К. Вулрич: Рассказы ｢1934 год｣
Добавлено: 20 окт 2023, 15:49Автор Клуб любителей детектива
|  |
-
ВНИМАНИЕ!
Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации. - Рассказы
-
“Между актами”
РАССЕЛ Баркер ждал в переполненном вестибюле театра. Стелла обещала быть там ровно в половине девятого, но она почти всегда опаздывала. Рассел встречался с ней уже около года, и Стелла еще ни разу не приходила на свидание вовремя. Даже при том, что она чертовски хорошо знала, как трудно ему выкроить лишние деньги на покупку билетов в театр. Без двадцати девять. Рассел убрал часы и начал расхаживать взад-вперед, разглядывая висевшие на стенах фотографии известных артистов.
Стелла была для него загадкой. Действительно он ей нравился или нет? Иногда Рассел задавался вопросом, не использует ли она его просто как временный вариант, пока не подвернется кто-то более состоятельный — в финансовом плане, конечно. И, если уж на то пошло, действительно ли он заботился о ней? Он не мог ответить на этот вопрос определенно. Сейчас он уже не был так уверен в том, что... А-а, ладно, зачем опять поднимать эту тему? С этим давным-давно покончено.
Снаружи, перед театром, на мокром и блестящем от прошедшего дождя тротуаре швейцар в униформе встречал нарядно одетых женщин и мужчин в строгих костюмах. Автомобили один за другим подъезжали к входу, выпуская очередные партии спешащих на представление зрителей. Рассел наблюдал за входившими людьми, этими счастливыми обитателями лож и кресел первого ряда партера, которые на ходу смеялись и весело болтали. Казалось, им было наплевать на все в этом мире. Рассел подумал, что Стелле следовало успеть ко всему этому; ей бы доставило удовольствие разглядывать женские наряды. Стелле нравились вечерние платья, меха и тому подобные вещи; она всегда говорила о них, жалея, что у нее их не было.
Рассел снова посмотрел на часы. Без четверти девять. Если она не поторопится, они пропустят часть спектакля. Большинство людей в вестибюле уже начали просачиваться в зрительный зал, и каждый раз, когда открывались внутренние двери, отчетливо слышались звуки музыкальной увертюры.
Наконец, появилась Стелла. Она поспешила к Расселу, и как раз в этот момент к тротуару подъехал самый большой лимузин из всех, что подъезжали раньше. Из лимузина выбрались два человека.
Стелла приветствовала Рассела в своей обычной сварливой манере.
— В такой жуткий вечер приглашать меня на свидание! Если бы я знала, что все так будет…
Она оборвала себя на полуслове лишь для того, чтобы обернуться и полюбоваться горностаевой накидкой, которая только что вплыла в вестибюль. Накидка плотно укутывала шею своей обладательницы, вслед за которой шествовал довольно пузатый джентльмен.
Обладательница накидки внезапно остановилась, после чего повернулась и подошла к стене, как будто заинтересовавшись висевшими там портретами. Она оказалась всего в футе от Рассела. Он же, увидев ее лицо, слегка побледнел. Глаза же Стеллы — завистливые и тоскующие — были устремлены только на горностаевую накидку.
— Луиза! — нетерпеливо воскликнул пузатый джентльмен. — Идем скорее. Мы опоздаем!
— Секундочку, — равнодушно отозвалась обладательница накидки. — Хочу посмотреть, чья это фотография у них тут висит.
И она поднесла к губам палец, как будто критически изучала фотографию. Но это могло означать и другое: “Не двигайся. Не говори со мной сейчас. Не надо”. И показалось ли это Расселу, или до его уха действительно донесся слабый шепот: “Встретимся здесь в перерыве между актами”? Внезапно обладательница горностаевой накидки исчезла — прошла в зрительный зал с пузатым джентльменом.
Интересно, он действительно видел ее, или это был только призрак, видение из прошлого?
Стелла привела его в чувство.
— Ну же! — угрюмо буркнула она. — Долго мы тут будем стоять?
Когда они поднялись по двум длинным лестничным пролетам на балкон второго яруса, Стелла нашла, к чему еще придраться.
— Я бы хотела хоть раз прийти в театр, — заявила она, — и не сидеть при этом на крыше!
Рассел промолчал.
Незадолго до окончания первого акта Стелла толкнула его локтем в бок и указала пальцем.
— Вон там внизу, в ложе, горностаевая накидка. Самая красивая вещь, которую я когда-либо видела.
Но Рассел давно ее заприметил. С того самого момента, как только уселся на стул. Действие на сцене закончилось, и занавес опустился. Девушка в ложе встала и вышла в вестибюль. Горностаевая накидка осталась лежать на кресле. Стелла продолжала жадно смотреть на нее.
— Тот мужик, который с ней, заснул, — заметила она и добавила: — Держу пари, это он купил ей накидку. Везет же некоторым!
— Спущусь вниз, выкурю сигарету, — сказал Рассел, поднимаясь со стула. — Подожди здесь, ладно?
Через минуту он уже был в вестибюле.
Они стояли вдвоем, лицом к лицу. Девушка, которой принадлежала горностаевая накидка, и он.
— Ну, что ж, Рассел, — сказала она, — давай хоть пожмем друг другу руки. Прошло столько времени…
Их руки встретились.
— Больше двух лет, Луиза, — кивнул он и спросил: — Кто это с тобой?
— Так, кое-кто, — вздохнула она и, чуть помолчав, объяснила: — Он хочет, чтобы я вышла за него замуж… когда получу судебное решение.
Потом Луиза улыбнулась и спросила:
— А кто это с тобой?
— Тоже кое-кто, — ответил Рассел. — Иногда я думаю, что и сам попрошу ее выйти за меня замуж… когда ты получишь судебное решение, — и сразу, без перехода: — А он для тебя слишком стар.
— Она замучает тебя до смерти, Рассел, — сказала Луиза. — Я поняла это, только глянув на ее лицо.
Какое-то мгновение им, казалось, было трудно продолжать разговор.
— Ты вышла без накидки, — неуверенно заметил Рассел.
— Ненавижу эту дрянь, — сказала Луиза и тихо добавила: — Как и все остальное, чего я раньше так сильно хотела!
Послышались звуки увертюры, возвещавшие начало второго акта. Вестибюль начал пустеть: люди перебирались в зрительный зал.
— Забавно, — задумчиво произнес Рассел. — Я могу припомнить любую мелочь, все, что мы когда-либо говорили или делали, за исключением того, что стало причиной окончательного разрыва. Что это было, Луиза? Можешь сказать?
Они одновременно усмехнулись, но потом снова стали серьезными и продолжали пристально смотреть друг на друга, как будто хотели что-то сказать и в то же время боялись.
— Ты варила такой отвратительный кофе… — с тоской выпалил Рассел.
— А из тебя кормилец был никакой, — вздохнула Луиза.
— Но как же счастливы мы были! — сказали они одновременно.
Он нащупал ее руку и судорожно сжал. Казалось, она поняла, что это значит.
— О, Рассел! — вдруг всхлипнула она, подняла голову и жалостно на него посмотрела.
— Луиза! — воскликнул он.
Весь второй акт кресло в правой нижней ложе, где дремал пузатый джентльмен, и стул на балконе второго яруса, рядом с которым, сердито нахмурившись, сидела молодая женщина, оставались незанятыми. И когда на сцене, наконец, погасли софиты и зрительный зал опустел, эти двое все еще стояли в вестибюле: он — с горностаевой накидкой, перекинутой через руку, а она — с мужской фетровой шляпой, зажатой в кулаке.
— Вы точно уверены, — уже в пятый или шестой раз, заглядывая в окошко кассы, спрашивал пузатый джентльмен, — что для меня не оставили никакого сообщения? Мое имя Гойтер.
— Или для меня? — вслед за ним спрашивала молодая женщина. — Меня зовут Хаггерти.
Вместо ответа окошко кассы захлопнулось у них прямо пред носом.
Пузатый джентльмен и молодая женщина посмотрели друг на друга. Она задумчиво перевела взгляд сначала на горностаевую накидку, а потом на лимузин, ожидавший за стеклянной дверью театра.
— Простите... э-э... могу я вас куда-нибудь подвезти? — галантно предложил пузатый джентльмен.
— Это было бы очень мило с вашей стороны, — улыбнулась женщина.
— Что ж, и мне будет весьма приятно, — ответил джентльмен.
Он расправил горностаевую накидку и аккуратно набросил ее на плечи молодой женщины.Информационный блок*Название на языке оригинала:*"Between the Acts"Первая публикация на языке оригинала:*"Serenade", март 1934 г..Другие публикации:*/"Love and Night: Unknown Stories", Dennis McMillan, декабрь 2007 г.; "The Good Die Young—and Other Early Tales of Romance", Black Dog Books, 2008; etc.Формат:*РассказПервый перевод на русский язык:*Форум "Клуб любителей детектива", 20 октября 2023 г., В. Краснов│Редактор−корректор: О. Белозовская.
Переведено по изданию: "A Treasury of Stories" ｢Большая эл.антология｣ -
“Бойся дантиста”
В приемной передо мной был еще один пациент. Он сидел тихо, с ужасающей покорностью бедняка. В отличие от меня, нервного и беспокойного, он, судя по его виду, по склоненной голове, был готов ко всему, как будто жизнь стала для него лишь долгим рядом тяжелых ударов. Его неподвижный взгляд вдруг встретился с моим, и по выражению моего лица он, вероятно, понял, как отвратительно я себя чувствую, однако вместо того, чтобы ухмыляться или умничать, он принялся утешать и подбадривать меня. Впоследствии, вспоминая об этом, я всегда испытывал глубочайшее сожаление.
— Он не делать больно, — доверительно прошептал он мне. — Другой дантист говорить, он очень хороший; вы ничего не чувствовать, когда он сверлить.
Я выразил ему свою благодарность за поддержку, предложив сигарету. Несчастье объединяет. И тут позади нас, на ходу застегивая короткий белый халат, появился Стив Стандиш. Профессиональный этикет, как только он завидел меня, был тут же отброшен.
— Так, так, Родж. Решился, значит? Не я ли тебе говорил, что рано или поздно ты придешь ко мне?
Я слабо улыбнулся и попытался принять непринужденный вид. Он же в своей обычной небрежной манере указал рукой на кабинет.
— Ну, давай же, заходи, дай на тебя взглянуть.
Я внезапно обнаружил, что могу относиться к людям внимательно.
— Этот... ээ... человек пришел раньше меня. — Я сказал так, чтобы хоть на пять минут оттянуть предстоящие мучения.
Он взглянул на второго пациента опять же несколько небрежно, однако не сурово и не презрительно.
— Да, но тебе же в контору, а у него, наверно, день свободен.
— Вы спешите? — спросил он.
— Я не возражать, я не работать, — вежливо ответил человек.
— Нет, Стив, я настаиваю, — не отступал я.
— Ну, пусть будет, по-твоему, — добродушно сказал он. — Можешь оставаться. — Он открыл дверь в кабинет, пропустил пациента. Я успел увидеть, как Стив на ходу подмигнул ему, но о том, какого он мнения о моей храбрости, я в тот миг вовсе не думал. У дантиста вряд ли кто может похвастаться геройством.
И вскоре я только подивился тому, каким везением обернулся для меня приступ обыкновенной трусости.
Стив закрыл за собой дверь, но о перегородке между, кабинетом и приемной здесь, кажется, в свое время не подумали. Она была тонка, как бумажный лист, и каждый звук, который раздавался на той стороне, беспрепятственно проникал туда, где сидел я — сидел как на иголках, ожидая реакции пациента на боль. Но без некоторых формальностей в начале было, вероятно, не обойтись.
— Я полагаю, следует записать вашу фамилию и еще кое-какие данные, — весело гудел голос Стива. — Моя ассистентка взяла сегодня выходной.
— Амато Сальтоне, сорр.
— А где вы живете, Амато? — Стив умел обращаться с этой публикой: не покровительственно, но откровенно и, тем не менее, по-дружески.
—, Пожалуйста, миста. Третья авеню, два-двадцать.
Последовала небольшая пауза. Я представил себе, как Стив заносит эти данные в карточку и ставит ее в регистрационный ящик. Но вот он приступил к делу.
— Итак, что вас беспокоит?
Пациент тем временем, очевидно, поудобней устраивался в кресле. Рот он, вероятно, держал открытым, предоставив Стиву возможность все определить самому, потому что я снова услышал его голос: “Этот?”. Я отчетливо представил себе, как он орудует зеркальцем и одним из своих маленьких острых инструментов, похожим на вязальный крючок. Внезапно в его голосе появились нетерпеливые, даже негодующие нотки.
— А это что такое?! Кто это так пломбирует зубы? Кто вам это делал? Какой-нибудь каменщик?
— Доктор Джоунз с Пятьдесят девятой, — отвечал пациент.
— Ни разу не слышал. И он послал вас ко мне? Подчистил бы сначала свою грязь. Той, что в зубе, ему, верно, не хватило. Этот могильный камень, что он вам поставил, надо посмотреть в первую очередь, а когда я закончу, вы заплатите мне сколько сможете, хорошо? Мне просто стыдно отпускать вас с такой жуткой нашлепкой. — В голосе Стива слышалась издевка.
Следующее, что я услышал, было жужжание сверла бормашины, ничуть не более громкое, чем жужжание мухи, летающей по комнате.
Снова послышался голос Стива, задавшего обычный в подобных кабинетах вопрос: “Очень больно?” Пациент только простонал в ответ, но стон его показался мне каким-то странным. Уже в тот миг, когда я его услышал, мне показалось, что происходит неладное. Стон был таким далеким, как будто шел из самых глубин его существа, и оборвался внезапно.
После этого — ни звука. Впрочем, подобный стон не мог быть вызван приступом обыкновенной боли. А может, у меня просто разыгрывалось воображение?
Мгновение спустя я уже знал, что не ошибся: голос Стива подсказал мне, что произошло нечто экстраординарное.
— Послушайте-ка, держите голову прямо, чтобы я мог работать, — сказал он. Сначала шутливым тоном, потом: “Эй-эй! Что это с вами?!” — Тревога моя нарастала. “— Не спите, слышите? Не спите!” — Моя тревога сменилась паникой. — Родж! — громко позвал он меня.
Но я, позабыв о своем недавнем тривиальном страхе, уже был на ногах и почти рядом с дверью его кабинета. Не успел я ступить на порог, как он распахнул дверь, глядя на меня широко раскрытыми глазами. Лицо его было совершенно белым.
— Этот парень... с ним что-то случилось, он холодеет прямо у меня на глазах, я не могу привести его в чувство!
Я проскользнул в кабинет и склонился над фигурой, осевшей в кресле. Страшно сказать, но рот у него так и остался открытым, в том положении, какое он принял по приказанию Стива. Я пощупал его лоб, он показался мне гораздо более холодным, чем моя рука, и липким на ощупь. Я попытался встряхнуть его, но у меня ничего не получилось, и я приложил руку к его груди, туда, где сердце. Сердце не билось. Стив, стоявший по другую сторону кресла, держал перед его открытым ртом зеркальце. Мы оба напряженно всматривались в него, но оно оставалось незамутненным.
— Умер, — пробормотал я. — Что ты теперь будешь делать?
— Надо попробовать кислород, — пробормотал Стив. — У него, должно быть, что-то с сердцем. — Он уже стаскивал с полки грубого вида цилиндр, его движения были резкими, судорожными — свидетельство того, что он пережил настоящее потрясение. — А тебя я попрошу вызвать скорую.
Телефон был в приемной, и времени понадобилось совсем немного. Когда я вернулся, лицо пациента покрывала маска, соединявшая посредством трубки его рот с цилиндром. Стив стоял рядом, беспомощно наблюдая. Каждые несколько секунд он дотрагивался до маховичка вентиля, установленного на цилиндре, хотя стрелка индикатора показывала, что тот открыт полностью.
— Приложи-ка руку к его груди, — прохрипел он. Бесполезно. К тому времени, когда прибыли — с оглушительным треском дверного звонка! — врач скорой и полицейский, Стив уже отнял трубку ото рта пациента и выпустил из цилиндра остатки кислорода.
— Почти весь запас на него ушел, — помнится, сказал он.
Врач скорой с первого взгляда на пациента своим кратким резюме “Готов, а?” выразил то, что мы уже и сами знали. Уложив несчастного с помощью полисмена на пол, он принялся его обследовать. Я вместо того, чтобы куда-то улепетывать, тихонько вышел из кабинета и уселся в приемной ждать, вообразив, что я человек великодушный и остаюсь по своей доброй воле, чтобы поддержать Стива. Через пять-десять минут все закончится, беспечно думал я, и мы вместе со Стивом пойдем куда-нибудь выпьем, а работать в этот день больше уже не будем.
Но тут в приемную вышел полисмен и спросил, присутствовал ли я в кабинете, когда сие случилось. Нет, ответил я; я находился здесь, в приемной, ожидая своей очереди. Не знаю почему, но мне хотелось добавить, что Стив мой давний друг и что я отнюдь не случайный пациент, но тут события начали развиваться с ужасающей быстротой.
До сих пор с их стороны действия носили чисто рутинный характер, но вот наконец врач закончил обследование и вышел в приемную, держав руке сумку с инструментами. Стив шел за ним следом. Однако то, что сказал врач, было адресовано вовсе не Стиву, а полицейскому:
— Это не сердце. Позвоните в главное полицейское управление и попросите прислатькоронера*. Да пусть прихватит с собой парочку своих молодцов.Следователь, ведущий дела о насильственной или скоропостижной смерти.
— А в чем дело? — Стив хотел, чтобы вопрос прозвучал как можно более невинно, но он совсем не умел притворяться. А полисмен уже набирал номер телефона.
— Случай очень необычный, — мрачно заметил врач. Больше он, однако, не добавил ни слова. Пожатие плечами означало: “Это уже не моя работа”. Мне показалось, что перед уходом он окинул Стива каким-то странным взглядом. Дверной звонок отозвался на его уход резким прерывистым звуком.
II
Фараон тут же утратил прежнюю вежливость; он стоял по другую сторону двери и бдительно посматривал на нас. Стоило Стиву направиться за чем-то в соседнюю комнату, как верхняя губа его вздернулась, словно у мастиффа, которому бросили кость, и он угрожающе прорычал:
— Полегче, приятель.
А в общем-то неплохой парень, однако пока ты находишься по другую сторону забора.
Полиция не заставила себя долго ждать. Следователь и его молодцы показались мне представителями высокой государственной власти, и я впервые в жизни оказался в одной комнате с детективом.
