• Просмотр темы

ПИТЕР ГОДФРИ: РАССКАЗЫ

Писателя и журналиста Питера Годфри называли “Сименоном Южной Африки”. Наибольшую популярность получили истории о Рольфе Ле Ру, пожилом сыщике-любителе, к которому постоянно обращается его племянник, лейтенант Жубер из Йоханнесбургской полиции. Но литературный “багаж” Годфри это и десятки внецикловых рассказов.

В этом топике собраны такие рассказы автора — первые переводы, выполненные участниками форума, выполненные специально для форума “Клуб любителей детектива”. Подробнее о каждом рассказе во вкладке конкретного произведения (информационный блок).

ВАЖНО! В ТОПИКЕ ПРИСУТСТВУЮТ СПОЙЛЕРЫ. ЧИТАТЬ ОБСУЖДЕНИЯ ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ РАССКАЗА!

ВНИМАНИЕ!
Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
“Леди и дракон”
   Предисловие | +
    Питер Годфри, южноафриканский писатель с блестящими перспективами на будущее (и создатель лукавого и философского детектива Рольфа ле Ру), представил на прошлогодний конкурс почти не поддающийся классификации рассказ — и все же настолько прекрасный, жизненный и запоминающийся, что мы почувствовали себя обязанными придумать новую специальную классификацию для него и присуждение ему специального приза.
    Этот рассказ полон парадоксов. Ибо подумайте: это, бесспорно, не детективная история, и все же в конце рассказа ставится проблема, которую, возможно, мог бы решить только детектив; это не криминальная история в обычном смысле этого слова — и все же в истории есть убийство; личность убийцы установлена. как известно, мотив и метод совершенно ясны читателю — и да, "Леди и дракон" — это детективная история, тайна которой настолько глубока, что, возможно, не поддается объяснению, даже интерпретации.
    Мы разожгли ваш аппетит? Хорошо, мы не будем вас больше задерживать. Мы лишь предлагаем вам прочитать эту историю в духе "Леди, или тигр”. В отличие от классической загадки, “Леди и дракон” не требует заключения в последнем предложении — но ваши редакторы это сделают.

    © EQMM, сентябрь 1950 г.
    ОНА очень спешила в
Найсну,*
Knysna (африк) — городок и популярный туристский курорт в районе Эден Западной Капской провинции в Южно-Африканской Республике.
и все же остановила машину. Она сама не знала, почему остановилась. Это не тот вид, сказала она себе. Мое дело — фотографировать людей, занимающихся своими делами, работающих в канализационных сетях, умирающих от болезней. Как получилось, что мое внимание привлек кусочек слащаво-красивого пейзажа? Но, даже пытаясь дать всему рациональное объяснение, она понимала, что ее анализ был неверным. Пейзаж не был слащаво-красивым — он внушал благоговейный ужас; было в нем что-то такое, что, казалось, пробивало себе дорогу через глаза прямо в мозг. Кроме того, там не было птиц.
    Долина, уходившая от дороги вниз почти до самого горизонта, сплошь заросла огромными деревьями, переплетенные кроны которых представляли собой подобие пышного ковра. Вдалеке массивные зеленые ветви вздымались вверх, словно волны, готовые поглотить все небо. Ни птиц, ни насекомых. Только неподвижный воздух вокруг. И все же что-то заставило ее сердце тревожно биться.
    Она сняла с плеча камеру, привычным движением установила телескопический объектив и все равно не могла понять, зачем она это делает. Там нечего фотографировать, говорила она себе, нет ни композиции, чтобы поймать ее в видоискатель, ни нужного контраста в сплошном массиве зелени. Тем не менее она поднесла видоискатель к глазу и медленно повела камеру по дуге. Одни деревья, бесформенные деревья и ничего, кроме деревьев. Но она знала, что должна будет сделать снимок. И вдруг она обнаружила пятно — глубокую расщелину в поверхности горы, лежащей напротив. Хоть какой-то контраст, подумала она. Не так, чтобы очень здорово, но это может помочь вернуть мне настроение. Даже если настроение и было связано с тревогой…
    Она нажала на спуск затвора, но за секунду до того, как она это сделала, ее рука дернулась, изменив угол камеры и сфокусировав объектив на кусочке леса левее расщелины.
    Она почувствовала раздражение и легкий озноб. Теперь просто должна сделать снимок. Она покрепче взяла камеру, снова навела видоискатель на расщелину и нажала на спуск. И снова ее мышцы непроизвольно дернулись.
    Она быстро забралась в машину, захлопнула дверцу и завела двигатель. То, что она в глубине души приняла сначала за панику, было, как она внезапно поняла, возбуждением — глубоким пульсирующим возбуждением.
    Дура, подумала она про себя, и веду себя как дура; как ребенок, которого пугает окружение, а не как взрослая и опытная женщина. Там нет ничего даже на одну хорошую фотографию; я только зря потратила время и два кадра пленки. Она была очень недовольна собой.
    Менеджер отеля — элегантный швейцарец — показал ей столик и представил двум мужчинам, которые должны были составить ей компанию во время еды.
    — Профессор Мунник, доктор Пеннер, — сказал он. — Мисс Карлтон.
    Профессор ей сразу понравился; его глаза излучали тепло из-под белесых бровей. Ему лет пятьдесят, подумала она. Возможно, чуть больше, но выглядит он неплохо. Доктор Пеннер был привлекательнее и моложе, однако она не стала составлять о нем свое мнение.
    — Карлтон? — переспросил профессор. — В прошлом месяце я видел в
Кейптауне*
Cape Town — второй по населению (после Йоханнесбурга) город Южно-Африканской Республики.
выставку фотографий Мэри Карлтон. Вы не...
    На его лице появилось выражение искреннего удовольствия, когда она согласно кивнула.
    — Я полагаю, — произнес доктор Пеннер, — что, как фотограф, вы, должно быть, много раз останавливались между
Джорджем*
George — город с населением около 203 тыс. человек, расположенный на полпути между городами Кейптаун и Порт-Элизабет в популярном туристском регионе Гарден-Рут (“Садовая дорога”).
и этим местом, чтобы сделать снимки?
    — Да нет, — ответила она. — Я вообще-то не совсем пейзажный фотограф.
    Она хотела на этом и остановиться, но какое-то непонятное ощущение внутри заставило ее продолжить:
    — Я остановилась всего один раз и сделала пару снимков. Но, боюсь, хороших фотографий не получится. Я как-то странно себя чувствовала.
    Она рассказала им об этом.
    — Так или иначе, я не могу выкинуть из головы этот случай. Не знаю, почему… Я приехала сюда, чтобы отдохнуть, забыть о фотографии. Я, правда, взяла с собой камеру, потому что… Ну, есть вещи, которые я должна иметь при себе, как одежду или сумочку. А теперь еще я чувствую, что не успокоюсь до тех пор, пока те снимки не будут проявлены. Я знаю, что они будут какими-то… С тем местом было что-то не так… Это может звучать глупо, но это правда. Словно что-то ждало меня там долгое время и, наконец, дождалось…
    —
Déjà vu,*
Уже виденное (фр).
— произнес доктор Пеннер, и она вопросительно посмотрела на него.
    Профессор рассмеялся.
    — Не позволяйте ему сбить вас с толку, — сказал он. — Его докторская степень не связана ни с медициной, ни с чем-то хоть отдаленно научным. Он психолог, и он только что выразился на своем жаргоне. Как вы сказали, Пеннер?
    — Дежа вю. Этим словом психологи, — которые, кстати, вполне ученые ребята, — называют ощущение, когда вам кажется, что вы видели это место раньше, даже если вы знаете, что никогда там не были.
    Она заинтересовалась.
    — Вот это да! — выдохнула она. — Но как же это проявляется? Какие чувства вызывает?
    Доктор Пеннер усмехнулся.
    — Вижу, мне придется прочитать вам лекцию. В вашем подсознании имеется множество желаний и мотивов — комплексов, которые нельзя воспринимать сознательно, так как они были подавлены еще в детстве. Однако в ваших сновидениях эти побуждения проявляются, но в несколько искаженном виде. Они принимают форму символов. Если, например, вам снится дерево, то за этим могут стоять негативные детские чувства, которые вы испытывали, когда вас застукали за тайным поеданием варенья, или ненависть к одному из родителей, или одна из других вещей, которые вы были вынуждены подавлять. У каждого человека — свои символы для собственных комплексов. Потом, вдруг, случайно вы видите реальные физические объекты, расположенные в определенном порядке; и эти объекты, и их порядок символизируют ваши вытесненные в подсознание чувства, представляя их в ярких зримых формах. Именно поэтому вам кажется, что вы видели эти объекты раньше, хотя и не знаете, где это было и когда.
    Она медленно покачала головой.
    — Нет, — сказала она. — Это было совсем другое чувство.
    — Тем не менее это его истинное объяснение.
    В глубине души она понимала, что психолог был неправ; но она чувствовала себя так, словно была загнана в угол.
    — Докажите, — потребовала она и увидела, что профессор снисходительно улыбнулся. — Какой именно мой комплекс символизировал этот пейзаж?
    — Одну минуту, — ответил доктор Пеннер и тоже улыбнулся. — Этого нельзя сделать моментально — это было бы просто ненаучно. Чтобы прийти к какому-то определенному выводу, мне придется задать вам очень много вопросов.
    — Какого рода вопросы?
    — О самых разных вещах. О впечатлениях, которые пришли вам на ум, когда вы впервые увидели тот пейзаж…
    — Я расскажу вам. Это было так, словно долина была абсолютно нетронутой, словно там никогда не ступала нога человека. Мне хотелось бы выразить то, что я имею в виду, но не могу подобрать нужных слов.
    — Девственный лес? — предложил профессор.
    — Да, именно. Девственный лес. Следующий вопрос, доктор?
    Но доктор Пеннер умиротворяюще поднял руку.
    — Не сейчас, — сказал он, — и не здесь. Если вы и завтра будете полны решимости, я сделаю все возможное, чтобы помочь вам. Только мы должны быть одни. Как можно проводить серьезное научное исследование, если рядом сидит профессор и улыбается, как Чеширский кот?
    — Ладно, но только скажите мне одну вещь. Побуждения, которые заставили меня направить объектив камеры в определенную точку, и которые заставляют меня теперь сгорать от нетерпения в желании поскорее увидеть отпечатки, — все это имеет под собой психологические причины? Это все в моей голове?
    — Да.
    — Мне трудно в это поверить, — произнесла она.

