что так оно и есть. А теперь марш вперед!
Бартон шел впереди, опустив взгляд в землю.
— Хью, мальчик мой, — пробормотал он. — Я бы ни за что не стал этого делать. Поверь мне.
— Мистер Бартон, вы не можете знать, сделали бы вы это или нет.
Дина Мэй, нахмурившись, стояла в углу кухни. Хью не обратил на девушку внимания.
— Мне нужно мое жалованье плюс плата за пользование моей женой.
— Клянусь, ничего не было.
— Если между вами ничего не было, то так тому и быть. В противном случае, будьте добры, прибавьте мне двадцать пять... — Хью резко развернулся и со злостью крикнул, обращаясь к Дине: — ...центов!
Он опять повернулся к Бартону и вытер внезапно навернувшиеся на его глаза слезы.
— Пожалуйста, отдайте мне мои деньги, чтобы я мог убраться отсюда к чертовой матери.
Дина Мэй и Бартон стояли молча и не глядели друг на друга. Они слышали, как во дворе кашлянул и завелся мотор старой машины. Они видели отблеск фар, когда Хью выводил автомобиль на гравийку. Потом наступила тишина.
— Ну и скатертью дорога, — фыркнула Дина.
Она посмотрела на Бартона и вновь нахмурилась.
— Что вам не нравится?
Бартон поднял руки.
— Разве вы не хотите меня поцеловать?
— Я... я...
Он не мог заставить себя посмотреть на девушку.
— Ну, что же вы, папочка-любовничек?.. Ча-ча-ча-тията… ча-та-ча…
Она запела и начала танцевать, потряхивая огненно-рыжими волосами. Бартон не смог удержаться и поднял на нее взгляд.
— Так-то лучше! — воскликнула Дина. — Теперь нам никто не помешает. Ну же!
Она стала подниматься по лестнице. Бартон мгновение поколебался и, опустив голову, последовал за ней.
Было уже далеко за полночь. Свет заходящей луны синеватым инеем падал на старческое тело Бартона. Из окна спальни он смотрел на Дину Мэй и ее собаку, возвращавшихся через поле. Девушка снова убежала ночью. Убежала, чтобы греховодить с теми хулиганами, с которыми она до сих пор якшалась. Может быть, через несколько дней, когда все переговоры о продаже фермы будут завершены, и они смогут уехать из этого старого дома, похожего на гроб, она станет другой. Бартон устало покачал головой. Нет, куда бы ни перебралась Дина Мэй, она всегда будет притягивать к себе лишь мерзавцев и негодяев.
Девушка дошла до двора и скрылась из виду у беседки. "Скоро она придет", — со смутным страхом подумал Бартон, и ему захотелось прыгнуть в постель и притвориться спящим. Но он устал и не мог двигаться быстро. А Дина уже зашла в дом и теперь шумно поднималась по лестнице. Бартон еле успел забраться под одеяло. "За две недели она высосала из меня все остатки жизни", — безнадежно думал он, закрывая глаза.
Дина распахнула дверь и включила в спальне свет.
— Я водила собаку на прогулку, — глупо солгала она.
Голос у девушки был полупьяный. Бартон ничего не сказал. Дина побежала в соседнюю спальню, которую она заняла, и крикнула оттуда:
— Я быстро приму ванну и сразу вернусь… И не пытайся отлынивать, как вчера вечером и сегодня утром… папочка-любовничек…
Она сжигала его, как старую ветошь; и теперь Бартон понимал, что такое настоящий ад. Этот ад был в самой Дине. Он пылал в ней неугасимым и ненасытным пламенем. Бартон не мог больше этого выносить... Просто не мог... Он лежал и еле слышно стонал. Ну почему она не оставит его в покое?..
Дина вернулась. На ней была тонкая ночная рубашка из нейлона, короткая настолько, что оставляла обнаженными до бедер ее сочные ноги. Глаза девушки дразнили, а губы сложились в насмешливую улыбку.
— А ну-ка, папочка-любовничек, посмотри на меня.
Она начала танцевать, покачивая бедрами, тряся грудью, вращая задницей и напевая:
— Ча-ча-ча-тията… ча-та-ча…
Бартон вжался головой в подушку, корчась от бессилия.
— Пожалуйста, дай мне поспать!
Его голос превратился в рев боли.
Дина засмеялась и выдернула подушку из-под головы Бартона.
— Да будет тебе… папочка-любовничек.
Холодные руки старика потянулись к девушке.
— Ча-ча-ча… — поддразнила она, соблазняюще отступая назад. — Вставай и потанцуй со мной… папочка-любовничек.
Бартон сел на кровати, потом встал и начал неуклюже приподнимать колени и вилять задом. Он услышал свой собственный каркающий голос: "Ча-ча-ча-тията… ча-та-ча…" А затем он увидел себя в старом зеркале, стоявшем на комоде, и подумал, что это не он, а какое-то дикое, безмозглое животное.
Бартон остановился и перевел взгляд на Дину, на этот прекрасный огонь, который сожжет его дотла. И старик понял, что он должен потушить это пламя, дабы спасти себя и остатки своей жизни.
Наконец-то он смог спокойно лечь в постель, как самый обычный старик. Однако его костлявые пальцы все еще болели от непривычного напряжения, которое они только что испытали. Сердце Бартона постепенно успокоилось и стало биться ровнее. Его рука двинулась вперед и на мгновение задержалась на теле девушки. Дина как будто спала рядом с ним. Ее плоть уже начала терять тепло. И нежное горлышко никогда больше не споет песнь похоти и страсти.
Бартон вздохнул и закрыл глаза. Все, чего он теперь желал, — это покоя. Простого старческого покоя. - ×
Подробная информация во вкладках