— Ну, что здесь такое? — неторопливо начал один из прибывших, тогда как следователь вместе с другим вошли в кабинет и приступили к делу.
Стив сказал то немногое, что знал: парень сел к нему в кресло и при первом же прикосновении к его зубу бора угас как свеча. Нет, раньше он его никогда не лечил, даже в глаза не видел, если не считать тех пяти минут, что тот провел в приемной перед смертью.
Так окончилась эта первая беседа, которую я бы назвал короткой безвредной болтовней. Фараон, приехавший с врачом, снова отправился в привычный обход, приехали носилки, и бедный Амато Сальтоне убыл, покончив со всеми своими неприятностями. Неприятности Стива, напротив, только начинались, а вместе с ними, вероятно, и мои. Второй детектив вместе со следователем вышли из кабинета, и атмосфера, которую никак нельзя было назвать сердечной, сразу же сделалась откровенно враждебной.
— Цианистый калий, — бросил следователь. — Точно столько, сколько нужно, чтобы убить человека, — ни грана больше, ни грана меньше. Я промыл ему желудок, но следы видны по всему небу и на поверхности глотки. Придется положить его в холодильник — на тот случай, если понадобится более тщательное обследование. С этими словами он покинул нас. Новый резкий звонок чуть не свел меня с ума.
Второй детектив открыл дверь кабинета и сказал:
— Зайдите сюда, доктор Стандиш, — и это было сказано не так вежливо, как может выглядеть написанным на бумаге.
Я уже говорил, что каждое произнесенное в кабинете слово беспрепятственно проникало через перегородку, но мне довелось услышать все в открытую, и прозвучало это довольно зловеще: “Где вы храните цианид, доктор Стандиш?"
Детектив, оставшийся со мной, обнаружив, какая здесь акустика, тотчас же со злобным нажимом предложил:
— Давайте выйдем в коридор.
Мы стояли там покуривая, как вдруг зазвонил телефон. Мой страж, убедившись, что я последовал за ним, уверенно снял трубку, так что у меня появилась возможность услышать конец допроса Стива. Звонок был от какой-то пациентки, и детектив взял на себя труд сообщить ей, что доктор Стандиш сегодня больше не принимает.
Мне не понравился ни тон его ответа, ни тот оборот, который принял допрос.
— Значит, этот человек, прежде чем совершить самоубийство, начинает вдруг беспокоиться о том, чтобы зуб у него был запломбирован, так? — услышал я голос первого детектива, как только мы вошли. — Для чего? Чтобы предстать перед святым Петром в лучшем виде?
Негодованию Стива не было предела.
— У вас еще хватает наглости навязывать эту смерть мне? Пациент мог перед тем, как прийти сюда, что-нибудь съесть, а последствия наступили уже здесь, в моем кресле.
— Съесть? Но не цианид, дружок; он действует мгновенно. К кому же, где он мог бы его взять? Люди вроде него в подобных случаях бросаются с платформы под колеса метропоезда. Дешевле обходится. Да и откуда у него деньги или блат, чтобы достать цианид? Он и слово-то это не выговорит как следует. Почему вы не хотите облегчить свое положение и согласиться, что это происшествие на вашей совести?
Голос Стива дрогнул.
— Да потому, что я не имею к нему ни малейшего отношения, случайное оно или нет.
— Вы хотите подвести нас к мысли, что сделали это намеренно? Кинан — позвал он.
Мы вошли вдвоем, Кинан на шаг позади меня.
— Не похоже, чтобы яд хранился где-то здесь, но бор покрыт им как вареньем, — сообщил напарник Кинана. Он отсоединил наконечник с бором от гибкого рукава и, тщательно завернув их в папиросную бумагу, положил в карман и обернулся к Стиву:
— Мне надо зарегистрировать случившееся. Вам придется отправиться со мной в главное полицейское управление.
Стив смутился, но быстро взял себя в руки.
— Я арестован? — нерешительно проговорил он.
— Да уж, — насмешливо заметил полицейский, — это не приглашение на бал в Парк-авеню.
— А с этим что делать? — указал на меня Кинан. — Его тоже возьмем с собой?
— Он мог бы, наверное, пригодиться, — был ответ.
Итак, все мы направились в главное полицейское управление, и как только вошли туда, я сразу же потерял Стива из виду. Меня же, продержав какое-то время, стали допрашивать. Могу, однако, сказать, что мне не стали пришивать соучастия. Наверно, моя раздутая щека говорила в мою пользу больше, чем все остальное. Впрочем, я не вижу, почему человек с больным зубом не может быть соучастником убийства. Они даже не удосужились проверить, не симулирую ли я болезнь.
Я сказал все, что только мог (а уж выспрашивали они будь здоров!), не забыв и о сигарете, которой угостил несчастного парня, когда мы сидели с ним в приемной. И только после того, как сказал, я сообразил, чем это сообщение могло обернуться для меня, если бы они взглянули на этот факт по-другому: цианид ведь вполне мог находиться в сигарете. Впрочем, они уже успели подобрать окурок и обследовать его (Амато выкурил только половину сигареты), однако ничего не нашли. Кто скажет после этого, что невиновный не подвергается такому же риску, что и виновный?
Я рассказал им все, что знал о Стиве, и как только подозрение с меня было снято и мне было сказано, что я могу идти, принялся многословно его защищать, настаивая на том, что они совершают величайшую в своей жизни ошибку.
— Ну сами посудите, зачем ему это?! — с пафосом восклицал я. — Если бы вы навели справки, то увидели бы, что у него дом вФорест−Хиллз*, машина, прекрасная практика, он бывает на всех театральных премьерах. Зачем ему какой-то безработный грязнуля? Я собственными ушами слышал, как он сказал этому парню, что тот может не торопиться с оплатой. Да и что можно ему приписать? Они же из двух разных миров!Forest Hills — жилой район в центральной части района Квинс в Нью-Йорке.
В ответ я услышал вопрос — почему я не поступил в полицию, и предложение — немедленно отправляться домой.
Один из полицейских, а именно Кинан, которому я симпатизировал, отвел меня в сторону (однако по направлению к выходу) и терпеливо, словно десятилетнему мальчишке, стал объяснять, что данный случай предполагает три варианта: самоубийство, случайное отравление и намеренное отравление. И это ваш друг, а не мы, исключил первые два. Мы дали ему все возможности, особенно вначале; так нет, он настаивает на том, что парень даже не вынул из-под салфетки рук, а значит, не мог принять отраву. А, казалось бы, чего проще — вытащил из кармана и сунул в рот. Так нет, Стандиш упорно заявляет, что он даже ни разу не повернулся к пациенту, спиной, пока тот сидел в кресле, и что руки парня все время были сложены на коленях, тогда как другие пациенты большей частью как вцепятся в ручки кресла, так и сидят до самого, конца. Так что этот вариант отпадает. И, во-вторых, он клянется, что никогда не держал здесь такую штуку, как цианид, ни в каком виде, и на бор он ну никак не мог попасть. Так что этот, вариант тоже отпадает. Что же остается? Намеренное отравление, а этому есть только одно название — убийство. Вот на сегодня и все, и, разумеется, до суда мне лучше не покидать город: могу понадобиться в качестве свидетеля.
Но я повернулся и снова пошел за ним, и все началось сначала. Увидев наконец, что мне ничего не добиться, я хотел поручиться за Стива, но мне было сказано, что до вынесения обвинения его все равно не выпустят.
Оставшуюся часть дня я провел в напряженном размышлении, то и дело прикладывая к распухшей щеке мокрый носовой платок. Каждое донесшееся до меня из-за перегородки слово Стива и его жертвы всплывало у меня в памяти: “Где вы живете, Амато?” — "Два-двадцать, Третья авеню, миста”. Отсюда и надо начинать.
В качестве гида я взял своего сослуживца, который знал понемногу чуть ли не все языки, начиная от эскимосского и кончая греческим. Риска тут не было никакого: Амато — это ведь не Лоуэлл Томас. Можно себе представить, на каком английском говорила его родня.
Родня эта оказалась довольно многочисленной, обитавшей на третьем этаже на каких-то задворках в. квартире с одной холодной водой. Глава клана была дородная вдова Амато. На ней я и сосредоточил свое внимание — ведь если у мужа болит зуб, жене своей он скажет об этом раньше, чем теткам, племянникам или племянницам.
— Спроси ее, где живет этот доктор Джоунз, который послал его к Стандишу, — обратился я к сослуживцу.
Этого она не знала, его фамилию Амато ей тоже не сказал. Тогда нельзя ли взглянуть на присланный счет? (Я хотел доказать, что Амато был там). Нет, счета никакого не приходило, да и к чему; он совсем не умел читать, а если бы и умел, денег на оплату счета все равно нет.
Однако если он не умел читать, настаивал я, как он узнал, где найти дантиста?
Она пожала плечами: возможно, увидел одного из них за работой через открытое окно, когда проходил мимо.
Мне пришлось опросить всю семейку, от первого ее члена до последнего, но я так ничего и не добился. Амато и выл среди ночи, и поминал всех святых, даже утихомирил кого-то из малышей, показывая ему больной зуб, но сказать где, когда или у кого лечился, такое ему и в голову не приходило.
Итак, я не только ничуть не продвинулся, но еще и утратил, кажется, доверие к самому себе. “Докта Джоунз" начинал уже сильно смахивать на миф. Стив его тоже не знал. Однако Амато назвал Пятьдесят девятую стрит. Испытывая должное почтение к покойному, я все же не думал, что у него хватило мозгов выдумывать даже такую малость. Надо было проверить и ее, к тому же без посторонней помощи, поскольку семья Амато моих ожиданий не оправдала.
Я принялся лихорадочно листать телефонную книгу, надеясь, что она мне поможет. И действительно, Джоунзов оказалось целая куча, но ни одного на Пятьдесят девятой. На Пятьдесят седьмой, Пятьдесят восьмой и Шестидесятой — тоже. Ну, а если Амато был настолько туп, что даже не запомнил названия улицы, на которой побывал? Тогда оставался лишь старый добрый способ: существовали еще дантисты, которые не могли позволить себе телефон.
III
Я проглотил стакан солодового напитка, завязал двойным узлом шнурки ботинок и пустился в дорогу к западу отмоста Куиинсборо*. Я заходил в вестибюли, коридоры, полуподвалы; я пристально всматривался в окна, изучал надписи на почтовых ящиках. В домах без лифта я обращался к управляющему; там, где он был, — к диспетчерам; спрашивал я и содержательниц меблированных комнат.Queensboro Bridge или мост 59-й улицы (59th Street Bridge) — консольный мост через Ист-Ривер в Нью-Йорке.
Я шагал по улице, ведущей в западном направлении до тех пор, пока не уткнулся в фешенебельный Центральный парк (там не на что было надеяться), затем двинулся в другом направлении и дошел до сумрачного Сан-Хуан Хилл, долго стоял возле клиники Вандербильта на Десятой авеню, всматриваясь в нее, и, наконец, достиг гоночного трека, опоясывающего Гудзон; ноги у меня горели огнем. Опять безуспешно. Никакого Джоунза и в помине. Я потратил на поиски день и большую часть второго дня. В четверг после полудня я снова ступил на мост Куинсборо. Обратно пришлось ехать на такси.
Выйдя из машины, я встал на углу и закурил сигарету. Мне пришло в голову, что я выбрал неправильный метод. Надо подойти к делу более рационально. Амато ведь действовал по наитию. Что сказала его жена? Он мог идти по улице и увидеть за одним из окон работающего дантиста, это все и решило. Я-то искал дантиста, а он — нет, просто набрел на него. Для того, чтобы найти искомое, мне следует поставить себя на его место.
Я прошел два квартала по направлению к Третьей авеню, на которой он жил. Выйдя из дому, он, вероятно, шел и шел по улице в надежде, что подвернется какая-нибудь работенка, пока не добрался до Пятьдесят девятой, и тут свернул либо на запад, либо на восток. Если на запад, то тут по одну сторону находился универмаг, по другую — мебельный магазин; они его не могли интересовать. В сторону востока тянулись захудалые магазинчики и ларьки; туда я и направился. Путь был долгим; сам же я превратился в Амато, напряженно думающего о том, как добыть полдоллара, и начисто забывшего о своем зубе — по крайней мере, в данную минуту.
На тротуаре передо мной появилась тень. Я взглянул вверх. Там висел покачивающийся на ветерке золотой зуб из папье-маше. Огромный, размером с футбольный мяч. Даже Амато понял бы, что означает подобная вывеска. Возможно, в тот миг он снова ощутил приступ боли. Смущало только одно — со вчерашнего дня, то есть с тех пор, как я вышел на поиски, это было нечто единственное в своем роде, на чем остановился мой взгляд. Можете мне поверить, я нисколько не преувеличиваю (поскольку внимательно следил за этим). Сделанная огромными буквами надпись в окне гласила: “Д-р Картер". Для Амато, не умеющего читать, “Картер” значил не больше, чем “Джоунз". Распространенная американская фамилия была для него столь же чужой, как его фамилия для меня.
Дальше, пожалуй, можно было и не ходить. Если уж эта реклама не остановила Амато, на остальном протяжении улицы его тем более ничто не могло остановить — там просто ничего в этом роде не было. Я уже хотел зайти, хотя бы на минутку, однако взгляд на собственную одежду удержал меня от этого шага: деловой костюм из сержа, модная шляпа, запыленная, но хорошая, на крепкой подошве обувь могли вызвать подозрение. То, что случилось с Амато, если он и наведался сюда, вряд ли случилось бы с кем-либо, одетым как я. Решив поставить себя на его место, я должен, по меньшей мере, и выглядеть как он. К тому же кое-что мне еще нужно было уточнить.
Я вскочил в такси и помчался в главное полицейское управление. Я почти не надеялся, что мне позволят повидаться со Стивом, но мне это тем не менее удалось. Вероятно, Кинан приложил руку. К тому же Стив еще не сломался, это нужно учитывать.
— У тебя есть враги? — чуть не крикнул я. Времени было в обрез.
— Ни одного, — ответил он. — Я за всю свою жизнь никого не обидел.
— Подумай хорошенько, — попросил я. — От этого многое зависит.
— Нет, — цинично продолжал он. — До вчерашнего дня моя жизнь была сплошным розарием. — Один глазу него заплыл, щеки покрывала двухдневная щетина.
Тут и я решил стать циником.
— А кто твои лучшие друзья — кроме меня, разумеется?
Он начал называть имена, и перечисление вышло длинным, как расписание движения поездов. Одно имя он, однако, пропустил.
— А Дейв? — напомнил я ему. — Дейв Картер. Его ты знаешь?
— А как же! — весело кивнул он. — Но откуда тебе известно? Когда-то мы были большими друзьями. Я его, правда, много лет не видел. Начинали вместе, как раз там, где ты у меня был. Потом он съехал, решил, наверное, что у него одного получится лучше.
— Ну и? Получилось?
— Нет. Погорел. Все пациенты, сам не знаю почему, остались со мной, а он сидел в своем новеньком прекрасном кабинете и бил баклуши. За полгода накладные расходы достигли огромной суммы, и он кончил тем, что переехал в помещение в десять раз худшее, чем то, которое делил со мной. Я еще одолжил ему изрядную сумму денег, которых больше так и не видел.
— А что видел? Его раздражение? Озлобленность?
— Вовсе нет. Тут есть один забавный момент. Последний раз при встрече он хлопнул меня по спине и сказал: “Успехов тебе, Стиви, ты лучше, чем я!"
— А когда был этот последний раз? — спросил я.
— Уж сколько лет тому! Я даже успел начисто забыть о нем, пока ты не...
Я встал, не дожидаясь, когда он закончит.
— Извини, но мне еще очень много нужно сделать.
— Добудь мне хорошего адвоката, ладно? — крикнул он мне вслед. — Цена не имеет значения. Я уже замучился натыкаться глазами на кулаки здешних фараонов.
— Не нужен тебе никакой адвокат, — крикнул я в ответ. — Что тебе нужно, так это поменьше прекраснодушия. Как, впрочем, и мне.
Я все-таки — после целого часа упрашиваний — уговорил Кинана принять меня и представить шефу. Шеф оказался славным малым, хотя и довольно крепким орешком. В тот день он, однако, пребывал в хорошем расположении духа. Если ему придется читать эти строки, пусть не воспримет как обиду, но сигары у него ужасно вонючие. Я хотел сделать ему одно предложение, и еще у меня были две просьбы. Одну из них он выполнил почти сразу же, устроив небольшую пресс-конференцию со знакомыми журналистами. Вторую, сказал, нужно как следует обдумать. Что же касается предложения, то, если уж мне так хочется, я могу попробовать, но только не винить потом никого кроме себя, если у меня будут неприятности.
Из главного полицейского управления я направился в ломбард на Третьей авеню. Уже давно стемнело, но у них было открыто до девяти. На три доллара я накупил целый чемодан одежды. Первую же вещь, которую мне показали, я решительно отверг.
— Но это же самое лучшее из того, что я могу вам предложить, — начал было служащий.
— А мне нужно не лучшее, а худшее, — сказал я к его огромному удивлению. И получил то, что хотел.
Оттуда я отправился в другое место и приобрел там за два пятьдесят то, что перед Первой мировой войной очень походило на пальто. И пальто и костюм были сильно поношенными, чинеными-перечиненными, но чистыми; я исправил этот недостаток с помощью горсти золы, которую зачерпнул в бочонке, встретившемся мне по дороге. А еще я поторговался из-за шляпы с каким-то оборванцем, и стал обладателем редкого по бесформенности головного убора, смахивавшего намогильный холм.
Я отвез все это барахло домой и спрятал от жены в чулане с садовыми инструментами. Однако утром, увидев меня облаченным в него с головы до ног, она так и покатилась со смеху.
— Прекрати истерику, — прикрикнул я на нее, — Папа знает, что делает.
— Если ты затеял весь этот маскарад из-за Стива, то ты опоздал, причем ровно на день, — сказала она, перестав, наконец, смеяться. — Его выпустили, — и она протянула мне утреннюю газету.
Я и читать не стал: во-первых, в газете нашла выражение одна из тех просьб, которые я выразил накануне; во-вторых, это не было правдой. Кинан, как мы с ним и условились, ожидал меня на юго-западном углу Пятьдесят девятой и Второй. Тому, кто мог случайно наблюдать за нами в этот миг наше поведение могло показаться, мягко говоря, забавным. Я, подойдя к нему, раскрыл рот, словно какой-нибудь Браун, корчивший рожи.