    Всю ночь она не могла заснуть. Встала задолго до завтрака, оделась и вышла на широкую веранду. К ней подошел менеджер. Они поболтали немного, а затем она спросила, не мог бы он подсказать ей, где имеется светонепроницаемая комната, пригодная для проявки пленки и печати фотографий.
    — У меня есть приятель, — ответил менеджер, — который, я уверен, может вам помочь, но, боюсь, он еще спит. Я позвоню ему позже и дам вам знать.
    Когда удар в гонг возвестил время завтрака, менеджер снова подошел к ней и протянул клочок бумаги, на котором был написан адрес.
    — Вы можете отправиться туда в любое время, — сказал он и подробно разъяснил, как добраться до места.
    Темное помещение находилось в местной фотостудии, которая располагалась на островке в лагуне. Ей пришлось нанять лодку, чтобы добраться туда. Она обрадовалась тому обстоятельству, что фотограф не был любопытен: он показал ей, куда идти, и исчез где-то в задней части здания.
    Она осторожно извлекла из камеры пленку и проявила ее. Потом сделала несколько
контактных отпечатков,*
Контактные отпечатки (контакты, контрольки) — печать напрямую с негатива на фотобумагу контактным способом (в отличие от печати через фотоувеличитель).
взяла их, еще мокрые от фиксажа, и вынесла на свет.
    Маленькие прямоугольнички были очень темные, однако кое-что из того, что она запечатлела на них, было бесспорно.
    Она поместила оба негатива в рамку фотоувеличителя и сделала крупные фотографии. Внимательно осмотрела первый снимок и отложила его в сторону. На втором, как ей показалось, она что-то увидела, и она рассмотрела его снова через мощную лупу. С чувством предвкушения она выделила на негативе небольшой участок и опять поместила пленку в фотоувеличитель, максимально укрупнив получившееся изображение. Четкость, конечно, стала гораздо хуже. То, что раньше казалось сплошным черным пятном, теперь превратилось в неопределенные размытые линии, как потеки дождя на оконном стекле.
    Но она уже знала, что ей нужно искать определенные очертания в этой аморфности, и она сумела ухватить невооруженным глазом некую форму. Это было потрясающе, но одновременно ужасно.
     Голова!
    Дрожа, как в лихорадке, она вернулась в отель.

    Профессора и доктора Пеннера она застала в гостиной. Мужчины сидели на диване, и она устроилась в мягком кресле прямо перед ними.
    С веселым блеском в глазах Пеннер спросил:
    — Уже проявили свои пленки?
    Она кивнула с серьезным видом.
    — Да. Вот увеличенная часть оригинального снимка. Я хочу, чтобы вы посмотрели очень внимательно.
    Мужчины одновременно склонили головы, изучая отпечаток. Она нетерпеливо воскликнула:
    — Ну, неужели вы не видите?
    Пеннер откинулся назад и с сожалением покачал головой.
    — Простите, но я ничего не могу понять. Это какая-то неразбериха.
    Она почувствовала растерянность.
    — А вы, профессор?
    — Ничего, — отозвался тот. — Конечно, мои глаза уже не те, что были раньше.
    Она удержалась от резких слов в их адрес.
    — Минуточку, — сказала она и на обратной стороне второй фотографии набросала карандашом то, что она увидела — такого же размера и в таком же положении, но без окружающего фона.
    Рисунок произвел на профессора эффект, как от удара током. Он вскочил, присвистнул сквозь зубы и, как завороженный, уставился на фотографию.
    — Да, — вымолвил он.
    — Да, — повторил он снова, — Теперь я вижу. Достаточно четко. Меня сначала поставили в тупик эти размытые линии.
    Он протянул карандашный набросок и фотографию Пеннеру.
    — Но что это? — спросила она. — Что это?
    Волнение в голосе профессора передалось и ей.
    — Я знаю, что это, но боюсь даже произнести. Это великое научное открытие. Сотни тысяч лет назад, когда наш мир был еще очень молод, в нем жили огромные существа, о которых вы, наверное, слышали. Брахиозавры и другие. Среди них был один, который охотился на других гигантов. Он был сильнее их и более свирепый. Его назвали Тираннозавр Рекс. На вашей фотографии — голова тираннозавра.
    Профессор помолчал секунду и добавил:
    — Мы должны побывать в этой долине.
    — Минуточку, — сказал Пеннер. — До того, как мы кинемся собирать вещи, я хотел бы высказать пару возражений. Кстати, я не вполне уверен, что на этой фотографии есть какая-то голова.
    — Но я же вижу! — возразил профессор.
    — Вы видите ее теперь. Однако до этого вы ее не видели. Я тоже сейчас вижу голову, но это меня никоим образом не убеждает.
    Она почувствовала, как на нее накатывает раздражение.
    — Что вы имеете в виду?
    — Вы когда-нибудь слышали о таком понятии, как
“гештальт”?*
Gestalt (нем) — личность, образ, форма. В начале 20 века была популярна так называемая гештальт-психология.
Нет, вижу, что не слышали. Позвольте тогда мне объяснить. Покажите любому человеку бесформенную кляксу и попросите его сказать, что он в ней видит. Мозг человека немедленно начнет рассматривать чернильное пятно с точки зрения сравнения его с каким-то знакомым ему образцом. Если в этот момент вы скажете человеку, что, по-вашему, клякса похожа на осла, он будет настроен искать в ней именно осла. Вы нам здесь показываете набросок тираннозавра и какие-то бесформенные очертания, в которых, по вашим словам, видна голова. И шансы десять к одному, что мы тоже увидим тираннозавра. Особенно, учитывая, — добавил Пеннер, — что один из нас — выдающийся натуралист, который, наверное, готов отдать свою правую руку за возможность увидеть такое существо.
    — Теория, — отозвался профессор. — Причем очень лукавая теория. Существует гораздо более простой тезис. На фотографии — действительно голова тираннозавра.
     Доктор Пеннер пожал плечами.
    — Я же сказал, что я не уверен. Может быть, вы правы — а, может быть, я.
    Она раздраженно перебила его.
    — Разве вы не видите, доктор Пеннер, что вы совершенно не правы? Я не натуралист. Я даже не знаю, что это за существо. Но я ведь его увидела.
    — У меня и на это есть теория, — кротко промолвил доктор, — но я не хочу сейчас развивать эту тему. Есть другой вопрос, на который мне хотелось бы получить ответ. Предположим, что тираннозавр существует. Можете ли вы объяснить, почему этот экземпляр все еще жив, когда все остальные его сородичи погибли тысячи веков назад?
    — Жив?! — возмущенно воскликнул профессор. — Разве кто-нибудь так сказал? То, что сфотографировала мисс Карлтон, — это идеальные или почти идеальные окаменелые останки существа; бесценное научное сокровище!
    Но она покачала головой.
    — Вы не правы, профессор. Он живой! Я чувствую это. И у него есть… Нет, разум — это не совсем то, что я имею в виду. От него исходит какая-то форма психической энергии. Я почувствовала это, когда перестала фотографировать. И это чувство заставило меня пойти и проявить пленки. А теперь — где-то глубоко внутри — я чувствую желание вернуться к тому месту, откуда я фотографировала. Как это можно объяснить?
    — Вы не ответили на мой вопрос, — резко сказал Пеннер. — Почему это существо до сих пор живо?
    Она пожала плечами.
    — Я не знаю. Разве недостаточно самого факта его существования? Возможно… Ну, я говорила вам, что долина показалась мне очень изолированной и нетронутой в течение веков. Так, может быть, они там никогда и не вымирали. Или откуда мы знаем, какая у них была естественная продолжительность жизни? Может быть, это какой-то особенный вид?
    — С умственными или психическими способностями? — подхватил Пеннер. — Насколько я помню, тираннозавр имел мозг размером с горошину.
    — Ага! — торжествующе воскликнул профессор. — Вы сами себе противоречите. Разве не вы убеждали меня вчера вечером, что теория о том, что интеллект зависит от размеров мозга, не может быть признана обоснованной, потому что у
Анатоля Франса*
Anatole France (1844–1924 гг.) — знаменитый французский писатель и литературный критик.
мозг был меньше, чем у любого
бушмена?*
Бушмены — собирательное название, применяемое к нескольким коренным южноафриканским народам охотников-собирателей, до сих пор ведущих почти первобытный образ жизни.
Теории мисс Карлтон могут быть такими же мнимыми, как и ваши, но они, по крайней мере, основываются на фактах. Что касается меня, то я уверен, что в долине имеются гигантские окаменелости — и ничего больше. Но я реалист, и собираюсь отправиться туда завтра, чтобы убедиться в этом.
    — И я поеду туда, чтобы доказать, что вы неправы, — парировал Пеннер.

    За ланчем они составили план экспедиции, и профессор уехал в город, чтобы сделать необходимые приготовления.
    Она вышла на веранду и долго стояла, глядя на лагуну внизу и на маленькую церковь с кладбищем на противоположном берегу.
    Пока она была одна, ей казалось, что в ее действиях был смысл и женщина просто изнывала в предвкушении предстоящего путешествия. Но потом к ней присоединился доктор Пеннер, и ей опять стало одиноко и страшно.
    Должно быть, он что-то почувствовал, потому что произнес извиняющимся тоном:
    — Мне нужно поговорить с вами.
    — Да?
    — Об этой завтрашней поездке. Есть кое-что, о чем я должен вам сказать.
    — Да?
    — Помните нашу вчерашнюю беседу, когда вы попросили меня проанализировать ваш комплекс? Могу я сделать это сейчас?
    Она помедлила с ответом.
    — Хорошо, если это вам интересно. Но не надейтесь, что я безоговорочно приму ваши теории. Что мне нужно делать?
    — Ответьте мне на несколько вопросов личного характера. Я хочу, чтобы вы отвечали на них откровенно и правдиво. Сколько вам лет, мисс Карлтон?
    — Тридцать пять, — с вызовом в голосе ответила она.
    — Насколько я понимаю, в этом возрасте вы постоянно думаете о возможном замужестве?
    — Вы не совсем правы. Естественно, я иногда думаю об этом, но “постоянно” — это, безусловно, преувеличение. Я хочу, чтобы вы также поняли, что одиночество — это мой собственный выбор, а не результат отсутствия возможностей.
    — Это очевидно, ведь вы очень привлекательная женщина. Могу ли я предположить, что, хотя у вас еще нет того единственного мужчины, вы хотели бы, чтобы он обязательно появился?
    — Да, это довольно точное суждение.
    — Тогда я пойду дальше и предположу, что, решив приехать сюда на отдых, вы в глубине души надеялись встретить здесь этого единственного мужчину?
    — Возможно, такая надежда и была. Хотя гораздо важнее то, что я была крайне измотана работой, и мне был необходим хороший отдых.
    Она ожидала следующего вопроса, но на этот раз в голосе доктора не было вопросительной интонации. В его словах прозвучало утверждение, голая констатация факта.
    — Святой Георгий и дракон, — заявил он.
    Эта фраза настолько выпадала из их разговора, что ей стало смешно. Потом вновь пришло чувство раздражения, и одновременно с ним — крайнего удивления.
    — О чем вы толкуете? — спросила она.
    — О вашем комплексе. О, для меня все понятно, но я должен объяснить вам попроще. Слушайте. То, на чем вы зациклились, — это романтическая идея, характерная для детей и молодых девушек. Рыцарь спасает юную деву от страшной опасности. Святой Георгий и дракон.
    — Вы действительно верите в этот бред?
    — Это правда. Давайте я продемонстрирую вам все шаг за шагом. Почему эта долина привлекла ваше внимание? Вы не могли найти слов, чтобы описать ее. Помните? И это тоже очень показательно. Девственный лес. У этого понятия имеются два значения: земля, где не ступала нога человека, и лес, где дева находится в опасности из-за дракона. Не усмехайтесь. Все это скрыто в вашем подсознании. Поэтому вы действовали интуитивно и сфотографировали часть пейзажа, где ничего особенного не было. Но, чтобы удовлетворить свой комплекс, вам требовалось найти дракона, — и это был единственный способ. Вы нашли его, потому что вы его искали.
    — Бред, — повторила она.
    Но доктор продолжал:
    — Я говорю вам все это потому, что боюсь за вас. Боюсь силы вашей одержимости. Боюсь того, что может случиться завтра, когда вы не найдете и следа тираннозавра. О, вы не верите мне, но хотя бы подумайте об этом. Сейчас. Сегодня. И особенно завтра.
    Она почувствовала уже не просто раздражение, а злость. Глядя прямо в глаза доктору, она жестко заговорила:
    — Доктор Пеннер, вы ведете себя, как безответственный мальчишка. Я в жизни не слышала такой ерунды, как этот ваш анализ моих комплексов. Вы в своей теории нарушаете все законы логики, делаете неверные выводы из одних фактов и полностью игнорируете другие, потому что они не вписываются в ваши предвзятые идеи. Как и тот факт, что, хоть я никогда не видела изображения тираннозавра и даже не слышала названия этого существа, я смогла сделать узнаваемый набросок.
    — Вы просто забыли, но наверняка видели где-нибудь рисунок тираннозавра. Вы должны были его видеть! Неосознанно, где-то мельком, но вполне достаточно для того, чтобы ваше подсознание восприняло символ дракона.
    Она громко рассмеялась.
    — Ваша логика поражает меня. Раз вы не видите никакой другой причины, значит, другой причины просто не существует. Скажите, доктор, почему вы так хлопочете из-за меня? Почему вам так необходимо влезть в мои мысли?
    Он посмотрел на нее очень серьезно.
    — Когда-нибудь я скажу вам, но не сейчас.
    — Вы не хотите, или не можете? Мне просто интересно. Понимаете, доктор, у вас тоже есть комплекс, который является для меня столь же очевидным, как и мой для вас. Комплекс психологии. Все, что вы видите или слышите, вы рассматриваете только с точки зрения своего любимого предмета. Это больше, чем просто комплекс, доктор Пеннер. Это — одержимость.
    — Я хотел бы, чтобы вы оказались правы, — отозвался Пеннер.