— Коренной вверху на правой стороне. Гляньте на него. — Он глянул. Это было нужно для свидетельских показаний. — Получили представление? — Он кивнул. — Я сейчас иду туда, это в середине квартала. Ждите меня здесь и на всякий случай скрестите пальцы. Через полчаса я должен прийти обратно.
Это мое последнее утверждение было под большим вопросом: в том, что я пойду туда, я нисколько не сомневался; но я отнюдь не был уверен, что вернусь через полчаса; я даже не был уверен, что вообще когда-нибудь вернусь.
Итак, я покинул его и направился к доктору Дейву Картеру. Я был холоден и испытывал страх. С каким акцентом говорить — это беспокоило меня больше всего: иностранные языки никогда мне не давались.
Картер оказался коренастым коротышкой, с виду добродушным и совершенно безвредным. Но его выдавали глаза-щелки — маленькие злобные поросячьи глазки. В них уже появилось то, что сразу навело меня на мысль: время я потратил не напрасно. Кабинет представлял собой жалкую грязноватую комнатенку. Никакой перегородки не было. Зубоврачебное кресло находилось здесь же, огороженное ширмой. Ноги мои, пока еще была такая возможность, сами стали проситься наружу, но я не мог этого сделать: на углу меня ждал Кинан, и я хотел сохранить его уважение.
Картер склонился надо мной; ежедневного мытья он, очевидно, не признавал.
— Так-так, молодой человек, — масляным голосом сказал он. Я скорбно указал пальцем на свою щеку, последние три дня остававшуюся припухшей. Боль, впрочем, давно прошла. Вопреки всеобщему мнению, боль и опухоль редко соседствуют.
— Вижу-вижу, — сказал он, но ничего делать не торопился. — Что привело вас ко мне? — с хитрецой спросил он.
— Уж верно этот изящный золотой зуб, што у вас снаружи, босс, — дрожа ответил я.
— Ирландец? — спросил он, не так уж и радушно. — А по фамилии?
— Макконнаги, — я коверкал язык как только мог.
— По буквам, пожалуйста.
— Ей-Богу не знаю, — глуповато улыбнулся я. — Никада в жизни этому не учился.
— Ни читать, ни писать? — Это его скорее обрадовало, чем разочаровало. — Разве вы не ходили в школу, когда были маленьким?
— Я ходил за свиньями, — уныло прокаркал я.
Он вдруг выхватил из-за спины газету и сунул ее мне поднос.
— Что вы об этом думаете?
Газета была перевернута. Он хотел застать меня врасплох, надеясь, что я, так или иначе, выдам себя.
— О чем здесь? — беспомощно спросил я.
Он отшвырнул газету в сторону, однако ее наличие свидетельствовало о том, что ему уже все известно о Стиве. То, что его выпустили, было сегодня напечатано повсюду; данная тема не обошла ни один местный печатный орган.
Картер жестом пригласил меня в кресло. Я последовал приглашению. По-настоящему испугаться мне помешало любопытство: очень уж хотелось увидеть, что произойдет дальше. А иначе для чего бы мне здесь сидеть? Он бегло осмотрел мой рот. Взгляд был рассеянным, как будто мыслями он находился далеко-далеко.
— Вы сможете заплатить мне? — как-то отчужденно и не глядя на меня спросил он.
— Постараюсь, сэр. Только работы у меня нет.
— Тогда я вот что сделаю, — вдруг сказал он, округляя глаза. —На какое-то время сниму вам боль, а потом отправлю к другому врачу, который доведет дело до конца. Он с вас тоже ничего не возьмет. Вы только скажите, что вас послал доктор Смит.
Мое сердце билось как механический молот: я все-таки напал на нужный след. Только на этот раз он выбрал себе для маскировки новую фамилию. Что же касается золотого зуба, упоминание о котором могло его выдать, то тут он рассчитывал на нечто такое, что остановит меня прежде, чем я успею об этом где-либо вякнуть. Природа этого нечто была мне, однако, уже известна.
Он приступил к работе. Полностью выдвинул ящик, и я увидел множество хрупких фарфоровых то ли колпачков, то ли коронок, полых изнутри и тонких, как папиросная бумага. Размером и формой они походили на наперсток. Я едва дышал. В ушах у меня звучал негодующий голос Стива, спрашивающего Амато: “Каменщик, что ли, какой вам это делал?"
Картер взял один колпачок и закрыл ящик. Потом открыл другой и что-то достал оттуда. Я не смогу видеть, что именно, потому что он предусмотрительно встал ко мне спиной. Он даже бросил на меня взгляд через плечо — проверить, не подсматриваю ли я. Но я успел вовремя опустить глаза. Он закрыл второй ящик, и я запомнил который: нижний правый в шкафу с шестью выдвижными ящиками.
Но вот он подошел ко мне и резко сказал: “Откройте!” Тут я растерялся. Наверное, у меня забегали глаза. Я еще имел время вскочить с кресла, оттолкнуть его, вырвать у него из рук улику. Если бы только я был уверен, что это улика! Парализованный страхом, я сидел, боясь пошевельнуться.
Обработка зуба закончилась, не успев начаться. Сперва он его чем-то спрыснул, потом чем-то смазал и накрыл колпачком. Ни сверления, ни чистки ваткой, смоченной в эфире.
— Вот и все, — сказал он с кривой усмешкой. — Но помните — это только временно. Самое позднее завтра пойдете, куда я вас направлю, и там вам все доделают.
Я тут же сообразил, в чем суть его замысла: поскольку никакой чистки зуба не было, через час-два он заболит сильнее прежнего, и я вынужден буду снова идти к врачу. Тоже самое, должно быть, произошло с Амато. Теперь наступила моя очередь.
— Не жуйте на этой стороне, пока не попадете к доктору, — предупредил он меня... — Он хотел, чтобы это случилось со мной не дома и не в кафетерии, а именно в кабинете Стива, в его кресле!
Потом он назвал мне фамилию и адрес, по которому я должен был отправиться: Синдиш, угол Двадцать восьмой и Лексингтон стрит, первый этаж. И снова и снова: “Так вы запомнили?” Больше мне ничего не было нужно — улика против него у меня теперь имелась. Но я не стал делать никаких далеко идущих выводов, я выбрался из кресла и побрел, спотыкаясь, на тот угол, где ожидал меня Кинан. С ним было несколько полицейских. Мне же предстояло побеспокоиться о себе. Во рту я носил смерть. Малейший толчок в любую минуту...
К Кинану присоединился второй детектив. Они подошли ко мне и взяли меня с двух сторон под локоток. Я открыл рот, и Кинан заглянул в него.
— Видите разницу? — хватая ртом воздух, сказал я.
— Похоже, вы были правы, — пробормотал он.
Он позвонил шефу и усадил меня рядом с собой в машину. Второй детектив остался на месте, чтобы наблюдать за Картером и последовать за ним, если тот выйдет из кабинета.
— Что это вы все рот открытым держите, — спросил меня Кинан по дороге.
— А вдруг нас тряхнет и у меня сомкнутся зубы, — с трудом проговорил я. Я еще помнил, какими тонкими были эти колпачки.
Мы промчались по Лексингтон стрит и остановились возле кабинета Стива. Самого его доставила из следственного изолятора полицейская машина, вместе с ним приехали шеф и еще два детектива. Для того, чтобы спасти меня от того, что, погубило Амато, Стиву требовались соответствующие условия.
— Мы привезли улику, — сообщил Кинан, когда дребезжащий колокольчик снова прозвучал за моей спиной.
— Здесь, внутри, — указал я на свой рот.
— Спокойно, спокойно, дружок, — мягко говорил Стив, успокаивая меня. — Ты же знаешь, что я тебя не предам. Веришь мне?
Он обвел собравшихся взглядом. Шеф от возбуждения совсем забыл о своей вонючей сигаре, которая как всегда торчала у него в уголке рта, теперь потухшая. Другой полицейский крепко сжал зубами трубку.
— Где ваш кисет? — хрипло обратился к нему Стив. — Отдайте его мне, а я вам куплю новый.
Подкладка кисета была из тонкой резины. Стив выдрал ее и вытряхнул табак на пол, после чего, растянув, внимательно осмотрел на свет — нет ли дырочек и трещин. Изогнутыми ножницами он вырезал в ней небольшое клиновидное отверстие.
— Теперь держи рот открытым, — сказал он мне, — и постарайся не шевелиться.
Он выстлал мне нижнее небо резиной, тщательно обтянув ею со всех сторон благодаря вырезанному отверстию зуб, который только что обрабатывал Картер. Края прокладки он выпустил поверх губ наружу. У меня появилось ощущение нехватки воздуха.
— Дышать можешь? — спросил он. Я поморгал, давая ему тем самым знать, что можно начинать.
Он сделал между челюстями распорки, так что я при всем желании не смог бы их сомкнуть, и достал маленький деревянный молоточек, а также крошечное долото размером с иглу.
— Я вытащу эту штуку целиком, — объяснил он шефу. — Однако понадобится около получаса. Сверлить очень рискованно.
Его лицо, когда он склонился надо мной, было белым, как мел. Я закрыл глаза и подумал: “Неужели я здесь погибну?” Несколько тупых ударов по челюстной кости — и вдруг что-то хрустнуло и струя ледяного воздуха устремилась, как мне показалось, прямо в мой мозг. Я весь помертвел и... ничего не произошло.
— Вот она! — я почувствовал на лице горячее дыхание Стива. Он принялся осторожно вытаскивать резиновую прокладку, и мне стало дурно. Вынув, он передал ее детективам, даже не взглянув на то, что было внутри, и все внимание сосредоточил на мне.
— А теперь осторожно! — громко потребовал он. — Постарайся не шевелиться. — Он чем-то спрыснул больной зуб и принялся промывать мне рот, каждый его уголочек, и сделал это восемнадцать раз. — Не глотать, — все время напоминал он мне.
Тем временем Кинан, его шеф и коллеги сгрудились над, развернутой резиновой прокладкой, рассматривая ее содержимое.
Стив наконец закрыл воду и вытащил у меня из-за десен прокладки, после чего чуть ли не со стоном опустился на стул. Я выпрямился в кресле, меня била дрожь.
— За все сокровища мира не хотел бы я пережить снова последние пятнадцать минут, — вытирая лоб, сказал он.
— Думаешь, я хотел бы!
— Да она набита кристаллами цианида, — проговорил шеф. — Лошадь можно убить. Отправляйтесь туда и произведите арест по двум статьям: убийство и покушение на убийство.
Два человека направились к двери.
— В верхнем выдвижном ящике колпачки, в нижнем справа цианид! — крикнул я им вслед слабым голосом и, видимо, впустую, они и без меня все найдут.
Чувствуя полнейшее изнеможение, я сполз с кресла и заковылял к двери. Бормоча что-то о доме и необходимости отдохнуть. Но тут Стив встрепенулся и жестом велел мне вернуться.
— Не забывай, что нерв твоего зуба оголен. Зуб надо запломбировать, причем сейчас же.
Я снова уселся в кресло, будучи не в силах сопротивляться. Он вставил новое сверло и включил бормашину. Послышалось знакомое противное жужжание, и, завидев, что сверло приближается ко мне, я отдернул голову.
— Ты что, вырвать его не можешь? — попросил я.
Стив обернулся к Кинану, который продолжал стоять позади, и изумленно воскликнул:
— Готов за друга жизнь отдать, а когда надо чуть-чуть потерпеть, на это у него духу не хватает.Информационный блок*Название на языке оригинала:*"Death Sits in the Dentist’s Chair"Первая публикация на языке оригинала:*"Detective Fiction Weekly", 4 августа 1934 г.Другие публикации:*/EQMM, июнь 1958 г. под названием "Hurting Much?"; etc.Формат:*РассказПервый перевод на русский язык:*журнал "Детектив СМ", 2000, И. Золотарев. -
"Стены, которые тебя слышат"
КОГДА полицейский подошел к двери и спросил, здесь ли проживает Эдди Мейсон, я сразу понял, что с Эдди что-то случилось. Полицейские всегда начинают с таких вопросов.
— Да. Я его брат.
— Вам лучше поехать и самому на него взглянуть, — произнес полисмен.
Я взял свою шляпу и вышел на улицу.
Полицейский рассказал, что Эдди был доставлен в отделение неотложной помощи больницы Маунт-Иден. Его нашли лежащим на спине, на пустынном участке дороги, ведущей в Уайт-Плейнс. Эдди медленно истекал кровью.
— Кто-то его сбил и уехал, не остановившись? — воскликнул я, хватая полицейского за рукав.
Сначала полисмен не хотел раскрывать подробностей. Но когда мы добрались до крыльца больницы, он сказал:
— Ну, рано или поздно, вы все равно узнаете.
Как оказалось, язык у Эдди был вырван с корнем, а все десять его пальцев были отрезаны у основания, остались только обрубки обеих рук.
Когда я это услышал, у меня засосало под ложечкой. А когда до меня окончательно дошел смысл произошедшего, стало совсем худо. Бедняга. Ему только вчера исполнилось двадцать. Вся жизнь у него была впереди. А теперь он никогда больше не сможет произнести ни слова, никогда не сможет самостоятельно есть, одеваться, никогда не сможет зарабатывать себе на достойную жизнь.
— Лучше ему было умереть! — простонал я. — Как это случилось?
— Не знаю, — печально ответил коп. — Я простой исполнитель. Несу людям грустные вести.
Эдди еще не пришел в себя, поэтому просто стоять и смотреть на него было бесполезно. Сердце мое обливалось кровью. Один из врачей угостил меня хорошим глотком виски и попытался подбодрить.
— Ничего, выкарабкается, — сказал он. — В этом нет никаких сомнений. Мы провели предварительное обследование, и, я думаю, нам не придется даже делать переливание крови. Что его спасло, так это самодельные бинты, которые были на нем обнаружены. Если бы не эти бинты, он бы скончался задолго до того, как его подобрали.
В тот момент я ничего не понял. Я решил, что врач имеет в виду их больничные бинты.
Этим делом уже занимались двое детективов. Они понимали, что не существует автомобиля, способного вырвать у человека язык изо рта, не оставив при этом ни царапины на остальной части его лица. Или аккуратно положить человека на обочину дороги, так, чтобы его ноги были плотно сдвинуты, а шляпа лежала у него на животе — все так, как будто человек просто дремлет. На теле Эдди не было синяков — только кровавые увечья.
Полицейские ждали в соседней комнате. Им нужно было поговорить со мной.
— Вы его брат?
— Да, черт побери! — взорвался я. — И все, чего я хочу, так это добраться до того, кто такое с ним сотворил!
— Забавно, — сухо проронил один из копов, — но мы хотим того же.
Этот полицейский мне не понравился. Сарказм неуместен в ситуации, когда человек только что столкнулся с личной трагедией.
Сначала копы рассказали мне то, что им уже было известно об Эдди, потом попросили меня дополнить эти сведения. Дополнять особо-то было и нечего.
— Он работает лифтером в отеле "Лайонс", в ночную смену, с полуночи до шести утра, — пояснил я.
— Мы там уже были. Прошлой ночью он вообще не вышел на работу. Его вынужденно заменял ночной сторож. В котором часу он вчера ушел из дома?
— Как обычно. Без четверти двенадцать.
— Не слишком много времени на дорогу, — неуместно заметил тот, который мне не понравился.
Мои нервы были на пределе; мне хотелось огрызнуться: "Это не делает его умалишенным". Но вместо этого я сказал:
— Ему ехать всего две остановки. Отель на Семьдесят второй улице.
— Откуда вы знаете, что он ездил на метро?
— Я дам вам наводку, — предложил я. — Дежурный станции метро его знает — во всяком случае в лицо. Дежурного зовут Келси. Спросите его, видел он Эдди в метро вчера вечером в обычное время или нет.
Полицейский пошел искать телефон.
— Он не знает, как его зовут, — крикнул я ему вслед. — Просто скажите, что это тот молодой человек из отеля "Лайонс", которого он однажды пропустил без жетона, потому что парень потерял всю мелочь: деньги вывалились через дырку в кармане.
— Неплохо, — восхищенно заметил второй коп, пока мы ждали его напарника. — У вас, Мейсон, котелок варит. Чем вы занимаетесь?
— Я электрик. У меня собственный магазин в верхнемАмстердаме*.Имеется в виду верхняя часть Десятой авеню (в Нью-Йорке), которую называют Амстердам-авеню.
Вернулся первый коп.
— Мне пришлось позвонить дежурному домой, — сказал он. — Я его разбудил, но он сразу понял, о чем идет речь. Да, ваш брат прошел через турникет примерно без пяти двенадцать. Дежурный говорит, что он помахал ему рукой и сказал: "Привет, птичка в клетке".
— Что ж, — промолвил я, и мой голос дрогнул, — значит, когда он вышел из поезда, с голосом и пальцами у него все еще было в порядке. И это еще один довод в пользу того, что на пути между станцией метро и отелем с ним ничего не случилось. Отель стоит прямо на углу, на одном из самых оживленных перекрестков на Бродвее. Похоже, у вас неверная информация, и Эдди все-таки вышел на работу.
— Нет, в руководстве отеля все сказали верно. Они были сильно разгневаны его отсутствием, пока мы не сказали им, что он в больнице.
— И что у него в кармане делали сэндвичи? — спросил второй полицейский. — Очевидно, сначала он заехал куда-то купить поесть. Когда его нашли, сэндвичи были при нем, по одному в каждом кармане.
— Нет, сэндвичи готовила моя жена, чтобы Эдди брал их с собой и ел на работе, — сказал я. — Она делала так каждый вечер.
Я отвернулся, чтобы копы не заметили, как на мои глаза навернулись слезы.
— Я лично видел, как Эдди засунул их в карман пальто, прежде чем выйти из дома. Теперь, наверное, его придется кормить через трубочку.
— С какой стороны ни посмотри, — сказал полицейский, — временной период сужается примерно до пяти минут, а расстояние ограничивается двадцатью-тридцатью ярдами. Его видели выходившим со станции метро. Но до отеля он так и не добрался. При этом на улице полно фонарей: вокруг светло, как днем. Ему даже не надо было далеко идти — выход из метро находится на островке посередине улицы!
— Что толку гадать? — заметил тот, который мне не нравился. — Мы ничего не добьемся, пока не узнаем подробности от него самого. Он-то уж точно знает, что с ним произошло после того, как он вышел из метро. Он единственный, кто может нам все рассказать. Нам просто придется сидеть сложа руки и ждать.
— Рассказать! — с горечью воскликнул я. — Как после такого он может кому-то что-то рассказывать? Ни говорить, ни держать карандаш в пальцах он теперь не способен!
— Есть определенные способы, — сказал полицейский.
Он подозвал медсестру, которая только что вышла из палаты.
— Когда вы соизволите пустить нас к молодому Мейсону?
— Можете идти прямо сейчас, если хотите, чтобы ваша работа на этом закончилась, — огрызнулась медсестра в ответ. — Он еще не пришел в себя от шока и потери крови. Если вы попридержите коней и дадите нам шанс сделать нашу работу, то, возможно, вы сможете увидеть его завтра… или послезавтра.
Я видел, как второй полицейский, Кейн, усмехнулся, прикрыв рот рукой. У медсестры определенно был характер. Кремень-женщина. Полицейский снова повернулся ко мне.
— Не хочу вас расстраивать, Мейсон, но у нас раньше уже были подобные случаи. И ответ почти всегда один и тот же. Ваш брат, вероятно, попал не в ту компанию и узнал немного больше, чем следовало. Можете рассказать, с кем он общался?
— Да особо и ни с кем. Если вы думаете, что он связался с какой-нибудь бандой, то можете сразу отбросить эту мысль. Он человек не такого сорта. И у него просто нет на это времени. Знаете, что он делает? По ночам работает в отеле, утром спит, днем помогает мне в магазине и в придачу три раза в неделю ходит в вечернюю школу! А в те пару вечеров, которые у него оставались свободными, он обычно водил свою девушку в кино. Он не был бездельником; он хотел чего-то добиться в жизни. А теперь посмотрите на него! — я снова отвернулся. — Если бы ему хотя бы сломали ногу, выбили зубы или еще что-нибудь… что угодно, только не то, что с ним сделали! Пойду-ка я домой и напьюсь, чтобы забыться. Не могу больше об этом думать.
Кейн похлопал меня по спине в молчаливом сочувствии. Тот-кто-мне-не-нравился сказал:
— Мы хотим, чтобы завтра вы сюда приехали. Мы попытаемся его допросить; и вы могли бы нам помочь.
Я прибыл в больницу раньше полицейских и неотлучно был возле Эдди с того момента, как меня впустили к нему в палату, и до тех пор, пока нам всем не сказали, что мы должны уйти. Почти все, чем мог общаться с нами мой бедный братишка, были его глаза, и он неплохо их использовал. Эдди бросал на меня красноречивые взгляды, и я решил, что понимаю, что он имеет в виду.✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
— Мы во всем разберемся, брат, — мрачно пообещал я ему. — Кем бы они ни были, мы с ними поквитаемся. Проследим, чтобы они получили по заслугам!
Эдди неистово закивал головой, его глаза увлажнились, а медсестра посмотрела на меня неодобрительно.
В тот первый день Кейну и его напарнику разрешили побыть с моим братом всего пятнадцать минут, что все равно было чертовски долго, учитывая, что ампутации были произведены менее сорока восьми часов назад. Как я и ожидал, допрос прошел совершенно безрезультатно. Между нами и Эдди словно стояла непроницаемая стена. Вопросами, на которые он хоть как-то смог ответить, были те, которые требовали ответа "да" или "нет" — покачивая головой вверх-вниз или из стороны в сторону. И это ограничивало полицейских примерно одним вопросом из каждых десяти, которые они собирались ему задать. Я покраснел от стыда, когда увидел, насколько Эдди был беспомощен. Позже в тот же день я отыскал разрешение, которое было у меня с тех пор, как два года назад ограбили мой магазин, пошел в оружейную лавку и купил себе револьвер. Я не знал, что я собираюсь с ним делать, но я знал, чего я хочу — найти нужного мне человека!
Однако вернемся к нашей истории.
— Вы видели, кто это с вами сделал?
Отрицательный кивок.
— Может, есть предположения, кто это мог быть?
Снова отрицательный кивок.
— С кем-то были конфликты?
Нет.
— Ладно. Где это случилось?
Разумеется, на этот вопрос Эдди никак не мог ответить, так что копам пришлось изворачиваться. Они описывали разные места, но все было бесполезно. Эдди просто пожимал плечами, как бы говоря, что он и сам не знает. Его лицо сильно побледнело от усилий, которые он прилагал, чтобы передать свои мысли, и когда медсестра, осмотрев моего брата, обнаружила, что у него снова началось кровотечение изо рта, она разозлилась, велела нам убираться и расспрашивать кого-нибудь другого. Когда она закрывала за нами дверь, Эдди лежал, откинувшись на подушку, в полуобморочном состоянии. Именно после этого я пошел и купил револьвер.
Кейн и его напарник появились на следующий день с парой таблиц, которые офтальмологи используют для проверки зрения: с заглавными буквами, крупными вверху и меньшего размера внизу. Вместо того чтобы задавать вопросы, копы заставили Эдди изложить то, что он хотел сказать, буква за буквой. Детектив невозмутимо указывал на буквы в таблице, а Кейн записывал их на листке бумаги — в том случае, если Эдди утвердительно кивал. В результате получались законченные слова и предложения. Дело, конечно, двигалось медленно, и вся процедура была крайне утомительной. Первые две или три буквы иногда давали ключ к пониманию того, какое слово имел в виду Эдди. Например, "О", "Т" означало, что появится слово "отель", и полицейские могли сэкономить время, пропустив буквы "Е", "Л", "Ь". Но с другими словами разобраться было труднее, и поэтому время от времени выходило что-то не то; копам приходилось останавливаться и начинать все сначала.
В общем, когда все закончилось — а это заняло три или четыре полных получасовых сеанса, — полицейские практически вернулись к тому, с чего начинали. Оказалось, что Эдди ничего не знал. Как и все мы. С момента после выхода тем вечером из метро и до той минуты, когда он пришел в себя на больничной койке, он все время был без сознания.
Это была его история. Когда он прошел мимо будки Келси на станции метро и вышел на улицу, светофор загорелся красным, и ему пришлось некоторое время ждать, прежде чем он смог перейти на другую сторону проезжей части. Он не был заядлым курильщиком, но, ожидая, пока проедут машины, рассеянно закурил сигарету. Потом он опомнился. Руководство отеля строго относилось к вопросу курения; сотрудникам под страхом увольнения не разрешалось курить даже в раздевалке. Будучи экономным человеком, Эдди терпеть не мог выбрасывать сигарету сразу после того, как он ее прикурил. Большие уличные часы показывали без семи двенадцать — стрелки, должно быть, отставали на пару минут, — поэтому он решил обойти квартал и докурить сигарету, прежде чем войти в отель.
Было еще одно обстоятельство. Называйте это курьезом, но, если вы помните себя двадцатилетним, вы поймете. Эдди не хотел "баловать" парня из дневной смены, которого он подменял. "Баловать" тем, что он приходит на работу слишком рано. Итак, он свернул в переулок, чтобы докурить сигарету и убить время.
После яркого света Бродвея переулок выглядел темным и безрадостным. В этот час пешеходов здесь не было. Но от одного конца переулка до другого тянулась вереница машин, припаркованных у тротуара. Автомобили казались пустыми; во всяком случае Эдди не обращал на них никакого внимания. Пройдя половину квартала, он на мгновение остановился, чтобы выбросить окурок, и в этот момент что-то появилось сзади и мягко легло ему на лицо. Это было похоже на руку, державшую большой, сложенный вчетверо носовой платок.
За спиной Эдди не раздавалось ни звука, не слышалось никаких шагов. Все было сделано так легко, почти нежно, что он даже не успел испугаться. На мгновение ему показалось, что это, должно быть, нечто вроде тряпки или какого-то элемента одежды, случайно выпавшего из окна наверху и попавшего ему на лицо. Когда Эдди попытался поднять руку и смахнуть помеху, он почувствовал, что что-то не пускает его запястье. И его вдруг охватили слабость и сонливость.
Потом он почувствовал, что его тянет назад, как пловца, подхваченного течением. Но когда он попытался сопротивляться тому, что с ним происходило, было уже слишком поздно. Вместо того чтобы заполнять легкие свежим вечерним воздухом, Эдди продолжал вдыхать что-то приторно-удушливое — и после этого он больше ничего не смог осознавать. Очнулся он уже в больнице.
Кейн взял у медсестры маленький пузырек с хлороформом, намочил пробку и поднес ее к носу Эдди.
— Пахло таким вот образом?
Эдди встрепенулся, попытался запрокинуть голову и утвердительно кивнуть. Из его горла вырвался рычащий хрип, который, как нож, резанул меня по ушам.
Полицейские и я вышли на улицу.✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
— Видимо, кто-то ошибся, — решил Кейн. — Ожидали кого-то другого, а напали на вашего брата. Это единственный вывод, который я могу сделать. Либо преступники так и не поняли своей ошибки, пока не стало слишком поздно, либо осознали, что все равно уже ничего не изменишь и надо просто избавиться от невольного свидетеля. Немного притянуто за уши, но другой версии у меня нет.
— В твоей версии больше дырок, чем в швейцарском сыре, — с недовольным видом произнес его напарник. — Я тебя уверяю, парень все знает, но не говорит. Он слишком много болтал, получил за это от кого-то показательный урок, все усвоил и не будет повторять одну и ту же ошибку дважды.
Он взял у Кейна исписанный карандашом блокнот и пролистал его.
— Одно не вяжется с другим, хоть ты тресни. Крепкие двадцатилетние парни не будут стоять на месте и ждать, пока их свалят. Они будут сопротивляться. Думаю, кто-то из его дружков вежливо пригласил его сесть в машину, а он не посмел отказаться. То, что с ним сделали потом, доказывает это. Почему язык и пальцы? За лишнюю болтовню. И ты не можешь этого отрицать.
— Послушайте, — не вытерпел я, — вы будете искать тех, кто это сделал, или заступаться за них и обвинять моего брата?
— Следите за словами, — проворчал полицейский.
Кейн встал между нами и слегка мне подмигнул. Думаю, одновременно он подмигнул другим глазом и своему партнеру; обычно так поступают миротворцы.
Однако последнее слово осталось за тем копом, который мне не нравился.
— Если бы ваш брат ничего не скрывал и все бы нам рассказал, то к этому времени у нас, вероятно, уже был бы тот, кто нам нужен.
— Если бы он был преступником, то вообще не стал бы вам отвечать, — едко заметил я. — И как бы вы тогда работали?
Вероятно, в этот момент я и решил взять дело в свои руки. Напарник Кейна считал Эдди одним из гангстеров. Я знал, что это не так. И я жаждал справедливости.
Пусть копы решают это по-своему! А я поработаю самостоятельно. Правда, у меня не было ни малейшего представления о том, что же я собираюсь делать — ни тогда, ни какое-то время спустя. Я только знал, что тому, кто это сделал с Эдди, его деяния с рук не сойдут. Даже если мне потребуется вся моя жизнь, чтобы отыскать этих ублюдков.
Копы прекратили работу с буквенными таблицами, когда поняли, что бесполезно расспрашивать Эдди о мелких рэкетирах и местных бандитах, которые, возможно, даже никогда о нем и не слышали. Я же продолжал использовать этот утомительный метод, стараясь выудить у моего брата всю возможную информацию.
И вот однажды, из десятков и сотен вопросов, которые я упорно продолжал задавать брату, вдруг выплыл правильный. В ту минуту, когда я задал этот вопрос, еще до того, как Эдди дал мне на него ответ, стало понятно: я что-то нащупал. Удивительно, почему я не спросил об этом гораздо раньше.
До "Лайонс" Эдди работал в другом отеле под названием "Сан-Пабло". Правда, это было довольно давно.
— А не появлялся ли в "Лайонс" кто-нибудь из постояльцев "Сан-Пабло"? — спросил я.
"Да, один был", — ответил Эдди по буквам таблиц.
Его звали доктор Авалон. Он съехал из "Сан-Пабло" раньше, чем оттуда уволился Эдди, а потом, когда Эдди получил работу в "Лайонс", оказалось, что доктор Авалон уже живет в этом отеле. Вот и все.
Возможно, это было всего лишь совпадением, но я все равно продолжил копать в этом направлении.
— Он тебя узнал? — спросил я.
Эдди кивнул.
— Что он сказал, когда впервые тебя увидел?
Доктор Авалон приветливо улыбнулся Эдди и сказал: "Молодой человек, вы что, преследуете меня?" Потом он дал ему пять долларов чаевых.
Да, но еще в "Сан-Пабло", вспомнил Эдди, он как-то раз дал ему десять долларов. Это становилось интересным.
— Ого! — воскликнул я. — И за что же?
Эдди слегка улыбнулся. Насколько я мог понять, там что-то касалось женщины.
— Лучше расскажи мне все как есть, — настаивал я.
Вот что Эдди смог мне сообщить. Однажды около часа ночи в лифтовую кабину зашла молодая женщина. Обеспокоенным голосом она спросила, на каком этаже проживает доктор Авалон. Эдди не только привез женщину на требуемый этаж, но и проводил ее до нужной двери. Коридор в отеле довольно длинный, и прежде чем Эдди успел вернуться к лифту, он услышал, как Авалон впустил женщину в номер, громко при этом сказав:
— Вам не следовало сюда приходить! Я здесь ни с кем не встречаюсь! Надо было прийти завтра в мой офис.
— Но я должна была вас увидеть! — ответила женщина.
Разумеется, Эдди решил, что дело здесь в какой-то обычной любовной интрижке. Однако примерно через полчаса лифт снова вызвали на тот же этаж. И когда Эдди поднял туда кабину, он обнаружил, что в коридоре его ждет Авалон, взволнованный и сильно вспотевший. Авалон сунул в руку Эдди листок бумаги, на котором было что-то написано, и велел как можно быстрее сбегать в ближайшую дежурную аптеку и принести какие-то лекарства.
— Поспешите! — сказал доктор. — На счету каждая минута.
Эдди все так и сделал, а когда вернулся, то постучал в дверь номера, но не слишком громко, чтобы не разбудить постояльцев в других комнатах. Доктор, очевидно, был сильно занят или просто не услышал стук. Эдди немного подождал, потом подергал ручку и, обнаружив, что дверь не заперта, вошел внутрь. Он увидел давешнюю гостью доктора. Женщина была распростерта на столе. На нее падал яркий свет, а тело было накрыто чем-то вроде простыни. Потом к Эдди подскочил доктор, и моему брату на секунду показалось, что Авалон собирается убить его на месте, настолько безумно доктор выглядел.
— Убирайтесь отсюда! — закричал Авалон. — Как вы посмели сюда заявиться?
И он практически вытолкал Эдди за дверь.
Примерно через час молодая женщина и доктор Авалон появились вместе и поехали вниз на лифте Эдди, такие спокойные и собранные, как будто ничего не произошло. Доктор посадил женщину в такси у входа в отель, а когда вернулся в вестибюль, то дал Эдди десять долларов, сказав при этом, что сожалеет: он потерял голову, поскольку у женщины случился тяжелый сердечный приступ, и он чудом сумел ее спасти.
— Он просил тебя никому об этом не рассказывать?
Эдди кивнул и опять слегка смущенно улыбнулся. Но я-то понимал, что он просто не вник в ситуацию. Он думал, что это какая-то любовная интрижка, о которой доктор предпочел бы умолчать. Я же знал лучше. Этот доктор Авалон был врачом с сомнительной репутацией и в любой момент мог угодить за решетку.
— И что же произошло потом?
Эдди, естественно, никому ничего не сказал, но через несколько дней в отель пришли какие-то мужчины, остановились у стойки регистрации и начали задавать вопросы о докторе. Эти мужчины были в черных шляпах и с сигарами в уголках рта. Когда они узнали, что сейчас доктора в отеле нет, то сказали, что вернутся на следующий день. Но прежде чем они снова появились, доктор Авалон покинул отель вместе со всеми своими вещами. Эдди сказал, что никогда не видел, чтобы кто-либо уходил в такой спешке. Это было в пять тридцать утра, и Эдди как раз дежурил.
— Он тебе что-нибудь сказал?
Нет, он только как-то странно на него посмотрел, и Эдди не знал, что мог означать этот взгляд.
Однако я все понял. С каждым мгновением картина становилась для меня все яснее и яснее. У меня даже перехватило дыхание.
— Время вышло, — сказала с порога медсестра.
— Дайте мне еще минутку, — попросил я. — Обещаю, что впредь больше не буду к нему приставать.
Медсестра вышла, а я повернулся к Эдди.
— И когда ты столкнулся с ним в "Лайонс", он тебе сказал: "Молодой человек, вы что, преследуете меня?" И он тебе улыбнулся? И дал на чай без всякой на то причины?
Эдди трижды кивнул.
Я крепко стиснул зубы. У меня были все нужные сведения, я узнал все, что хотел, и все же... я не смог бы выдвинуть никаких обвинений; у меня не было ни одного доказательства. Десять долларов чаевых, поспешный уход из отеля, банальная шутка по поводу преследования — на основании этих фактов нельзя выдвинуть обвинение против кого бы то ни было.
— Как он выглядит? — спросил я.
"Невысокий, коренастый", — последовал ответ.
Также у доктора была черная бородка. Не слишком густая. Коротко подстриженная.
— Она и раньше у него была?
Нет, в "Сан-Пабло" бородки не было. Тогда у него были только усы, а бороду он отрастил уже после того, как переехал в "Лайонс".
"Решил замаскироваться, — подумал я, — на тот случай, если снова появятся джентльмены в черных шляпах и с сигарами".
Решение было не слишком умным. Что-то мне подсказывало, что у этого доктора Авалона было не все в порядке с головой, и это делало ситуацию еще более опасной и непредсказуемой. Обычные уличные гангстеры были просто милосердными ангелами по сравнению с таким маньяком, как этот.
— Он когда-нибудь вел себя как-то странно? Я имею в виду, делал ли что-то необычное и непонятное?
Нет, за исключением того, что, как заметил Эдди, временами доктор казался рассеянным и часто улыбался ни с того ни с сего.
Я задал Эдди еще один вопрос.
— Какой у него номер комнаты в "Лайонс"?
Эдди не знал наверняка, но он всегда привозил Авалона на восьмой этаж.
Я поднялся, собираясь уходить.
— Завтра я к тебе не приду, — сказал я по возможности небрежным тоном. — Заскочу в отель, заберу половину недельной зарплаты, которую тебе задолжали.
Сам-то я понимал, что долг был гораздо больший, и я собирался взыскать в пользу моего брата все сполна.