    Да, она посмеялась над ним. Но что же он оставил недосказанным?
    Его теория была фантастической, нелепой, ненаучной. Она знала свой собственный разум. О, как хорошо она его знала! Или все же не очень хорошо?
    Ей нужно было побыть одной, выбраться из отеля и все хорошенько обдумать.
    Она поехала на машине по направлению к Порт-Элизабет, внимательно осматривая окрестности, но не зная толком, что ей было нужно. По крайней мере до того момента, пока не обнаружила это.
    Это оказалось долиной, уходящей вниз от дороги и заросшей огромными деревьями. На дальнем конце долины виднелись горы. Если бы не здание в нижней части склона, долина была бы практически неотличима от той, которую она видела раньше.
    Она вышла из машины и остановилась на краю дороги. Налетевший порыв ветра взлохматил ее волосы.
    Эта долина никак не подействовала на нее. Таким образом, появилось доказательство, что доктор Пеннер, скорее всего, был неправ. Здесь было все то же: долина, горы и деревья — все те идеальные символы, которые, по его словам, должны были пробудить ее комплекс. Но она осталась бесстрастной.
    Ей следовало почувствовать эйфорию, удовлетворенность, но этого не было. Может быть, из-за здания? Этот дом портил всю картину. Там жили люди, и в этом было отличие.
    Она полуприкрыла глаза — так, чтобы здание вышло из поля зрения, — и попыталась припомнить ту, другую долину. Теперь дом не играл особой роли. Ничто не имело значения, кроме небольшого участка пейзажа в видоискателе ее камеры и головы на фотоотпечатке.
    Она вернулась в отель и была очень молчалива за ужином. Доктор Пеннер тоже молчал, зато профессор без умолку говорил о завтрашнем дне.
    После ужина она сразу отправилась спать.
    И ей приснился сон.
    Она была троглодиткой, одетой в шкуры. Пеннер и профессор тоже были там, и они все трое отчаянно упирались в большой камень, прикрывающий вход в их пещеру. Они пытались спастись от чего-то чудовищного, что толкало камень с другой стороны. Все их мышцы были напряжены до предела, а неуклюжий Пеннер только мешал им. Потом вдруг она и профессор остались одни, и их силы таяли с каждой секундой. Камень резко дернулся, отбросив их в сторону. В пещеру вошло чудовище, и этим чудовищем был Пеннер.
    Глупо, фантастично и бессмысленно. Но она проснулась вся в слезах…

    Они отправились рано утром, взяв с собой рюкзаки. Ее трясло, как в лихорадке, потому что за рулем был профессор, а он вел машину невыносимо медленно.
    Они добрались до места, припарковали автомобиль, выгрузили свое снаряжение. На краю спуска в долину профессор обернулся к ним. В эту секунду она увидела его, словно на картине: копна седых волос, как у мудреца, зоркие глаза, морщинистая шея, выглядывающая из ворота рубашки цвета хаки, и, как ни странно, моложавые ноги, торчащие из шорт.
    — Через несколько часов мы все узнаем, — сказал он, а потом добавил: — Вчера я обнаружил кое-что интересное об этом месте. В городе живет один человек, которому, как говорят, больше ста лет. Он рассказал мне то, что знал об этой долине. Что она заколдована, и что там не ступала нога человека. Мало того, он назвал эту долину
Drakensvallei*
Drakensvallei (африк.) — долина драконов.
— Долина Драконов; но он не смог объяснить, почему у нее такое название.
    Идти было не слишком легко, но и не настолько трудно, как они ожидали. Она чувствовала, как с каждым шагом внутри нее нарастает приятное томление. Профессор что-то напевал. И даже Пеннер был в приподнятом настроении.
    Он подтрунивал над ней из-за маленького пистолета с перламутровой рукояткой, который она взяла с собой.
    — Хлопушка, — с усмешкой сказал он. — Сомневаюсь, что из нее можно убить человека, не говоря уже о тираннозавре.
    — Вы не знаете, как может быть опасна эта штука, — ответила она. — К тому же я хорошо стреляю. И я взяла пистолет не против тираннозавра. Там может быть что-нибудь другое. Змеи, например.
    Им, действительно, попалась змея, и она застрелила ее, но не успела сделать это раньше, чем пресмыкающее вонзило свои зубы в оголенную часть ноги профессора.
    — У вас есть нож? — закричал Пеннер.
    Она лишь покачала головой. Пеннер выругался, выхватил из рюкзака банку сардин, открыл ее и острым краем металлической крышки сделал большой надрез около раны. Потом он приник к ране губами.
    Она содрогнулась и чуть не потеряла сознание.
    — Бесполезно, — произнес профессор. — Это
мамба.*
Ядовитая древесная змея, которая водится в Южной Африке.

    Чуть позже он попытался сказать что-то еще, но из парализованной гортани донеслись лишь нечленораздельные звуки.
    Пеннер, с которого градом катился пот, наклонился над профессором.
    — Что вы сказали? Джордж, говорите со мной! Попробуйте еще раз! Я вас слушаю.
    Но губы профессора безжизненно замерли в искаженной гримасе, дыхание остановилось…
    Она так и стояла, сжимая пистолет в руке, на грани обморочного состояния.
    Пеннер поднялся.
    — Мы должны сообщить об этом. Я останусь здесь. Возвращайтесь к машине и поезжайте за полицией.
    Он всмотрелся в выражение ее лица.
    — Вы меня слышите?
    И тут она заговорила. Не отвечая на его вопрос, она медленно, с удивлением произнесла:
    — Так, значит, его звали
Джордж.*
George — английский синоним имени Георгий.

    Пеннер попытался взять ее за руку, но она отшатнулась от него и замерла, глядя куда-то вдаль. Но на самом деле именно сейчас в ее мыслях стали появляться определенность и ясность.
    Она сказала очень просто:
    — Он зовет меня.
    И Пеннер почувствовал, как в его душе стала нарастать паника.
    — Подождите, — сказал он. — Послушайте меня. Я знаю… Поверьте мне, я знаю, насколько сильна эта одержимость в вашей душе. Но, пожалуйста, сконцентрируйтесь на моих словах, это всего лишь наваждение! Нет никакого тираннозавра — это все в вашей голове. Профессор мертв. Вы должны вернуться.
    Она отрицательно покачала головой.
    — Нет, — решительно произнес Пеннер. — Нет. Вчера я вам не сказал… Но теперь должен сказать вам. Я не могу вас отпустить. Я боюсь. Боюсь, потому что я… люблю вас, Мэри.
    Клубящийся туман скрыл его очертания; она могла видеть только его глаза. Ярко голубые, широко расставленные и напряженные глаза. Ее палец шевельнулся. Одно легкое движение. И у него появился третий глаз. Она даже не услышала шум выстрела.
    Он упал навзничь. Она пошла вперед, споткнулась об него, но не обратила на это внимания.
    Она то шла, то бежала, не чувствуя усталости. Она вообще ничего не чувствовала, кроме пульса, бьющегося в висках. И чем дальше она уходила, тем биение пульса становился сильнее, медленно превращаясь в беззвучный гром, эхом отдающийся в ее голове.
    Она остановилась, когда почувствовала, что ей следовало это сделать.
    Она оказалась на поляне и стала пристально всматриваться вверх, ожидая увидеть то, что должно было быть там. Но к ее великому сожалению, она ничего не смогла разглядеть. Потом в листве деревьев возникло какое-то движение, воздух всколыхнулся, и она вдруг с ликованием поняла, что некоторые вещи нельзя увидеть, потому что они слишком большие.
    Она почувствовала на себе мощный взгляд, ощутила присутствие чего-то огромного, осознала нечеловеческую сущность и очень глубокую древность.
    — Что тебе от меня нужно?! — закричала она.
    Ее голова готова была взорваться от переполнявших ее телепатических импульсов, которые, смешиваясь с биением пульса в висках, превращались в ее сознании в привычные формы слов: “Я так рад, что ты пришла”.
    Ей стало интересно, почему Он был рад, и на этот невысказанный вопрос в ее мозг моментально пришел ответ, звонким эхом отозвавшийся у нее в ушах:
    “Я очень, очень голоден”.

    Вопрос от редакции “EQMM”: жил ли на самом деле в девственной долине доисторический монстр или тираннозавр существовал только в голове леди?
Информационный блок*
Название на языке оригинала:*
"The Lady and the Dragon"

Первая публикация на языке оригинала:*
  EQMM, сентябрь 1950 г.

Другие публикации:*
  “The Queen's awards : fifth series : the winners of the fifth annual detective short-story contest sponsored by Ellery Queen's Mystery Magazine”, 1950 г.; “The World's Greatest Unsolved Mystery Stories”, Pegasus Books 2006 г. (антология под редакцией Отто Пензлера); etc.

Формат:*
Рассказ
║
Первый перевод на русский язык:*
  Форум "Клуб любителей детектива", В. Краснов, 19 декабря 2023 г.│Редактор−корректор: О. Белозовская│Переведено по изданию: "The Queen's awards : fifth series : the winners of the fifth annual detective short-story contest sponsored by Ellery Queen's Mystery Magazine", 1950 г.
“Здравствуй и прощай”
   Предисловие | +
    Питера Годфри, создателя южноафриканского детектива Рольфа ле Ру, всегда интересовали аспекты времени — прошлое, настоящее, будущее и другие измерения неумолимого отсчета секунд, минут, часов — даже столетий и тысячелетий. И какой важный фактор - время, скажем, в убийстве... время смерти, время обеспечения алиби, время, необходимое для того, чтобы стать подозреваемым, обвиняемым, предъявить обвинение, предстать перед судом, быть осужденным, время, необходимое для того, чтобы быть повешенным, отравленным газом или электрическим током.
    Этот рассказ, продолжительность которой, по сути, составляет четыре минуты — ровно с шести минут до 6 и ровно с двух минут до 6. И все же за эти четыре минуты, кажется, проходят годы, целые жизни... Снова Питер Годфри поиграл с временем — и снова необычным способом.
    Знакомые элементы его истории, преображенные волшебным прикосновением времени, теперь кажутся совершенно свежими и оригинальными.

    © EQMM, ноябрь 1954 г.
    МУЖЧИНА уже давно сидел за стойкой бара, когда подошла женщина. Она чуть поколебалась; затем приблизилась и осторожно присела на свободный стул рядом. Он едва осознал ее присутствие, заметив краем глаза, что на соседнем месте кто-то появился. Мужчина взял стакан обеими руками, осторожно поболтал напиток, и его мысли унеслись вдаль.
    Она заказала коктейль.
    Через несколько минут ее ладонь нежно прикоснулась к его руке, он повернулся к ней. Женщина была молодой, веселой и привлекательной, а искра в ее глазах была под стать игре света в янтарной жидкости внутри ее бокала.
    — Простите, что прерываю вашу глубокую задумчивость, но не подскажете, который час?
    Мужчина приподнял локоть, чтобы поднести часы поближе к глазам.
    — Ровно без шести минут шесть.
    И добавил:
    — Я не так уж глубоко задумался.
    — Ваши часы идут правильно?
    — Совершенно точно. Эти часы не отставали ни на минуту за пять лет.
    Она сказала: “Спасибо”, а затем прибавила в качестве объяснения:
    — Понимаете, я страшно боюсь опоздать на встречу — обещала приятелю встретиться с ним за углом. И хотела выяснить, есть ли еще время насладиться коктейлем. Но, конечно, это не оправдывает того, что я прервала ваши грезы.
    — Не требуется никакого оправдания. Пробуждение было очень приятным.
    Он сделал глоток, подумал, затем поднял глаза и улыбнулся.
     — Что ж, точность — вежливость королей, не так ли?
    — Я рада, что вы понимаете. Было бы естественно, если бы вы разозлились, что совершенно незнакомая женщина вас прерывает таким образом.
    — Вы использовали правильное слово — вы само совершенство — и меня очень утешает, что, когда встретимся в следующий раз, мы уже не будем незнакомцами.
    — В следующий раз? О нет, боюсь, что это невозможно. Но все равно спасибо за комплимент. Можете еще раз уточнить время?
    — Мне ужасно неприятно это говорить, но сейчас ровно без двух минут шесть.
    Он поднялся, как и она, и вместе с ней дошел до двери.
    — Может быть, я снова вас увижу?
    Она очаровательно улыбнулась.
    — Нет, — ответила она. — Прощайте.
    —
Au revoir,*
Прощайте (фр.).
— сказал он.