— На случай, если я вдруг не появлюсь в ближайшие несколько дней, я попрошу мою жену приехать и составить тебе компанию. Ни ей, ни тем копам, если они вдруг снова заявятся, знать пока ничего не нужно.
Думаю, Эдди меня понял. Он просто глядел на меня, прищурившись, и мы на прощание крепко пожали друг другу руки.
— Не волнуйся, Эдди. Теперь уже все под контролем.
Вернувшись домой, я вытащил из кладовки пустой чемоданчик и положил в него револьвер. С этим чемоданчиком я поехал в свой магазин, где взял несколько кусков медной проволоки, шило, отвертку, несколько металлических дисков и маленький черный звукосниматель (что-то вроде телефонного приемника), работавший на батарейках. Также я прихватил кое-какие другие инструменты и приспособления, назначение которых известно только профессиональным электрикам. Помощнику я сказал, что собираюсь провести ремонтные работы в некоем концертном зале, и что его помощь мне не потребуется, поэтому пусть он остается в магазине и продолжает работать. На самом же деле я поехал в отель "Лайонс" и зарегистрировался там под именем "Т. Мэллори, из Буффало". Я сказал портье, что очень щепетилен в вопросе о том, где я буду спать. Седьмой этаж для меня слишком низок, а девятый — чересчур высок. Может быть, восьмой? Короче, мне дали ключ от номера "802". Я точно не знал, проживал ли еще в отеле доктор Авалон. Однако спрашивать было слишком рискованно; доктор мог пронюхать об этом. Я заплатил за три дня вперед и сказал:✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
— Не удивляйтесь, если через день-другой я попрошу вас поменять мне номер. Я клиент, которому трудно угодить.
Портье ответил, что их это совершенно не затруднит.
Поднявшись в номер, я поставил чемоданчик на пол, но не стал его открывать. Посидел некоторое время в комнате, потом сунул в карман газету и спустился в вестибюль, где уселся в кресло, обратившись лицом к входной двери. С шести до одиннадцати я сидел вот так, с развернутой перед моими глазами газетой. Я, правда, не перевернул при этом ни одной страницы, иначе это закрыло бы две маленькие дырочки для наблюдения, которые я проделал в газетной бумаге кончиком карандаша. В половине двенадцатого в вестибюле начали гасить свет, и я больше не мог там оставаться, не привлекая внимания. Поэтому я вновь поднялся в свой номер. Доктор так и не появился. Конечно, после того, что он сделал с Эдди, самым разумным было бы сразу съехать. Так что, возможно, в отеле он уже и не жил. Мне надо было это выяснить; и выяснить быстро, иначе я просто зря потеряю время. Но как все разузнать, не задавая прямых вопросов? Я мог себя выдать.
Утром я придумал способ, и он сработал. Я вспомнил одну старую песню, название которой, как ни странно, совпадало с именем человека, которого я выслеживал, — "Авалон". Когда в номер вошла горничная, чтобы прибраться, я начал громко напевать эту песню. Я не помнил точных слов и безбожно фальшивил, но я много раз повторял: "Авалон". Пожилая горничная мне улыбнулась.
— Вам нравится? — спросил я.
— А что вы пытаетесь петь?
— "Авалон". Забавная песня и забавное название.
— Между прочим, в нашем отеле живет врач с таким именем.
Я недоверчиво усмехнулся.
— И в каком же он номере?
— В 815-м, — ответила горничная. — Он у нас давно, поэтому я знаю, как его зовут.
Я спустился в вестибюль, подошел к стойке регистрации и сказал:
— Ночью я не сомкнул глаз. Вы должны дать мне другой номер.
Портье развернул поэтажный план, и мы углубились в его изучение. Номер 815, как я успел заметить, находился в конце коридора и состоял из двух комнат и ванной. По форме он напоминал букву "Т". Все остальные номера были однокомнатными и располагались по обе стороны коридора. Из плана следовало, что только два номера примыкали к апартаментам доктора.
Я ткнул пальцем в схему.
— Вот неплохая планировка. 814-й. Как насчет этого номера?
Оказалось, что в этом номере кто-то уже жил.
— Или вот этот? — я указал пальцем на 813-й.
Тоже ничего не вышло.
— Сколько будет стоить поселить меня в одном из этих двух номеров? — спросил я резким тоном. — Я удвою плату, если вы поменяете меня с кем-то из жильцов.
Портье посмотрел на меня так, словно хотел сказать: "Вы говорите ерунду". Но мне уже было все равно.
— Да, я человек со странностями, — сказал я. — Дома, например, сплю на трех матрасах
Я протянул портье сигару, завернутую в пятидолларовую купюру, и уже через полчаса меня поселили в 814-й номер, где я сразу запер за собой дверь. Следующие полчаса я провел, осторожно простукивая костяшками пальцев стену между моим номером и номером 815. Приходилось действовать осмотрительно, потому что я не знал, был ли в тот момент доктор в своих апартаментах или нет, и я не хотел возбуждать его подозрения.
Как раз в ту минуту, когда я раздумывал, насколько сильно я рискую, произошло одно событие. В номере доктора зазвонил телефон. Звонки долетали до меня довольно слабо, и через некоторое время они прекратились. Однако я понял две важные вещи. Во-первых, доктора в номере не было. И, во-вторых, стена была толстой. Что-либо услышать через эту стену было невозможно, поэтому требовалась некоторая подготовка. Я открыл чемодан, достал инструменты и начал сверлить стену. Мне приходилось поминутно останавливаться и внимательно прислушиваться: вдруг за стеной звякнет замок, откроется дверь, и доктор войдет в свой номер. Но этого не произошло. Должно быть, Авалон ушел на весь день.
Я закончил около четырех часов дня. Во всяком случае закончил ту работу, которая была возможна с моей стороны. Я просверлил в стене насквозь крошечное отверстие, через которое просунул два провода с подсоединенной к ним коробочкой телефонного приемника. Сам приемник я спрятал за радиатором отопления, чтобы его не было заметно. Я собрал все крошки штукатурки в свой носовой платок, который затем выбросил в окно. Если особо не присматриваться, то дырку в стене было трудно увидеть. Но мне еще нужно было проникнуть в соседний номер, зайти с другой стороны стены и подсоединить к проводам маленький металлический диск — своеобразный "микрофон". Без этого никакого толку от моих приготовлений не было.
Должен пояснить, что придуманное мною устройство не являлось диктофоном. Оно ничего не записывало, а только усиливало звуки, которые улавливал "микрофон" в соседней комнате, и передавало их в мой номер на телефонный приемник с мембраной. Другими словами, в качестве улики или доказательства это не годилось. Нужен был непосредственный и независимый свидетель. Хотя, к черту свидетелей и прочую юридическую волокиту! Я хотел отплатить этому негодяю за Эдди, но считал, что, если дело дойдет до открытого предъявления обвинений в суде, то ублюдок сумеет выкрутиться. У меня не было на него ничего такого, что достаточно ушлый адвокат не смог бы развеять, как табачный дым, и все же я готов был поклясться на целой стопке Библий, что доктор Авалон был именно тем человеком, которого я разыскивал.
Следующим моим шагом была попытка попасть в соседний номер. Я осмотрел наружную часть своего окна, выходившего в ту же сторону, что и окно доктора, и понял, что этот путь мне недоступен. На стене не было ни пожарной лестницы, ни какого-либо карниза, по которому можно было бы перебраться. К тому же было уже довольно поздно, и доктор мог появиться в любую минуту. Как ни жалко мне было тратить впустую еще одну ночь, пришлось отложить это дело до утра. При этом, конечно, был риск, что доктор заметит какие-нибудь мелкие крупинки штукатурки, которые могли упасть на пол в его комнате. Но с этим ничего нельзя было поделать. Я утешал себя тем, что это было маловероятно. Тут уж, как говорится, "пан или пропал".
В ту ночь я не ложился спать и даже не раздевался. Я расхаживал взад-вперед по ковру, часто останавливался и прислушивался. Из 815-го номера не доносилось ни звука. Создавалось впечатление, что там так никто и не появился.
Утром та же горничная, с которой я разговаривал, пришла прибраться в номере. Как раз перед тем, как она вошла, я разворошил постель, поэтому все выглядело так, будто на ней спали. Закончив с моей комнатой, горничная направилась в 815-й номер и оставила дверь за собой приоткрытой. Такие у них правила, я полагаю. И еще напомню, что 815-й номер состоял из двух комнат.
Я подождал минут пять, чтобы горничная разобралась с одной из комнат — с любой из них, это не имело значения, — а потом выскользнул из своего номера, прикрыл за собой дверь, подкрался к 815-му и заглянул внутрь. Если бы кто-то застукал меня в коридоре, я бы соврал, что горничная забыла поменять мне полотенца, и я пошел требовать то, что мне положено.
Горничная была в гостиной. Все оказалось даже проще, чем я ожидал, потому что женщина водила по полу небольшим пылесосом, жужжание которого заглушало мои шаги.
Я подождал, пока горничная не повернется ко мне спиной, затем быстро прошмыгнул в дверь и исчез из поля ее зрения. Кровать в спальне была застелена. Значит, женщина закончила здесь свою работу и больше сюда не вернется. Я спрятался за спинкой большого мягкого кресла и стал ждать. В боковом кармане моего пиджака лежали медный диск, резиновая шайбочка и другие необходимые инструменты.
У меня уже затекли колени, когда, наконец, горничная управилась с уборкой и покинула номер. После этого я выждал еще пару минут, а потом встал, перебрался в гостиную и принялся за работу. Хорошо было то, что теперь не приходилось шуметь: сверление уже было выполнено. Если бы доктор Авалон неожиданно вошел и застукал меня за моим занятием, я бы притворился электриком отеля, которого послали подключить новую розетку или что-то в этом роде. Проблема, правда, заключалась в том, что я был одет не как электрик; и к тому же, поскольку доктор уже давно жил в этом отеле, он мог знать настоящего электрика в лицо. Но теперь думать об этом было уже поздно. Мне, кстати, пришло в голову, что следовало взять с собой револьвер. Я же, как дурак, оставил его в своей комнате.
Я управился довольно быстро. Все, что мне нужно было сделать, это вытянуть из дырки в стене концы проводов, подсоединить их к диску и прикрутить диск к плинтусу. По размеру диск был не больше кофейного блюдца, но ведь он был медным и поэтому ярко блестел. Я исправил это, придвинув прямо к плинтусу стул. Через пять минут все было готово. Устройство, правда, еще не работало. Его нужно было подключить к одному из светильников в моей собственной комнате. Я вернулся в свой номер и проделал необходимую процедуру. Вот теперь точно все.
Я ненадолго покинул отель, чтобы зайти в ближайшую закусочную и перекусить. После этого меня осенило, и я сделал еще одну вещь: зашел в мясную лавку.✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
— Мне нужен бараний язык, — сказал я продавцу. — Только выберите самый маленький.
Мясник выполнил мою просьбу, однако я посчитал, что язык все же слишком большой.
— Отрежьте мне только кончик, — попросил я.
Продавец посмотрел на меня как на сумасшедшего, но спорить не стал и сделал все, как я требовал. Потом он взял чистый лист вощеной бумаги, чтобы завернуть в нее язык.
— Нет, не так, — сказал я. — Найдите бумагу, запачканную кровью, заверните в нее, а уже потом — в чистый лист.
Я положил покупку в карман и, вернувшись в отель, поднялся в свой номер. Написал на свертке карандашом "Доктору Авалону", вышел в коридор и положил сверток у двери соседнего номера, как будто его там оставил посыльный. Затем я вернулся в свою комнату и стал ждать.
Теперь я буду знать наверняка. Если вдруг Авалон чист, он будет в недоумении. Подумает, что это либо розыгрыш, либо чей-то заказ по ошибке оставили не у той двери. Но если совесть его нечиста, он растеряется и выдаст себя. Выдаст хоть на краткое мгновение — это ведь нормальная человеческая реакция. А если вместе с доктором в деле был замешан еще кто-то — у меня было предчувствие, что так оно и есть, — то первое, о чем бы он подумал, это обратиться за помощью и советом к своим подельникам. Итак, я ждал, лежа на кровати, с револьвером в кармане и прижавшись ухом к телефонному приемнику.
Он пришел около шести. Я услышал, как открылась и закрылась дверь его номера, после чего спрыгнул с кровати и выглянул в коридор. Пакет исчез. Очевидно, он забрал его с собой. Я вернулся на кровать и, прижавшись ухом к телефонному приемнику, стал слушать. Я слышал, как потрескивала бумага, когда ее разворачивали. Звук был настолько отчетливый, будто все происходило в моей собственной комнате. Затем послышался вздох — такой, который издает человек, страдающий астмой, когда пытается восстановить дыхание. А потом — хлоп! Он в испуге выронил содержимое пакета. Мой прибор работал без сучка и задоринки; я ничего не упустил.
После этого я услышал звон бокала. Он наливал себе выпить. Сразу после этого бокал снова звякнул, а потом я услышал что-то вроде стона. Это было явной уликой. Человек не станет от испуга пить два бокала подряд только потому, что мясник по ошибке прислал заказ не на тот адрес. Именно доктор Авалон сделал это с моим братом; он и никто другой. Во мне снова закипала ярость. Моя нижняя челюсть дрожала, как у большой собаки, готовой вот-вот кого-нибудь укусить. Мне пришлось ухватиться рукой за край кровати, чтобы не сорваться с места и не броситься в соседний номер.
Тогда-то я впервые услышал его голос. Мой прибор работал великолепно, но сам голос звучал глухо и сдавленно. Он диктовал оператору номер телефона. Ридженси, четыре-два-восемь-один. Я схватил карандаш и нацарапал этот номер на стене.
— Привет, — донесся до моего уха хриплый голос. — Это Авалон. Ты меня слышишь? Я не хочу говорить слишком громко.
Его голос понизился до невнятного бормотания, но мой прибор меня не подвел — я все слышал и понимал.
— Кто-то за нами следит, и нам лучше хорошенько затаиться. Я решил, что ты должен знать, вот и все.
Он немного помолчал, потом заговорил снова.
— Нет, нет, не в этом дело. Если бы это было так, я бы все разрулил. Тут кое-что другое. Помнишь тот вечер? Мы поехали втроем, а вернулось нас только двое. Не спрашивай ничего! Я не могу говорить по этому телефону — на коммутаторе могут подслушивать. Вешай трубку и жди. Я тебе перезвоню. Воспользуюсь прямым телефоном в табачной лавке внизу. Так, на всякий случай.
Я услышал, как Авалон повесил трубку, вышел из своего номера и прошел по коридору мимо моей двери. Судя по всему, доктор торопился.
Я не стал терять времени даром. Схватил трубку своего телефона и позвонил в полицейский участок.
— Свяжитесь с Кейном или тем детективом, который с ним работает. Не важно, кто говорит! Это касается дела Мейсона, и дорога каждая минута. Отследите звонок Ридженси, четыре-два-восемь-один и задержите того, кто там окажется. Он сейчас на линии; ему как раз звонят. Сначала задержите его, а потом, если будет нужно, просмотрите материалы дела. Оно было открыто пятнадцатого мая. Не важно, кто я и откуда говорю. Я сейчас слишком занят.
Я повесил трубку, открыл дверь и выскочил в коридор.
Я хотел дождаться доктора возле его номера и, когда он вернется, припереть к стенке. Но тут я увидел, что в спешке он забыл закрыть свою дверь. Она была слегка приоткрыта, поэтому я толкнул ее и вошел в комнату, надеясь, что смогу найти какие-нибудь улики, прежде чем Авалон успеет их уничтожить. Дверь же я за собой закрыл, чтобы он ничего не заметил из коридора и не смог улизнуть.
В комнате все было примерно так же, как и тогда, когда я был здесь в последний раз. Минул всего лишь день, но мне казалось, что прошел целый год. Графин с алкоголем, из которого доктор наливал себе в бокал, стоял на столе. Окровавленный сверток лежал на ковре там, где Авалон его уронил. На сиденье стула я увидел открытый медицинский саквояж с множеством небольших блестящих инструментов с острыми краями. Я подумал, что один из них он использовал против Эдди, и меня снова охватила ярость. В этот момент я услышал, как в дверь вставляется ключ. Я моментально юркнул в ванную и спрятался за занавеской для душа. Я хотел посмотреть, что будет делать Авалон, прежде чем я его схвачу.
Доктор отпер дверь и вошел в номер. Снаружи на двери ванной было зеркало, и, когда Авалон проходил мимо, я увидел его лицо, на котором застыла жуткая, отвратительная гримаса. Рот доктора был приоткрыт, как будто ему было тяжело дышать. Короткая черная борода делала его немного похожим на обезьяну, стоящую на задних лапах. Он сновал по комнате туда-сюда, доставая одежду из шкафа и складывая ее на диване. Авалон готовился к очередному побегу, как тогда в "Сан-Пабло". Но на этот раз у него ничего не выйдет.
Я подождал еще, пока не услышал, как защелкнулись замки на чемоданах, а затем осторожно двинулся к выходу из ванной. Я достал из кармана револьвер и взвел курок. Потом я вышел в гостиную. Сначала доктор меня не заметил. Чемоданы стояли посреди комнаты, готовые к выносу, а он подошел к окну и с тревогой выглядывал наружу. Думаю, Авалон ждал, когда на машине приедет его сообщник и заберет его из отеля.
Я неслышно миновал полкомнаты и мрачно произнес:
— К вам посетитель, доктор Авалон. Повернитесь и поздоровайтесь с братом Эдди Мейсона.
Я стоял у него за спиной. Он обернулся так быстро, как если бы в комнате кто-то щелкнул хлыстом, и когда доктор меня увидел, его глаза расширились. Я держал пистолет, плотно прижатым к моему боку. Авалон видел, что дуло направлено прямо на него.
Лицо доктора посерело. Он издал сдавленный горловой звук, но закричать не смог. Потом он глубоко вздохнул, и я понял, что доктор пытается взять себя в руки. Наконец, он снова обрел дар речи.
— Кто вы такой? И кто такой Эдди Мейсон? Я никогда...
Не сводя с него глаз, я ногой подпихнул вперед окровавленный сверток, лежавший на полу.
— Теперь понятно, почему я здесь?
Доктор Авалон втянул голову в плечи, отчего еще больше стал похож на обезьяну.
— Я... я не знаю, как так вышло, — забормотал он. — Я не хотел заходить так далеко. Что-то на меня нашло. Я просто хотел его напугать.
— А я хочу вогнать вам в сердце все шесть пуль, — прорычал я. — Поэтому я сюда и пришел. И чем быстрее все закончится, тем лучше!
— Но я его не убил! — воскликнул Авалон. — Я не отнял у него жизнь! Вы не можете так со мной поступить!
— Стало быть, вы признаете, что сделали это? Я так и знал. Но остается еще Ридженси, четыре-два-восемь-один. Возьмите лист бумаги и напишите то, что я вам скажу. А потом посмотрим. Я даю вам время еще подышать, хотя вы этого не заслуживаете. Следовало бы раздавить вас, как гнусную жабу!
— Конечно. Все, что угодно... Я сделаю все, что вы скажете, — облегченно пробормотал доктор, и из уголка его рта вытекла струйка слюны.
Он неопределенно махнул рукой куда-то мне за спину.
— Там ручка и бумага… На столе прямо за вами. Вы не могли бы мне их передать?
Мне следовало помнить, что никаких ручек и бумаг там нет; я проходил мимо этого стола всего минуту назад. Также мне следовало помнить, что Авалон был по-своему безумен; а если таких людей загоняют в угол, они становятся чертовски изобретательными. Но он застал меня врасплох, и я полуобернулся, чтобы протянуть руку к столу.
За этим меня как будто ослепила яркая вспышка света, и что-то разбилось о мою голову. Полагаю, это был графин, который стоял на столе рядом с нами. Доктор, должно быть, изготовился к удару уже несколько мгновений назад, а я этого не заметил. Одновременно он другой рукой схватил мое запястье и вывернул его так сильно, что у меня даже не было возможности согнуть палец на спусковом крючке. И в следующую секунду револьвер выскользнул у меня из руки.
Последнее, что я запомнил, был глухой удар. Это отлетевший в сторону револьвер упал на ковер. Уже отключаясь, я почувствовал, как бренди — а может, это была кровь — заливает мне уши и глаза.
Когда в голове у меня прояснилось, и я пришел в себя, то обнаружил, что я не лежу на полу, а сижу на стуле. Мои лодыжки были привязаны к ножкам стула длинными полосками ткани, оторванными то ли от рубашки, то ли от нижнего белья. Я сидел на своих собственных руках, которые были привязаны к сиденью каким-то хитроумным образом — скорее всего, еще одной длинной полосой ткани, идущей вокруг всего стула и пропущенной под моим телом.✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
Такое положение было пыткой для моих согнутых запястий, особенно для того, которое доктор ранее вывернул. То, что я сначала принял за мерзкий привкус во рту, оказалось неплотно засунутым кляпом. Краем глаза я увидел револьвер, все еще лежавший там, где он упал. Я возблагодарил судьбу за то, что Авалон не поднял оружие и не направил его на меня. Потом, когда я задумался об истинном положении, в котором оказался, что-то мне подсказало, что я не прав. Возможно, было бы даже лучше, если бы доктор меня пристрелил.
Он стоял ко мне спиной, и я сначала не понял, что он делает. Или, скорее, это мой разум не понял. Зато мои инстинкты отреагировали верно — сродни поведению животных. Волосы у меня на затылке встали дыбом, а сердце обдало леденящим холодом. Моя грудь вздымалась, как кузнечные меха.
Горел яркий белый свет, излучаемый чем-то вроде медицинской лампы. Как в тот раз, когда Эдди видел, как Авалон делал что-то с той женщиной. Это меня не испугало. Из-за спины доктора доносилось негромкое позвякивание, как будто он перекладывал некие металлические инструменты. Это меня тоже не сильно напугало, хотя я уже начал догадываться, в чем тут дело.
Нет, он не посмеет, сказал я себе мысленно. Не настолько же он безумен! Я ведь не Эдди, которого он подловил в пустынном переулке. Мы были в отеле; вокруг нас — сотни людей. Мы находились в помещении, которое, как было известно, он занимал в течение последних месяцев. Все, что здесь могло случиться, указывало бы прямо на него. Если он оставил меня в своем номере, значит, он был в себе уверен; хотя, с другой стороны, не было никакой возможности вытащить меня отсюда и остаться при этом незамеченным.
Однако стоило доктору обернуться и посмотреть на меня, как я сразу понял, что он настроен весьма решительно. Он решился бы на все что угодно. Не потому, что у него не было выбора, а просто потому, что он потерял голову и перестал думать об осторожности. Ярко горевшая лампа и металлические инструменты не могли бы передать этого лучше, чем выражение глаз Авалона.
В этот момент я почувствовал настоящий страх. Я находился в компании безумца. Возможно, доктор Авалон всегда был не в себе, но ему удавалось искусно это скрывать. А может быть, неожиданность моего появления лишила его разума. На доктора было жутко смотреть. Пустой взгляд и застывшая рассеянная улыбка. Ну прямо старый добрый семейный врач, лишившийся своей постоянной практики.
Я сидел совершенно беспомощный, как зритель на спектакле. И что это был за спектакль! Больше всего меня напугало то, насколько тщательно, профессионально и хладнокровно доктор пропитывал дезинфицирующим раствором несколько ватных тампонов. Сейчас я был готов отдать все на свете, только бы он направил на меня револьвер и выстрелил. Это было бы лучше, чем то, что мне предстояло пережить. От отчаяния я напряг мышцы, рванулся вперед и, резко развернувшись, упал вместе со стулом на бок, ударившись головой об пол. Сознания, правда, я на этот раз не потерял. Доктор Авалон подошел ко мне, поднял стул и вновь поставил его прямо. Я, естественно, ничем не мог ему помешать. Доктор был совершенно спокоен — как будто имел дело с маленьким непослушным ребенком.
— Не суетитесь, — мягко сказал он. — Скоро все закончится. Я уже почти готов.
"Если будет так, как с Эдди, — мысленно взмолился я, — то пусть его рука соскользнет и он перережет мне горло".
Доктор достал газету и расстелил ее на полу возле моих ног.
— Это если будут брызги, — промурлыкал он. — Я делал то же самое с вашим братом. Газетная бумага — лучший абсорбент из всех, что есть на свете.
К этому времени пот ручьями стекал по моему лицу. Все это походило на дурной сон. На столе лежали в ряд несколько небольших острых скальпелей. Доктор выбрал один, нежно подышал на него, а затем повернулся и с улыбкой двинулся ко мне.
— При обычных условиях следовало бы использовать хлороформ, — сказал он. — Но это вам в отместку за то, что вы пришли ко мне в неурочное время!
Внезапно Авалон разразился безумным, истерическим смехом, и мне стало совсем тоскливо.
— А теперь, мой друг, — отсмеявшись, произнес доктор, — вот как мы поступим…
Он наклонился и, потянув за кляп, вытащил его у меня изо рта.
Я только этого и ждал. Это был мой единственный шанс. Я издал такой громкий и дикий вопль, какого, наверное, никогда не слышали не только в этом отеле, но и в любом другом месте.
Авалон больно схватил меня за нижнюю челюсть и стал тянуть ее вниз так, что я больше не мог кричать. Локтем другой руки он уперся мне в лоб и наклонил мою голову назад. Я не мог закрыть рот. Моя голова была словно зажата в тисках. Как вы понимаете, от локтя до запястья рука доктора была свободна, и в ладони у него был зажат скальпель. Перед моим лицом мелькнуло блестящее лезвие. Я понял, что сейчас мне предстоит пережить жуткие мгновения.
— Что здесь происходит? — раздался вдруг у меня за спиной спокойный голос.
Доктор Авалон выпрямился.
— Как вы смеете входить сюда без стука, когда я занимаюсь своими пациентами? — возмущенно воскликнул он.
Мне повезло, что, как бы напуган я ни был, я до сих пор не потерял сознания. В тоне доктора была такая уверенность, что ему все могло бы сойти с рук, независимо от того, был я связан или нет. Ни кричать, ни говорить я не мог, но я воспользовался единственным доступным мне способом, чтобы привлечь внимание того, кто только что появился в номере. Я резко дернулся, снова вместе со стулом повалился на пол и отчаянно забился, пытаясь высвободиться.
Я оставался в сознании, но в течение нескольких минут все вокруг меня было как в тумане. Когда же мой взгляд обрел ясность, я обнаружил, что опять нахожусь в вертикальном положении, а мои путы ослаблены. Вокруг меня стояли главный менеджер, гостиничный детектив, портье и еще какие-то люди.
— Вы его схватили? — было первое, что я спросил.
Люди покачали головами. Кто-то махнул рукой, и я обернулся.
Окно было распахнуто настежь. Занавески свисали наружу, как будто что-то тяжелое увлекло их за собой. Внизу, на улице, кричала какая-то женщина, и слышался топот ног сбегавшихся на ее крик людей.
— Слава Богу, — сказал я, поворачиваясь обратно. — Вы пришли как раз вовремя.
Я посмотрел на гостиничного детектива.
— Как вам удалось так оперативно действовать?
Детектив выглядел смущенным.
— Ну… видите ли, — промямлил он, — мы случайно оказались в вашем номере, потому что... э-э... расследовали ваши странные действия, о которых нам сообщила горничная, и мы через стену услышали, что здесь что-то происходит. Однако, пока вы громко не закричали, мы думали, что доктор просто занимается своим пациентом. И даже тогда мы не были до конца уверены, пока я не открыл дверь своим ключом и не посмотрел, что тут творится.
— В общем, — сказал я, — если не считать вывихнутого запястья, затекшей челюсти и шишки на голове, то я довольно легко отделался — благодаря вашему появлению.
В дверях послышался шум, и в номер влетел напарник Кейна.
— Мы схватили того парня из Ридженси, четыре-два-восемь-один. Он раскололся, как орех! Это наркоман, которого лечил доктор Авалон. И в ту ночь как раз он вел машину…
Выходя из номера, я к всеобщему удивлению, показал язык напарнику Кейна.
— Мой язык все еще при мне, — сказал я.
Ну, не нравился мне этот полицейский, что тут поделаешь!
Я заехал в больницу навестить Эдди. Он увидел пластырь у меня на голове и бинт вокруг моего запястья. Мы просто смотрели друг на друга и молчали.* * *
— Все в порядке, братишка, — сказал я через некоторое время. — Теперь все будет в порядке.
Да, так оно и будет. В наши дни есть протезы в виде искусственных пальцев, которые ничем не уступают настоящим. А чтобы стать хорошим электриком, не обязательно много говорить.Информационный блок*Название на языке оригинала:*"Walls That Hear You"Первая публикация на языке оригинала:*Detective Fiction Weekly, 18 августа 1934 г.Другие публикации:*/————Формат:*РассказПервый перевод на русский язык:*Форум "Клуб любителей детектива, 20 января 2024 г., В. Краснов│Редактор−корректор: О. Белозовская.
Переведено по изданию: "A Treasury of Stories" ｢Большая эл.антология｣ -
Предвестие смерти
ЭТО было именно то, что кто-то мог бы назвать самым мрачным моментом в жизни. С моего лба капал пот, и я пристыженно смотрел в пол.
— Но, шеф, — промямлил я, когда он перестал меня чихвостить, — я всего-то выпил пару кружек пива, и, кроме того, я в это время не был на дежурстве. И откуда мне было знать, что это был совсем не тот выход? Я вообще понял, что в окне стоит зеркальное стекло, только когда вышел с другой стороны. А мой пистолет не стрелял, можете сами убедиться. Какая-то машина стояла на улице, и вдруг она дала задний ход. И все бросились врассыпную. Вы же не будете меня наказывать?
— Нет, — сказал шеф, — но я собираюсь дать тебе одно миленькое задание, которое на время избавит тебя от неприятностей. С этой минуты будешь присматривать за Мартой Медоуз. Она получает письма с угрозами. Только что звонили с киностудии и попросили предоставить ей защиту. Защита — это ты. До дальнейших распоряжений.
— В таком случае я подаю в отставку, — заявил я.
Не прикасаясь к своей сигаре пальцами, шеф перекатил ее из левого уголка рта в правый, наклонился ко мне, перегнувшись через стол, — и разразилась новая гроза. Было много ударов кулаком по столешнице из красного дерева. Нельзя было разобрать даже собственных мыслей, настолько громко орал шеф.
— В отставку?! Ты не можешь уйти в отставку! Только через мой труп! Что, по-твоему, представляет собой наша работа? Мы здесь что, в бирюльки играем?
— Но… но шеф, — взмолился я. — Телохранитель… киноактрисы! Да ребята меня засмеют. Я сгорю со стыда! И что скажет моя жена? Распните меня, расстреляйте — все, что угодно, только не это!
Шеф схватил со стола несколько листов бумаги и сделал вид, что углубился в чтение документов.
— Ни слова больше, Гэлбрайт, — прорычал он. — Убирайся. Иди прямо к ней и не выпускай ее из поля зрения… до дальнейших распоряжений. Помни, твоя задача — не отслеживать эти угрозы или гоняться за тем, кто их посылает, а просто присматривать за Мартой Медоуз и следить, чтобы с ней ничего не случилось. Ты несешь полную ответственность за ее безопасность.
— Ладно, шеф, — вздохнул я. — Осталось только нацепить на меня собачий ошейник.
В тот день, когда я вышел из участка и сел в такси, я был, вне всякого сомнения, самым несчастным детективом на свете. Я полагал, что чем раньше займусь этой кошмарной работой, тем скорее начальник смягчится и избавит меня от нее. Расходы на такси и на все остальное в дальнейшем будет оплачивать лично мисс Медоуз, и от этого она нравилась мне еще меньше. Конечно, если говорить честно, то я не желал ей никакого зла, однако в тот момент меня трудно было назвать ее поклонником.
Снаружи киностудия на Марафон-стрит больше походила на библиотеку, чем на что-либо студию мира грез. Привратник снял телефонную трубку и сказал: "Из полиции к мисс Медоуз". И дальше все было просто шикарно. Меня передавали из рук в руки, как волейбольный мяч; и все, начиная с привратника и дальше, казалось, были очень рады, что меня прислали охранять мисс Медоуз. Складывалось впечатление, что здесь ее очень любили.
Когда меня привели к мисс Медоуз, актриса отдыхала между дублями и обедала в своей гримерке. Ее обед состоял изсолодового молока*и кусочка бисквита — этого было недостаточно, чтобы поддержать жизнь даже канарейке. На лице мисс Медоуз был густой слой грима, но даже при этом она все равно была похожа на чью-то двенадцатилетнюю сестренку. Хотелось стать ее старшим братом и защищать от проказ соседских мальчишек.или солодовый порошок, — порошкообразная кашица, приготовленная из смеси солодового ячменя, пшеничной муки и выпаренного сухого цельного молока.
— Мисс Медоуз, я Джимми Гэлбрайт из полицейского управления, — отрекомендовался я.
Она дружелюбно мне улыбнулась и сказала:
— Вы совсем не похожи на детектива. Я бы приняла вас за студента.
Просто для того, чтобы поставить ее на место, я заявил:
— А вы совсем не похожи на кинозвезду. Я бы принял вас за ученицу начальных классов, которая готовится к школьному спектаклю.
В этот момент в гримерку заглянула чернокожая женщина. Кажется, это была горничная мисс Медоуз.
— Милочка, вы почти… — заговорила негритянка, но, увидев меня, она тут же сменила тон. — Почему вы здесь курите, молодой человек? Вы хотите спалить нашу красавицу?
Я сразу даже не понял, что она имела в виду. Я находился на приличном расстоянии от мисс Медоуз.
— Тише-тише, Нелли, — с улыбкой произнесла Марта Медоуз. — Она беспокоится вот об этом, — пояснила она мне и указала на свое платье. — Здесь есть вставки из целлулоида, чтобы придать ткани жесткость. И если на платье попадет искра…
Ее платье было скроено по моде времен Гражданской войны, с широким кринолином размером с воздушный шар. Я поспешно затушил сигарету между пальцами.
— То, что этого до сих пор не произошло, не значит, что этого не может случиться, — огрызнулась свирепая Нелли и стала заниматься своими делами, продолжая бормотать что-то себе под нос.
В гримерке зазвонил телефон. Мисс Медоуз сняла трубку, послушала и сказала:
— Хорошо. Я готова.
Она повернулась ко мне.
— Сейчас я должна вернуться на съемочную площадку. Сегодня мы снимаем большую и важную сцену.
— Извините, — сказал я, — но мне придется пойти вместе с вами. Так мне приказали.
— Мне это будет даже приятно, — промурлыкала звезда, — но режиссеру может не понравиться, что за съемкой наблюдают посторонние. Он у нас очень темпераментный.
Я не был уверен, что до конца понял значение слова "темпераментный", однако напустил на себя умный вид и глубокомысленно произнес:
— Он это переживет.
Мисс Медоуз передернула плечами, после чего мы все втроем покинули гримерку. Я пропустил женщин вперед и последовал за ними. Наш путь пролегал между низкими одноэтажными зданиями (киномастерскими), и, наконец, мы подошли к павильону, похожему на огромный ангар с раздвижными воротами. На створках ворот красовались аккуратные вывески: "Площадка VIII", "Медоуз", "Фильм о Гражданской войне". Снаружи слонялись люди: кто-то в исторических костюмах, кто-то в обычной одежде. Все почтительно расступались перед мисс Медоуз. Она прошла через толпу, как нож сквозь масло, и вошла в павильон. Слегка кивнула паре человек, которые чуть ли не пополам сложились, кланяясь ей в ответ.
Цементный пол внутри павильона был исчерчен множеством узких стальных рельсов, напоминавших детскую железную дорогу. Эти рельсы служили для перемещения тяжелых тележек с кинокамерами. Вверху, на стропилах, были подвешены десятки тросов, канатов, электрических проводов и шарнирных блоков. У стен аккуратными стопами были сложены холсты с живописными фонами. Но снимать сцену собирались вовсе не здесь. В глубине павильона находилась звуконепроницаемая дверь с красным фонарем над ней, ведущая на саму съемочную площадку, где должно было происходить действие.
Однако прежде чем мы успели войти в эту дверь, к Медоуз подошел абсолютно лысый мужчина в джемпере. Он был около пяти футов ростом и с носом, похожим на клюв орла. За мужчиной, как тень, следовала девушка с толстой тетрадью, напоминавшей блокнот стенографистки. Я сразу решил, что лысый парень и есть режиссер, а девушка, по всей видимости, его ассистентка.
— Кто этот человек? — спросил режиссер, имея в виду, разумеется, меня.
После того как мисс Медоуз все ему объяснила, он вскинул обе руки к голове, будто хотел вырвать себе волосы; только, как я уже сказал, он был абсолютно лысым.