    За ту долю секунды, когда она вошла в коктейль-бар и изучила новое окружение, она тщательно осмотрелась.
    Пока все было в порядке. Никто не видел, как она входила в квартиру Аполлона; никто больше не войдет туда до семи утра. Благодаря перчаткам отпечатков пальцев не будет; а на ее руках не останется характерных пороховых ожогов. А если найдут перчатки и пистолет — в любом большом магазине можно купить сотню таких перчаток, а пистолет принадлежал самому Аполлону.
    Подозрение… Конечно, они будут подозревать. Она станет первой подозреваемой, поскольку у нее самый очевидный мотив: покинутая женщина, чьи угрозы наверняка слышали. Это плохо выглядело, и только алиби могло спасти ее. Качественное алиби. Она зашла в кино по дороге, сохранила корешок билета, поболтала со швейцаром, выходя в 17:25. Не для того, чтобы “прикрыться” на этот период времени, а для того, чтобы объяснить, почему она оказалась в этой части города на полчаса позже. Затем, после разговора со швейцаром, она бросилась в квартиру Аполлона, застрелила его, перевела стрелки его часов на без пяти шесть, разбила часы и вылетела назад…
    Важны были нюансы времени. Речь шла всего о двадцати минутах; медицинское свидетельство не могло указать более точное время, и придется считать точным временем смерти без пяти шесть. А она была в баре на несколько минут раньше — и все доказательства против нее рухнут!
    Незнакомец был самой лучшей идеей. Друзей и знакомых могут заподозрить, но никто не станет сомневаться в свидетельстве человека, который ее не знает и которого она не знает. Какой-то мужчина сидел в баре, а рядом с ним стоял пустой стул.
    Она пересекла бар, села рядом с незнакомцем и заказала коктейль.
    На вид ему было около сорока, и он был чуть склонен к полноте. Его каштановые волосы были скорее лохматыми, чем волнистыми; толстые брови казались шире крошечных усиков. Он играл своим напитком, и, казалось, его мысли витают вдалеке. Точно в нужный момент она приподнялась и тронула его за руку.
    Она сказала:
    — Простите, что прерываю вашу глубокую задумчивость, но не подскажете, который час?
    Он посмотрел на часы:
    — Сейчас ровно без шести минут шесть.
    Пока он говорил, она анализировала его поведение. Нехорошо. Он не сосредоточился. Он может забыть этот момент. Нужно больше.
    Она спросила:
    — Ваши часы идут правильно?
    При этом она мило улыбалась, стараясь привлечь его, страстно желая, чтобы он ее запомнил. Но он по-прежнему вел себя осторожно.
    — Совершенно точно. Эти часы не отставали ни на минуту за пять лет.
    Она поблагодарила его, все еще улыбаясь, все еще стараясь выглядеть вызывающе и все время терзаясь сомнениями. “Хватит, — говорила она себе, — не надо перебарщивать. Но достаточно ли? Есть ли что-то необычное, что привлечет его внимание? А если нет…”
    Ее мысли путались. Из-за нерешительности речь стала чуть бессвязной, непоследовательной, многословной.
    — Понимаете, я страшно боюсь опоздать на встречу — обещала приятелю встретиться с ним за углом. И хотела выяснить, есть ли еще время насладиться коктейлем. Но, конечно, это не оправдывает того, что я прервала ваши грезы.
    Он пробормотал что-то вежливое и вернулся к своему напитку. Она опять не слушала его, так как была в ужасе от того, что сказала. Это дурацкая история о встрече с другом! Он запомнит ее, передаст полиции, и ее замучают вопросами. С кем она встречалась? Где? Когда? И что ей отвечать?
    В ее голове возник тоненький голосок, прорываясь сквозь панику, сглаживая ее, так что пузырьки облегчения едва не показались на ее губах. Если она скажет, что собиралась встретиться с Аполлоном, а он не пришел, — ответ станет попутным ветром, дующим в ее паруса. Какой порыв вдохновения! Но мужчина продолжал говорить. Послушаем.
    — …точность — вежливость королей, не так ли?
    “Чудесно, — думала она. — Он пытается ухлестывать за мной. Теперь он точно не забудет. Мне надо продолжать говорить”.
    Она сказала:
    — Я рада, что вы понимаете. Было бы естественно, если бы вы разозлились, что совершенно незнакомая женщина вас прерывает таким образом.
    Он улыбнулся, произнес комплимент и сказал что-то о будущей встрече.
    Она подумала: “Теперь осторожнее. Он подыгрывает красиво. Может, даже слишком красиво. Если мы будем продолжать в таком роде, он запомнит меня — но запомнит ли он время? Нельзя позволить ему забыть”.
    Она повторила его последние слова:
    — В следующий раз? О нет, боюсь, что это невозможно. Но все равно спасибо за комплимент. Можете еще раз уточнить время?
    Он с сожалением посмотрел на часы и сказал, что сейчас без двух минут шесть. Теперь она была уверена, что останется в его памяти.
    Возле двери он снова начал к ней приставать насчет следующей встречи.
    — Нет, — ответила она. — Прощайте.
    Он ответил: “Au revoir”, и она ушла прочь, в душе смеясь над его заблуждением.
    Конечно, они снова встретятся.
    Не сегодня вечером в ее квартире, куда придет полиция, чтобы арестовать ее. Не завтра и не послезавтра. А на суде, где он поклянется, что в тот момент, когда Аполлон Бринк был убит, она беседовала с ним за коктейлем в другом конце города.