— Нет! — воскликнул этот парень. — Я не могу так работать! На площадке слишком много людей! Сначала твоя горничная. Теперь детектив! Кто будет следующим?
Они начали спорить о том, могу ли я войти или должен остаться снаружи, причем мисс Медоуз была на моей стороне, а девушка-ассистентка пыталась успокоить режиссера.
— Ну, Сторми, — говорила она, — пожалуйста, не волнуйся. Тебе это вредно. У тебя чувствительная натура.
В конце концов я прервал спор, заявив, что позвоню своему шефу и пусть он сам решает, поскольку именно он дал мне задание. Но в павильоне телефона не было, и мне пришлось выйти на улицу, чтобы позвонить в участок из студийного кафетерия, расположенного по соседству.
Шеф взорвался, как праздничная петарда.
— Что они себе думают? Сначала просят для нее телохранителя, потом пытаются его прогнать. Пойди к ним, Гэлбрайт, и если они снова попытаются выставить тебя вон, возвращайся и доложи мне обо всем. Я сниму с себя всю ответственность за ее безопасность!
Слова шефа прозвучали музыкой для моих ушей, поскольку мне эта работа с самого начала не понравилась.
И действительно, когда я вернулся, звуконепроницаемая дверь уже была закрыта, и горел красный фонарь, предупреждая о том, что съемка началась. Стало быть, меня ждать не стали. У двери стоял охранник.
— Мисс Медоуз попросила вас подождать здесь, — сказал он мне. — Сторманн заставил ее зайти внутрь.
— Значит, так? — вскипел я. — Вот ведь слизняк! Кем он себя возомнил? Может, здесь он и важная шишка, но для нас он никто!
Шеф четко сказал мне, что делать, но такое наплевательское отношение со стороны Сторманна сильно меня задело, и вместо того, чтобы уйти, я принялся слоняться вокруг, предвкушая удовольствие, с которым все ему выскажу, как только он появится. Вторгнуться прямо сейчас на съемочную площадку было бы неразумно. Сорванная съемка стоила бы кинокомпании тысячи долларов и, возможно, привела бы к скандалу между мисс Медоуз и ее боссами; поэтому у меня просто не хватило духу это сделать.
— Они закончат примерно в четыре, — сказал мне охранник.
На часах было около двух.
Вытерпел бы я целых два часа только для того, чтобы хорошенько отчитать Сторманна? Не знаю. И теперь уже никогда не узнаю. Где-то в 14:10 дверь внезапно распахнулась, и до нас донеслись душераздирающие крики. Казалось, будто людей буквально рвали на части.
— Что-то случилось! — выпалил охранник. — Этого нет в сценарии! Я знаю, потому что они репетировали все утро…
В дверном проеме показалась горничная мисс Медоуз. Несмотря на темную кожу лица, она выглядела страшно побледневшей. От испуга женщина не могла говорить.
— Ой, кто-нибудь… — еле выдавила она. — Быстрее… кто-нибудь… — она задыхалась. — Я… стучала в эту дверь…
Однако жертвой была не горничная. Из-за ее спины продолжали доноситься крики.
Я ворвался в помещение; охранник вбежал вслед за мной. Открывшееся нам зрелище было ужасающим. Марта Медоуз, на которую все еще были направлены камеры, на глазах у всех заживо сгорала. С головы до ног она была охвачена пламенем. Настоящий живой факел, воющий от боли. Она вслепую металась туда-сюда. Ее пытались догнать, поймать, набросить на нее что-нибудь, дабы сбить пламя. Но, обезумевшая в смертельной агонии, Марта Медоуз с какой-то адской ловкостью ускользала от людей, пытавшихся ей помочь. Что заставляло ее отказываться от помощи, я так и не понял. Это зрелище я, наверное, буду помнить до конца своей жизни.
Однако я не стоял и не смотрел. Я бросился головой вперед прямо в пламя. Обжигая руки, я схватил что-то мягкое и дрожащее, то, что когда-то было прохладной человеческой плотью. Огненный столб опрокинулся, упал горизонтально на пол; пламя немного укротилось и вспыхивало вокруг алыми гребешками. На мисс Медоуз и частично на меня набросили одеяло или что-то в этом роде. Повалил густой черный дым. Марта Медоуз последний раз вскрикнула и замерла.
Я задержал дыхание, чтобы не пускать в легкие эту чертову дрянь. Сквозь одеяло я чувствовал, как вокруг нас двоих копошатся люди. Через минуту я уже вполне пришел в себя. У меня сильно болели руки. Манжеты рубашки местами обгорели до коричневого цвета и отваливались хлопьями, крупинки сгоревшего целлулоида въелись в переднюю часть костюма. В остальном со мной все было в порядке. Но то, что лежало под одеялом, не двигалось. Пять минут назад это была одна из самых красивых девушек Америки, а теперь я бы не рекомендовал людям со слабым желудком смотреть на то, во что она превратилась.
Словно в какой-то дурацкой шутке, подмигивающие глаза кинокамер все еще были обращены на площадку, и в наступившей теперь мертвой тишине можно было услышать стрекотание, означавшее, что они до сих пор работают.
Между прочим, охраннику хватило присутствия духа позвать на помощь еще до того, как пламя было потушено. На киностудии имелся собственный медпункт, расположенный неподалеку от павильона. Оттуда прибыли двое мужчин с носилками и унесли с собой то, что находилось под одеялом. Нелли пошла вместе с ними, рыдая, как раненый бычок, и стеная:
— Господи! Господи! Спаси бедное дитя!
Сторманн в состоянии шока трясся, как осиновый лист. Один из электриков поил его виски. Девушка-ассистентка была единственной, кто, казалось, не потерял головы. Я подошел к ней, одновременно втирая масло, которое мне дали, в красные пятна от ожогов на тыльной стороне рук и запястий, и спросил:
— Как это произошло?
Оказалось, что она не настолько умна, как я подумал.
— Это случилось вот здесь, — сказала она. — Я очень внимательно следила. Так положено. Это моя работа.
Я посмотрел, где находится ее "здесь"; но вместо того, чтобы указать какое-то конкретное место на съемочной площадке, ассистентка режиссера показала на свою толстую тетрадь.
— Смотрите, тут написано: "О, неужели он никогда не придет?" Это ее реплика. Она стоит у окна и ждет своего возлюбленного. В общем, она нормально сказала эту фразу, а следующее, что я помню, это странные мерцающие отблески на страницах сценария. Когда я подняла глаза, то увидела, что мерцание исходило от нее. Она была вся в огне. Ну, я, значит, по привычке сразу посмотрела в сценарий, чтобы узнать, было ли такое по сюжету…
Я посчитал эту девицу полной дурой. Или по крайней мере очень эффективным ассистентом режиссера — ни на что другое она не годилась. Затем я занялся Сторманном. Он уже прикладывался к третьему или четвертому бокалу виски, трагично заламывал руки и со стоном бормотал что-то вроде: "О, мой фильм, мой прекрасный фильм..."
— Возьмите себя в руки! — прикрикнул я на режиссера. — Неужели тут ни у кого нет сердца? Эта думает о своем сценарии, вы — о своем фильме. И только я переживаю из-за несчастной девушки. Может быть, вы расскажете мне, как все произошло? Вы режиссер и должны были наблюдать за тем, что творится у вас на площадке!
Наверное, с ним уже давно никто так не разговаривал. У Сторманна отвисла челюсть. Я схватил его за плечо, крепко тряхнул, а потом отобрал бокал.
— Отдайте-ка мне это пойло, пока я вконец не разозлился. Я официально сниму с вас показания в качестве свидетеля. Можете считать это предварительным расследованием.
Я не забыл, что это из-за него меня не пустили на площадку. Поняв, что я не буду лебезить перед ним, как все его подхалимы, Сторманн разразился таким потоком слов, что мне даже стало больно.
— ...В тот момент рядом с ней никого не было, — говорил он. — Я никак не могу понять, откуда появился огонь. Я был прямо здесь, на боковой линии. Я всегда тут сижу. А она была вон там, у того окна...
— Да, я все это знаю. Я вас спрашиваю о другом. Вы видели или не видели, кто это сделал?
Я был зол и на каждое свое слово тыкал Сторманна пальцем в грудь, чтобы до него дошла моя мысль. Не привыкший к такому обращению, он боялся даже пикнуть.
— Не-е-ет, — наконец, протянул он, как набедокуривший школьник.
— Значит, не видели. Кто-нибудь курил тут сигареты?
— Нет, что вы! — промолвил Сторманн. — Ни один режиссер такого не разрешает; за исключением случаев, когда это требуется по сценарию. Дым затуманил бы объективы камер...
— Может быть, она касалась электрических проводов?
— Поблизости проводов нет, можете сами убедиться. По сюжету действие происходит внутри старинного особняка.
— А это что за штука?
Я взял в руки зажженную масляную лампу, стоявшую на фальшивом подоконнике, но, присмотревшись, увидел, что в нее вмонтирован карманный электрофонарик. Я вернул лампу на место.
— Кто еще участвовал в этой сцене? Мисс Медоуз ведь была не одна?
— Еще снималась Рут Тобиас. Вон та девушка, которая плачет.
Я позволил Сторманну вернуться к утешавшему его алкоголю, а сам подошел к Рут Тобиас. Девушка сидела на стуле. У нее была настоящая истерика, однако, как я мог бы догадаться, жалела она не бедняжку Медоуз, а саму себя.
— Целых два года... — бормотала Рут. — Целых два года ушло на то, чтобы вернуться... Я ждала... И вот, пожалуйста! Меня больше не будут снимать. Я старею...
— Ладно, сестренка, закрой краны, — фамильярно сказала я. — Дядя хочет тебя кое о чем спросить. Расскажи, что с ней случилось?
На Рут было такое же пышное платье, делавшее ее похожей на девочку, но выглядела она постарше. Более взрослый вид ей придавали черные перчатки, лорнет и волосы, собранные на затылке в причудливый узел. Ей еще не исполнилось и двадцати, однако, если присмотреться внимательнее, то можно было подумать, что последние несколько лет, пока девушка была без работы, она исправно пользовалась услугами бутлегеров.
— Я играю ее старшую сестру, — хлюпая носом, заговорила Рут. — У них хватило наглости пригласить меня на такую возрастную роль. Но мне не приходится выбирать. Соглашаюсь на все, что предложат. На площадке я сидела в кресле-качалке, прямо к ней лицом. По сюжету я не одобряю парня, с которым она собирается сбежать, но все, что я делаю, чтобы выразить это, — это продолжаю раскачиваться взад-вперед. Она стояла спиной ко мне, у окна... Говорю же вам, я смотрела прямо на нее. И вдруг — пффф! — она вся вспыхивает с головы до ног! Мгновенно, без всякой видимой причины! Все, что я успела сделать, это отскочить в сторону...
"Конечно, как же еще", — подумал я, но вслух этого говорить не стал.
Рут одарила меня льстивой улыбкой и промолвила:
— Для детектива вы смотритесь совсем неплохо.
— Это мне всегда говорят моя жена и мои восемнадцать детей, — поморщившись, выдавил я.
— Хм, — хмыкнула девушка и отошла, чтобы позаимствовать у Сторманна виски.
В этот момент пришло сообщение, что, как бы невероятно это ни звучало, мисс Медоуз все еще дышит. Однако осталось ей недолго — это был вопрос всего нескольких минут. Ей вкололи морфий, чтобы унять нестерпимую боль.
— Она в сознании или нет? — спросил я.
— Она в полубессознательном состоянии.
— Тогда быстро, дайте мне на нее взглянуть, пока она еще жива!
Шанс, конечно, был ничтожный, но, возможно, мисс Медоуз знала, что произошло или кто это сделал. Может быть, она единственная понимала, что стало причиной произошедшего, и просто не смогла вовремя предотвратить трагедию и спасти себя.
Выходя со съемочной площадки, я схватил за шиворот охранника, который снова стоял у двери, не пропуская внутрь толпу статистов и сотрудников, которые сбежались, услышав новости.
— Считайте себя помощником шерифа, — сказал я охраннику вполголоса. — Проследите, чтобы все оставались на своих местах, пока я не вернусь. И обязательно проследите, чтобы на площадке ничего не трогали, ни одной мельчайшей щепки...
Зрелище, представшее передо мной в медпункте, было чудовищным. Фигура, лежавшая на кровати, не имела глаз, ушей, носа — вообще никаких человеческих признаков. Огромная, похожая на тыкву голова, как будто маска для Хеллоуина, склеенная из множества слоев медицинской марли и бинтов. Эта голова белела в зеленоватом полумраке медпункта, окна которого были закрыты шторами. Узкая щель между бинтами указывала, где находится рот пострадавшей. Поверх простыней лежали две полностью забинтованные руки, напоминавшие лапы фантастического животного. Мисс Медоуз была в сознании, но бредила, очевидно, из-за "наркотического опьянения": морфий избавлял ее от ощущения боли в последние минуты жизни. Верная Нелли находилась рядом с хозяйкой.
Я наклонился к Марте Медоуз и стал вслушиваться в невнятное бормотание, доносившееся из-под бинтов. Однако ни слова нельзя было разобрать.
— Марта, — взмолился я. — Марта Медоуз, что стало причиной несчастного случая?
Бормотание внезапно прекратилось. Я не мог понять, услышала она меня или нет. Я повторил свой вопрос. И вдруг увидел, как голова девушки медленно и еле заметно качнулась из стороны в сторону.
— Не был... несчастный случай, — пробормотала она.
Потом Марта повторила это еще раз, но так тихо, что я уже кое-как смог расслышать. Через минуту ее голова повернулась набок; тело слегка дернулось и затихло. Марта Медоуз скончалась.
Я вышел из медпункта на улицу и остановился, погруженный в свои мысли. Я не узнал того, что хотел узнать, — что стало причиной инцидента. Но я узнал кое-что другое, и гораздо более важное. Слова "Не был... несчастный случай" означали, что все было сделано намеренно. А что еще они могли означать? Не выдаю ли я желаемое за действительное? Морфий, бредовое состояние, покачивание головой в предсмертной агонии, которое я принял за "Нет"? Может быть, я ищу то, чего на самом деле не было? Хотя вряд ли. На каждый аргумент у меня имелся ответ. Марта Медоуз понимала, о чем я ее спрашивал. Она была вполне в здравом рассудке.
Смерть может наступить во время бессознательного состояния или даже во сне, но в моменты бреда человек обычно не умирает. А за мгновение до кончины разум всегда проясняется. И разве мисс Медоуз не получала писем с угрозами и не просила о защите? В любом случае, сказал я себе, пока у меня есть сомнения, я должен тщательно все проверить, чтобы никаких сомнений не осталось. Только так и не иначе. В конце концов, это моя работа.
На улицу вышла Нелли. Она больше не рыдала, как на съемочной площадке.
— После всех формальностей ее будут готовить к погребению, — сказала она с какой-то затаенной яростью. — Я куплю бутылку джина и выпью ее до дна. Если это меня не убьет, я куплю еще бутылку и буду пить снова и снова. Ей ведь и там нужна будет горничная. Я не могу оставить ее одну.
Нелли горестно покачала головой и пошла прочь.
У меня хватило жестокосердия, чтобы пойти за ней и тронуть за локоть.
— На том свете мисс Медоуз найдет себе покой. Но, скажите, здесь, на земле, был кто-нибудь, кто желал ей зла?
Нелли снова покачала головой.
— Типун вам на язык! Она всем нравилась, и ее все любили. Разве не она уговорила их дать роль в картине этой мисс Тобиас, которую никто не хотел брать на работу?
— А те угрозы, которые она получала? Где эти письма?
— Она отдала их своему администратору. В шоу-бизнесе такие угрозы не редкость. Это лишь говорит о том, что ты важная шишка, вот и все.
— Когда это случилось, вы там были. Что вы видели?
— Да, в общем-то, ничего. Платье как будто само загорелось.
Слова Нелли натолкнули меня на одну мысль, но я пока решил отложить ее в дальний ящик. Я позвонил в участок и рассказал шефу о случившемся.
— Тут что-то необычное — сказал я. — Пламя появилось у всех на глазах, но никто не видел, где возник огонь. Думаю, мне лучше пока здесь остаться и поработать на месте.
— Потряси там всех основательно. Я позвоню на студию и улажу формальности.
Когда я вернулся в павильон на съемочную площадку, все были на месте — все, кроме Сторманна и мисс Тобиас.
— Кажется, я вам ясно сказал, — прорычал я на ухо охраннику.
— Они сейчас придут, — заныл парень. — Они мне так сказали. Сторми пошел за виски. У электрика, который его поил, больше не было. А мисс Тобиас пошла снять костюм и переодеться. Она занервничала, потому что Сторми с расстройства начал курить, и прямо рядом с ней. А ведь после того, что случилось… И потом, они ведь не были арестованы. Скажу вам откровенно, если бы я попытался остановить Сторми, то завтра вылетел бы с работы.
Буквально через пару минут они вернулись. Первой пришла мисс Тобиас, и я мысленно отметил этот факт. С каких это пор мужчине требуется больше времени, чтобы раздобыть спиртное, чем женщине, которой нужно полностью переодеться, да еще и соскоблить с лица слой грима? Это был еще один маленький нюанс не в пользу Сторманна. Таких "улик" у меня пока было три. Режиссер не хотел, чтобы я сопровождал мисс Медоуз на съемочную площадку. Он заставил ее зайти внутрь, пока я выходил звонить. И, наконец, он нашел предлог, чтобы покинуть съемочную площадку, и для возвращения ему потребовалось больше времени, чем тщеславной хрупкой дамочке, такой как мисс Тобиас, которой нужно было возиться с переодеванием.
Сторманн появился как раз в тот момент, когда я допрашивал электрика.
— Да нет, — признался парень в спецовке, — у меня оставалась еще одна бутылка. Я ему так и сказал, но он вдруг решил, что его собственный виски лучше, и пошел за ним.
Похоже, электрик выдал режиссера с головой!
Появившись в дверях, Сторманн пошатнулся, но у него хватило приличия, увидев меня, расправить плечи и выдохнуть:
— Ну, как она?
Я еще пока никому ничего не говорил. Ждал режиссера, чтобы увидеть его реакцию.
— Мне очень жаль… но она умерла.
Я не сводил глаз со Сторманна. Хлоп! Бутылка, которую он принес с собой, упала на пол, а сам режиссер начал оседать по стенке, как сдувшийся воздушный шарик. Сторманна подхватили и вынесли наружу. Возможно, сказалось действие алкоголя. А, с другой стороны, если бы он, например, не хотел, чтобы его допрашивали, это был бы отличный трюк, который он мог сходу придумать.