    Сидя в коктейль-баре, нежно поигрывая алкоголем в бокале, он думал, как убить человека, которого никогда не видел.
    И о котором ничего на самом деле не знал. Только имя и то, что Медж влюблена в него. Ничего о его внешности, манерах, привычках — ничего, что могло бы послужить основой для его хорошо продуманного плана.
    Он должен был действовать быстро, чтобы удовлетворить острую необходимость внутри — но в то же время он знал, что если станет действовать поспешно, его в конце концов повесят. А он не хотел быть повешенным — не потому, что боялся смерти, а потому, что хотел вернуть Медж, хотел, чтобы их совместная жизнь продолжалась, как прежде. До сих пор. До появления этого человека...
    Его разум словно весь сконцентрировался в жидкости в бокале. Действие — исцеление, исцеление — убийство, убийство — жизнь, жизнь...
    Вошедшая женщина села возле него и нежно прикоснулась к его руке. На секунду ему померещилось, что это Медж, вернувшаяся к нему; затем он повернул голову и увидел незнакомку. Он не слышал ясно ее первых слов — только что-то об его глубокой задумчивости — но внезапно он с изумлением ощутил, что задумался не так уж глубоко. Это нельзя было назвать думами, мыслями. Лишь полусветом — полутенью. Просто брызгами бушующей внутри него бури.
    Он увидел, как губы женщины шевелятся, произнося новые слова о том, сколько времени, и ответил ей. Невольно он добавил свое признание: “Я не так уж глубоко задумался”.
    Беседа продолжалась, словно во сне. Он был уверен, что назвал точное время? Да, он был уверен. Его часы были точными уже пять лет. Сон превращался в реальность. Пять лет. Перемена. Это был ключ — перемена. Был ли он последние пять лет таким же, как сейчас, — последовательным, неизменным? Или он изменился? Медж вправду изменилась, но в какой степени он отвечал за это?
    С одной стороны, их совместная жизнь была похожа на контракт — каждый удовлетворял другого в определенной степени. А теперь контракт был разорван. Почему? Почему контракты разрываются? Кто был причиной разрыва: Медж или он?
    Если он — все было бессмысленным: убийство и даже его попытка. Медж никогда не вернется. Но вправду ли причина была в нем? Как он мог быть уверен? Что он потерял за последние пять лет? У него оставались деньги, здоровье, чувство юмора, любовь. Он ничего не потерял — только пять лет. Покрыло ли время неуловимыми шрамами его лицо или его личность?
    Он вспомнил, каким был до встречи с Медж, каким было нечто невыразимое, что притягивало к нему женщин, что притянуло к нему Медж, что держало ее с ним эти пять лет. Пять лет. Если эти годы уничтожили его силу, его притягательность — тогда все безнадежно.
    Он должен выяснить.
    Он посмотрел на девушку рядом с ним и увидел, что она прелестна, дружелюбна, и у нее мелодичный голос. Ее слова звучали, как приглашение и как оправдание ее вмешательства в его грезы. В ее изменившемся тоне в последней фразе протянулась к нему тоненькая паутинка.
    Он подумал, привлекательна ли она для него.
    — Не требуется никакого оправдания, — сказал он. — Пробуждение было очень приятным.
    Странно: когда он посмотрел на нее, его глаза вернулись к бокалу. В полупрозрачном янтаре напитка он не видел никаких изображений, но, казалось, напиток прояснял его разум. Ему предоставлялась возможность. Девушка — молодая, утонченная — такой же была Медж. Мог ли он заставить ее увидеть в нем то, что увидела Медж? Проверка началась: он подарил ей комплимент. Но сами по себе слова ничего не значили. Существовало множество других вещей: небольшие движения лица и плеч, когда он говорил с ней, намекающие обещания в ее глазах. Мог ли он побудить ее протянуть ему руку, как когда-то протянула Медж, как протягивали другие женщины?
    Он должен был выяснить. Ему предоставлялась возможность. Нужно продолжить разговор.
    Он сказал:
    — Что ж, точность — вежливость королей, не так ли?
    Появился ли в ее глазах новый интерес? Иди дело было только в том, что он впервые внимательно посмотрел на нее?
    Наконец она ответила:
    — Я рада, что вы понимаете. Было бы естественно, если бы вы разозлились, что совершенно незнакомая женщина вас прерывает таким образом.
    Его глаза улыбнулись ей восхищенно, с намеком, а его голос прозвучал тепло и нежно.
    — Вы использовали правильное слово — вы само совершенство — и меня очень утешает, что, когда встретимся в следующий раз, мы уже не будем незнакомцами.
    На ее лицо словно упала вуаль. Она ответила:
    — В следующий раз? О нет, боюсь, что это невозможно.
    Чувствуя свое душевное убожество, он услышал, что она опять спрашивает о времени, ответил и проследовал с ней до двери.
    Он попросил:
    — Может быть, я снова вас увижу?
    Она улыбнулась, но в ее улыбке была лишь грусть.
    — Нет, — сказала она. — Прощайте.
    Он ответил: “Au revoir”, зная, что это всего лишь жест. Бравада. Он никогда больше не увидит ее. И Медж он больше никогда не увидит. Даже если он убьет ее любовника, этого Аполлона Бринка, он никогда больше не увидит Медж.
    Ему оставалось лишь одно — и с этим ошеломляющим пониманием он направился к автомобилю.
    Под задним сиденьем лежал моток веревки. Он свернул на Большое Западное шоссе, где когда-то заметил дерево с прочной веткой, расположенной на нужной высоте.
Информационный блок*
Название на языке оригинала:*
"Hail and Farewell"

Первая публикация на языке оригинала:*
  EQMM, ноябрь 1954 г.

Другие публикации:*
  EQMM (Великобритания), ноябрь 1954 г.; "John Creasey’s Mystery Bedside Book 1974", (антология под редакцией. Г. Харриса), Hodder & Stoughton, 1973; etc.

Формат:*
Рассказ
│
Первый перевод на русский язык:*
  Форум "Клуб любителей детектива", 16 октября 2023 г., А. Даниель│Редактор−корректор: О. Белозовская│Переведено по изданию: EQMM, ноябрь 1954 г.
“Загадка "Журнала тайн Эллери Квина"”
   Предисловие | +
    Время от времени мы выбираем для публикации рассказы необычной формы. В этом рассказе вам предлагается не ограничиваться только ролью читателя. Вы можете сами принять участие в истории, присоединившись к расследованию нескольких убийств. И это ещё не всё. Вам предлагается выследить… самого себя.