Может быть, мне не следовало этого делать, но, признаюсь честно, я не удержался и, когда Сторманна выносили, ткнул его в руку булавкой — просто чтобы проверить. Режиссер даже не дернулся.
Я развернул стул, сел на него верхом и посмотрел на остальных.
— По распоряжению полицейского управления, — объявил я, — и с согласия руководителей киностудии я веду это дело. И прямо сейчас я собираюсь повторить вопрос, который уже задал мистеру Сторманну, мисс Тобиас, Нелли и ассистентке режиссера. Кто-нибудь из вас видел, что стало причиной происшествия?
Мой вопрос был обращен к электрикам, декораторам и двум кинооператорам. Все они отрицательно покачали головами.
Я встал и так сильно саданул стулом об пол, что у него отвалилась одна ножка.
— От некоторых из вас она была на расстоянии не больше шести футов! — проревел я. — На нее был направлен свет. Она была в центре внимания! И когда она вспыхнула, никто не увидел, как это случилось! С таким же успехом ваши глаза могли быть зажмурены. Но есть одна пара глаз, которая все видела.
Полагаю, они решили, что я имел в виду себя. Однако это было не так.
— А теперь все выйдете отсюда. И ни к чему не прикасайтесь!
Я указал на главного электрика.
— Вы останетесь здесь, чтобы проверить прожектора на наличие дефектов. Какая-нибудь лампа могла перегреться и вызвать искру. И не пытайтесь ничего скрыть. Преступная неосторожность гораздо менее серьезна, чем препятствование официальному расследованию!
Я вручил охраннику свой носовой платок.
— Вы должны тщательно обследовать пол вокруг того места, где она стояла. Подберите каждый окурок и каждую обгоревшую щепочку, которую найдете!
Прежде чем удалиться со съемочной площадки, каждый называл мне свое имя и сообщал домашний адрес. Меня пока не особо волновало, что они уходят. Если понадобится, я их вызову. Все они отреагировали на произошедшее по-разному. Одни были напуганы, другие — излишне любопытны, кто-то даже пытался острить. Девушка-ассистентка все еще пялилась в свой сценарий. Она вообще почти не поднимала глаз. Мисс Тобиас скользнула мимо меня, слегка качнула бедрами и промурлыкала:
— Удачи, красавчик. Если вдруг вы обнаружите, что ошиблись насчет ваших восемнадцати детей, то можете заглянуть к даме.
— Когда рак на горе свистнет, — огрызнулся я.
Главный оператор уносил с собой под мышкой круглую жестяную коробку.
— Что это у вас? — спросил я.
— Теперь это годится только на помойку, — ответил оператор. — Все, что мы сегодня наснимали. Бесполезная трата пленки.
— На помойку?! — возмутился я. — Ваши кинокамеры — это и есть та самая пара глаз, о которой я говорил! Как быстро вы сможете проявить эту пленку?
— Да хоть сию минуту, — удивленно вскинул брови оператор. — Но я не могу отдать пленку лаборантам. Тут снят момент смерти мисс Медоуз. Лаборанты будут в шоке.
— Проявите эту пленку вы сами, лично, — распорядился я. — В помощь никого не привлекайте. И ничего не вырезайте. Я могу вам доверять?
— Встречаемся через полчаса в проекционном зале "А", — сказал главный оператор. — Марта была замечательной девушкой.
Откуда-то сверху спустился электрик и сообщил, что с осветительной аппаратурой все в порядке. Никаких оголенных проводов, никаких расшатанных контактов.
— Найдите пишущую машинку, напечатайте все это на бумаге, подпишите, завизируйте печатью киностудии и вышлите в полицейское управление на имя Гэлбрайта. Все должно быть официально.
Это, конечно, ничего не значило, но этого хватило, чтобы хорошенько напугать электрика. Я никогда в жизни не видел, чтобы кто-нибудь так быстро бежал исполнять мои распоряжения.
Охранник отдал мне обратно мой носовой платок, в котором оказались окурок сигареты, какая-то проволочная рамка и множество мелких осколков стекла.
— Это окурок Сторманна, — заметил он. — Сторманн курил сигарету после всего, что произошло. Я видел, как он бросил окурок на пол и раздавил его ногой, прежде чем отправиться за виски. Я это помню, потому что мисс Тобиас крикнула: "Не подходите ко мне с этой штукой! Хотите, чтобы и со мной случилось такое же?"
Я задался вопросом, имеет ли это какое-то значение? Хотел ли Сторманн, чтобы и с мисс Тобиас случилась трагедия? Понимаете, к чему я клоню? Также я сразу понял, что это за осколки стекла и проволочная рамка. Это был сломанный лорнет, вроде того, который, как я видел, вертела в руках мисс Тобиас.
— Я думаю, у мисс Медоуз лорнет висел на шее, — предположил охранник. — Когда она начала метаться как сумасшедшая, он упал и разбился.
Мне хотелось сказать ему, что он не отличит кукушку от петуха, но промолчал. Эти осколки стекла были прозрачными, а горящий целлулоид сильно бы их закоптил, если бы они оказались где-нибудь возле Марты Медоуз. Однако существовал довольно простой способ проверить эту мысль.
— Пригласите сюда костюмершу и попросите ее принести полный список всего, что она предоставила мисс Медоуз и мисс Тобиас для этих съемок.
Костюмершей оказалась дама достаточно светского вида, с седыми волосами и подтянутой кожей лица. С собой она принесла несколько машинописных листов.
— Вы выдавали лорнет мисс Медоуз?
— С какой стати? В те годы молодые девушки лорнетами не пользовались.
— Но у мисс Тобиас был лорнет. Это он?
Я показал костюмерше осколки.
— Вполне возможно, — ответила она. — Недавно мисс Тобиас сдала свой костюм и сказала, что сломала лорнет, когда с бедной Мартой случилось несчастье. Смотрите, у меня вычеркнуто все, кроме этого пункта. Обычно мы взимаем с актеров деньги, если они нам что-то не возвращают; но в данном случае, конечно, мы так не поступим.
Это объясняло то, что беспокоило меня пару минут назад. Потому что после инцидента я отчетливо видел лорнет у мисс Тобиас, когда она делала первые попытки "подкатить" ко мне. Должно быть, она сломала его позже, когда я был в медпункте рядом с мисс Медоуз. Неужели Рут Тобиас настолько глупа, что хотела всех убедить, будто она разбила лорнет во время всеобщего переполоха — и только для того, чтобы не платить денежный штраф?
— Сохраните, пожалуйста, эти два списка и ничего в них не меняйте, — попросил я. — Возможно, потом я захочу увидеть их снова.
Я спрятал носовой платок с уликами в карман.
В дверь заглянул какой-то парень и сказал:
— Пленку проявили. Я провожу вас в зал "А".
В проекционном зале, напоминавшем миниатюрный кинотеатр, стояли несколько рядов кресел. На стене висел экран. Я закрыл за собой дверь, и мы с главным оператором остались в зале одни.
— Это что-то ужасное, — сказал оператор. — Лучше садитесь в кресло и держитесь за подлокотники.
— Сначала прокрутите пленку на нормальной скорости, — попросил я. — Посмотрим, смогу ли я это выдержать.
Я уселся на первый ряд так, что экран оказался прямо передо мной. При обычной скорости пленки я не увидел ничего особенного: около пяти минут изображения — то, что киношники называют "эпизодом". Объектив был направлен на Рут Тобиас, сидевшую в кресле-качалке, боком к кинокамере. Почти сразу в кадр вошла Марта Медоуз.
— Сегодня вечером я с ним уеду, — сказала она.
Рут Тобиас открыла лорнет и посмотрела через него на "сестру". Марта подошла к окну, и камера последовала за ней. В результате мисс Тобиас осталась с левой стороны экрана, частично за кадром: видны были только ее плечо, рука и половина головы. Рут начала раскачиваться взад-вперед и постукивать лорнетом по тыльной стороне своей ладони. Однако мои глаза были прикованы к мисс Медоуз. Она повернулась, чтобы взглянуть на свою "старшую сестру".
— О, неужели он никогда не придет? — воскликнула Марта.
На ее лице отразилось отчаяние. Играла она превосходно.
Тут-то все и случилось.
Вот как я могу это описать. Как будто яркий, сверкающий цветок вдруг раскрылся и устремился к ее платью. Лепестки этого цветка горели огнем. Через мгновение пламя охватило мисс Медоуз. Она закричала. В фонограмме слышалось шипение и даже треск горящих волос.
— Хватит! — крикнул я. — Ради Бога, остановите, пока я не блеванул!
Я вытер рукавом взмокший лоб.
— Меня вырвало дважды, пока я обрабатывал пленку, — признался оператор.
Несмотря на волнение, я вдруг понял, что увидел на экране нечто такое, что давало мне решение загадки.
— Запустите пленку сначала, — распорядился я и слегка поежился. — Но крутите не до конца. Только до того момента, где она поворачивается к окну. Скорость помедленнее. И когда я скажу, сделайте стоп-кадр.
Оператор настроил кинопроектор.
— Скажите, когда надо будет остановить, — промолвил он.
На этот раз фигуры на экране двигались очень медленно. Они как будто плыли. Теперь я знал, в какую точку на платье мисс Медоуз нужно смотреть. Я сосредоточил взгляд на этой точке, не обращая внимания на все остальное. Через пару мгновений там что-то появилось.
— Стоп! — крикнул я.
Изображение на экране застыло.
Теперь это была просто неподвижная картинка в волшебном фонаре. Я поднялся с кресла, подошел к экрану вплотную и встал так, чтобы моя собственная тень не заслоняла нужную мне точку на платье Марты Медоуз. Платье еще не вспыхнуло. На нем было всего лишь яркое светящееся пятно размером примерно сдесятицентовик*.Диаметр монеты в 10 центов США составляет 0,705 дюйма, или примерно 18 мм.
— Открутите на кадр назад, — приказал я. — На один кадр.
Сцена почти не изменилась, но яркое пятно стало меньше. Теперь оно было с горошину. С кресла, где я сидел, его вообще не было бы видно.
Одна голова — хорошо, а две лучше. Я подозвал главного оператора и показал на изображение.
— Что вы об этом думаете? Это ведь не дефект пленки?
— Нет, это пучок света. Он падает на ее платье. Можно сказать, что это световой блик.
Именно на это я и рассчитывал.
— Прокрутите три кадра вперед, — попросил я, — и снова остановите.
Пятно снова стало размером с десятицентовую монету и оставалось таким же на следующих двух кадрах. Потом должно было появиться пламя.
— Пятно нагрелось! — воскликнул я. — Смотрите!
На светлом пятнышке виднелась темная сердцевина размером с булавочную головку.
— Эта ткань вот-вот загорится. Видите, из точки выходит как будто тоненькая нить? Это дым. А целлулоид вспыхивает моментально.
Теперь нужно было понять, откуда исходил этот пучок света. У меня был результат, но мне нужна была причина. Проблема заключалась в том, что нельзя было проследить в воздухе линию луча, чтобы определить его направление. Как любой световой луч, он был невидим — только внезапно проявлял себя на платье. До сих пор ситуация, казалось, идеально соответствовала теории Нелли о самовозгорании. Возможно, в одном из мощных кинопрожекторов, подвешенных высоко над головами актеров и не попадающих в поле зрения камер, возник какой-то дефект, и луч света пошел по другой траектории. Но ведь потом электрик все осмотрел и сказал, что световое оборудование в полном порядке.
— Запустите пленку сначала, — устало произнес я. — В замедленном виде.
Я вернулся в кресло. Теперь я был дальше от экрана и мог лучше видеть происходящее в целом. Возможно, именно это и помогло.
На экране все двигалось медленно и плавно. Поэтому вполне естественно, что те объекты, которые не двигались, привлекли мое пристальное внимание. Лорнет мисс Тобиас, а также запястье и кисть руки, в которой она этот лорнет держала. Три эти объекта в левом нижнем углу экрана оставались неподвижными, в то время как все остальное двигалось. Кресло, в котором сидела Рут Тобиас, медленно раскачивалось взад и вперед. Вместе с ним раскачивалось ее тело; но вот предплечье, запястье, кисть руки и лорнет оставались неподвижными. В этом было что-то неестественное, поэтому сразу бросалось в глаза. Я вспомнил, что в начале эпизода мисс Тобиас, раскачиваясь в кресле, постукивает лорнетом по тыльной стороне своей ладони.
Возможно, режиссер дал указание актрисе в определенное время прекратить постукивать лорнетом. А может, и нет. Все, что я хотел выяснить, это когда она стала держать его неподвижно. До сих пор я был сосредоточен на мисс Медоуз и пропустил этот момент.
— Так, еще раз назад! — крикнул я оператору. — И снова в замедлении.
На этот раз я не смотрел на мисс Медоуз, зато не сводил глаз с Рут Тобиас и ее лорнета. Как только я увидел, что она перестала им постукивать, я крикнул:
— Стоп!
Вскочил с кресла, приблизился к экрану и осмотрел платье мисс Медоуз. Пока ничего. Но через три кадра (оператор прокрутил их по отдельности) на юбке с вставками из целлулоида уже появилось смертельно опасное светлое пятно. Это была причина, за которой последовала вспышка пламени.
— Свет! — взревел я. — Теперь все понятно!
Оператор щелкнул выключателем. В зале зажегся свет, а я вытащил из кармана носовой платок и рассмотрел осколки стекла, которые были в него завернуты. Некоторые из осколков были толще, чем другие. Следовательно, это была выпуклая линза, а не плоское стекло. Я взял один из осколков и посмотрел через него на манжету своей рубашки. Нити, из которых состояла ткань, укрупнились.
Увеличительное стекло.
Я переместил осколок и стал держать его примерно в футе над тыльной стороной своей ладони. И несмотря на то, что сейчас сквозь кусочек стекла проходило гораздо меньше света от люстры проекционного зала, где-то через тридцать секунд меня как будто что-то укусило, и я отдернул руку.
Главный оператор подошел посмотреть, что я делаю.
— Уложите эту пленку снова в коробку, — распорядился я. — Я вернусь за ней через несколько минут и заберу с собой в участок!
— Что вы обнаружили? — спросил оператор.
— Прочитаете об этом завтра в утренних газетах!
Я позвонил в гримерку мисс Тобиас.
— Как дела? — спросил я.
Девушка сразу меня узнала.
— А, это вы, красавчик.
— Я ошибся насчет восемнадцати детей, — сказал я. — Пересчитал снова. Их всего девять.
Мисс Тобиас была крепким орешком.
— Теперь уже девять! — игриво проворковала она. — Когда я вас увижу?
— Крошка, я заеду за тобой примерно через двадцать минут.
— И куда мы едем? — продолжала ворковать Рут Тобиас, усаживаясь в машину.
— Скоро узнаешь.
Когда мы подъехали, девушка сказала:
— Мне кажется, это полицейский участок.
— Тебе не кажется. Так оно и есть, — промолвил я. — Мне нужно кое с кем переговорить об одной собачке. Это не займет много времени. Пойдем.
— Может, я лучше подожду вас снаружи?
Я взял ее за подбородок.
— Ты мне так понравилась, что я хочу все время быть с тобой. Без тебя я не вынесу и пяти минут.
Рут Тобиас прикрыла глаза. Она выглядела вполне довольной и последовала за мной, как кроткий ягненок. Но потом, когда на ее запястьях защелкнулись наручники, она взорвалась:
— Ах вы, грязный обманщик! Вы сказали, что вам нужно поговорить с кем-то о какой-то собачке.
— Правильно, — усмехнулся я. — А собачка — это ты.
— В чем ты ее обвиняешь? — спросил шеф.
— В преднамеренном поджоге Марты Медоуз при помощи увеличительного стекла. Мисс Медоуз сгорела заживо. Вот стекло, которое было использовано. Я его нашел на съемочной площадке. А вот оригинальное плоское стеклышко, которое было вставлено в лорнет ранее, и которое она вытащила. Это стеклышко я выудил из мусорной корзины в ее гримерке. Вот коробка с пленкой, на которой показано, как происходил процесс поджога. Мисс Тобиас терзалась ревностью с тех пор, как о ней забыли, а мисс Медоуз заняла ее место.
Никогда бы не подумал, что женщина может знать столько грязных ругательств, сколько знала их Рут Тобиас; но она использовала их все. Даже после того, как девушку официально оформили, и надзирательница повела ее в камеру, мисс Тобиас продолжала кричать:
— Вы ничего не докажете! Думаете, поймали меня? Ха-ха! Вы еще узнаете!
— А ведь она права, Гэлбрайт, — заметил шеф, когда мы остались одни. — Люди из киностудии отмажут ее еще до того, как дело пойдет в суд. Не потому, что им нравится то, что она сделала, а из-за того, какой эффект это может произвести на публику.
— Может, ей и удастся избежать обвинения в убийстве, — сказал я, — но вот от этого она не отвертится.
Я вытащил из кармана пачку писем и квадратный листок промокательной бумаги. Протянул все это шефу.
— Она писала их в своей гримерке и отправляла по почте мисс Медоуз даже после того, как та устроила ее на работу. Промокашка, если поднести ее к зеркалу, обо всем расскажет. Мисс Тобиас не успела от нее избавиться.
— Хорошая работа, Гэлбрайт, — похвалил меня шеф и тут же не преминул вставить мне шпильку. — А теперь ты с таким же блеском пойдешь в тот бар и заплатишь хозяину за разбитое окно.Информационный блок*Библиография*"Preview of Death"; 1st ed: "Dime Detective", 15 ноябрь 1934 г.
др. издания: Detective Fiction Weekly, 4 августа 1934 г.; "The Good Die Young—and Other Early Tales of Romance", авторский сборник, Black Dog Books, 2008 г.; etc.Перевод:*Форум "Клуб любителей детектива"; В. Краснов / Редактор-корректор: О. Белозовская, 1 мая 2024 г.; переведено по изданию: "A Treasury of Stories" ｢Большая эл.антология｣ - ×
Подробная информация во вкладках
Поэтому я выделил в “шапке” темы: ВАЖНО! ПРИ ОБСУЖДЕНИИ РАССКАЗОВ ИЗБЕГАЙТЕ ПЕРЕСКАЗА СЮЖЕТОВ ИЛИ ПОЛЬЗУЙТЕСЬ ТЕГОМ "SPOILER"!