    © EQMM, февраль 1977 г.
    СОТНИ тысяч человек прочитают этот рассказ. Но, несмотря на это, он предназначается лично для вас — и только для вас.
    Вы, столько раз убивавшие, — вы даже не знаете о том, что вы это делали.
    Вы испытываете диссоциацию. Говоря простыми словами, это означает, что у вас раздвоение личности. Как у Джекилла и Хайда. Подобно Джекиллу, вы честны, благонамеренны и, вероятно, представляете, как строить свою жизнь дальше. А как Хайд, вы — убийца.
    Возможно, Хайд имеет некоторое представление о существовании Джекилла. Но вот в чем я уверен, так это в том, что Джекилл ничего не знает о Хайде. В противном случае вы бы давно уже сдались властям.
    Давайте проведем тест. Не делайте ничего, пока не дочитаете до конца эти инструкции, и пока я не скажу, что делать дальше. Отметьте пальцем это место на странице. Закройте журнал (имеется в виду журнал, в котором был напечатан рассказ. — Примеч. перев.) на такое время, чтобы вы успели прочитать название на обложке, а затем вернитесь назад. Поехали!
    “Журнал тайн Эллери Квина”. Это было то, что вы прочитали?
    Вы уверены?
    Вы абсолютно уверены?
    В этот момент вы чувствуете, что должны проверить? Вы действительно еще раз посмотрели на обложку?
    Разумеется, в этом тесте есть смысл; мы позже к этому вернемся. Пока же я должен сделать акцент на одном психологическом постулате, который так блестяще сформулировал Зигмунд Фрейд в своем труде
“Психопатология обыденной жизни”.*
“Психопатология обыденной жизни” (1901–1904 гг.) — вторая после “Толкования сновидений” (1899) крупная работа Зигмунда Фрейда, подтвердившая модель психического аппарата (сознание — предсознательное — бессознательное) на примерах проявления бессознательного в повседневной жизни людей.
Нет таких понятий, как “оговорка”, “обмолвка” или “описка”. Искажение простого физиологического процесса всегда вызывается конфликтом в сфере бессознательного.
    Должен внести поправку. В первом предложении этого повествования я использовал слово “рассказ”. Это неверно. Перед вами — не вымысел. Каждое слово — правда. Отнеситесь к этому как к расследованию. Я буду давать вам ключи, чтобы у честного и достойного Джекилла, который находится внутри вас, была возможность подготовить собственное дело против такого персонажа, как Хайд.
    Ваша первая жертва — Люси Смит: шестилетняя девочка, страдавшая синдромом Дауна. Она жила с родителями и тремя нормальными здоровыми сестрами в небольшом пригородном доме. Ее отец — водитель-“дальнобойщик” — был в то время в отъезде. Мать, занятая домашними делами, оставила Люси играть на заднем дворе. Такое случалось часто, и Люси никогда не создавала проблем. Но на этот раз, когда примерно через час мать вышла проверить девочку, Люси исчезла. Калитка во двор была открыта.
    За калиткой начиналась дорожка, которая выходила на тихую улицу. О случившемся сразу поставили в известность соседей, и начались активные поиски девочки, которые были в самом разгаре, когда прибыла полиция, вызванная обезумевшей матерью.
    Вскоре стало очевидно, что нигде в окрестностях ребенка не было. Но и вероятность того, что Люси могла уйти далеко пешком, была мизерной. Это наводило на мысль об автомобиле, и полиция начала рассматривать случившееся как нечто более зловещее, чем то, что ребенок просто потерялся. Полицейские расширили рамки поиска. Все известные лица, совершившие ранее преступления на сексуальной почве и проживавшие в прилегающих районах, были задержаны и допрошены.
    Потребовалось три дня, чтобы найти Люси, да и то нашли ее случайно. Некий фермер пошел с собакой поохотиться на кроликов на своем участке земли. Собака привлекла его внимание к низине. Там лежало тело Люси, небрежно забросанное ветками, сорванной травой и полевыми цветами.
    Фермер оказался достаточно умен, чтобы ни к чему не прикасаться. Он слышал о пропавшем ребенке и знал, что подозревали самое худшее. Поэтому он побежал на ферму, где был телефон, и сообщил о своей находке ближайшему сотруднику правоохранительных органов. Тот в свою очередь позвонил капитану Отто Кугану, который руководил поисками Люси Смит.
    Капитан Куган — отныне я буду называть его Отто, поскольку впоследствии мы с ним стали друзьями и единомышленниками, — привез с собой целую бригаду криминалистов, которые были способны работать на месте от восхода и до заката солнца.
    Первым очевидным фактом стало то, что, кроме использования зеленой растительности, не было сделано никакой попытки тщательно спрятать тело. Не было выкопано никакой ямы; труп просто положили в подвернувшееся углубление. Ветки, трава и полевые цветы были, как мне позже сказал Отто, “не просто попыткой спрятать тело. То, как они были разложены, скорее напоминало похоронный венок, что-то вроде цветочного подношения”.
    Очень, конечно, поэтично, но обстоятельства смерти были более мрачными. Люси умерла примерно в то время, когда было обнаружено ее исчезновение. Девочку задушили сзади кожаным ремешком шириной около полудюйма.
    Вы, должно быть, в какой-то момент заметили такой узкий ремешок среди ваших вещей и машинально подумали: зачем он вам нужен, если вы им не пользуетесь? И почему до сих пор его не выбросили?
    Было понятно, что убийство не требовало большой физической силы, но вместе с тем не было никаких реальных намеков ни на габариты, ни на пол убийцы. И вообще, еще пару дней в этом деле не было никакого прогресса. Отсутствовали даже обычные в таких случаях догадки и домыслы. Никто не сообщал о каких-то таинственных незнакомцах; никто не замечал какого-нибудь подозрительного автомобиля, припаркованного у дома Смитов. Казалось, что нет ни мотива, ни бесспорных улик. Отто, который довольно ясно сознавал психологическую странность преступления, с тревогой ожидал дальнейшего развития событий.
    Через три дня пришло первое письмо. Оно было выслано за двое суток до этого. На простом белом конверте аккуратными печатными буквами было написано “Начальнику полиции”. Надпись была сделана не чернилами, а фиолетовым химическим карандашом. Этим же карандашом было написано и письмо, оказавшееся внутри. Но была существенная разница. Чтобы написать на конверте, карандаш предварительно увлажнили. А вот дешевую почтовую бумагу сначала намочили, и затем уже писали по ней. Никаких отпечатков пальцев не было.
    Письмо было написано строчными буквами. Единственное, что сумел определить графолог, — это то, что начертание букв было выполнено очень тщательно и с обратным наклоном. Писать мог как левша, так и правша, который использовал характерный для левшей обратный наклон, чтобы скрыть свою индивидуальность.
    Это было стихотворение:

    Природа молвила: “Вот жизнь оборвалась”,
    Когда забота Люси унялась.
    Она скончалась, и остались мне
    Лишь эти пустоши, поля и тишина,
    И память, что в душе погребена
    Навечно в этой темной
глубине.*
Отсылка к четвертому стихотворению из цикла «Люси» («Lucy») английского поэта-романтика Уильяма Уордсворта (William Wordsworth, 1770–1850 гг.). Первое, второе, третье и пятое стихотворения цикла на русский язык переводил С. Маршак. Четвертое он почему-то не перевел. Поэтому здесь, в рассказе, перевод — мой (переводчика)


    Отто вспомнил, что читал этот текст на уроках английской литературы в средней школе. Имя девочки во второй строке, учитывая обстоятельства, придавало стихотворению зловещий смысл, о котором сам поэт даже не мог помыслить. Отто подумал, что это пугающее послание вполне могло быть от убийцы Люси Смит. Сначала Отто решил, что выбор стихотворения свидетельствовал о том, что убийца знал ребенка. Но могло быть и по-другому. Возможно, убийца не был знаком с Люси, а письмо могли послать уже после того, как в газетах появилось ее имя.
    Правда, на обратной стороне письма была еще одна улика. Мокрую бумагу положили на какой-то журнал, чтобы удобнее было писать. Фрагменты печатного текста оттиснулись на бумаге, особенно в тех местах, где нажим на карандаш был сильнее. Снова пригласили экспертов. В итоге была сделана фотография, на которой были видны очертания частей букв. Бессмысленная мозаика, но ее сохранили на тот случай, если в дальнейшем вдруг получится распутать эту головоломку.
    Через пять недель после убийства Люси Смит в местной газете появился рассказ об одной древней старухе, которую соседи звали “бабуля Партридж”. Старуха жила одна в маленьком домике на окраине города. Зная ее острый язык и своенравность, соседи обходили ее дом стороной. Некоторые были убеждены, что ей уже больше ста лет; ходили слухи, что она была в каком-то роде ведьмой. Однажды несколько соседских ребятишек посмелее стали преследовать ее, выкрикивая: “Ведьма! Ведьма!”. Старушка внезапно развернулась, довольно лихо погналась за детьми, поймала одного из проказников и отходила его своей клюкой, которая обычно была при ней. Случившееся только подтвердило сложившееся о ней мнение.
    Потом, как-то поздно вечером, одна парочка, уединившись в припаркованном в тени деревьев автомобиле, заметила, как “бабуля” роется в мусорных баках. Обнаружив там что-то, она с жадность сожрала свою находку. Парень и девушка в автомобиле преисполнились чувством жалости. Утром они пошли в Отдел социального обеспечения и рассказали о том, что видели.
    К дому “бабули” направился мужчина — социальный работник. Дверь была заперта, и старуха отказалась открывать ее.
    — Поговорить? — пронзительно закричала она из-за двери. — Если вы ничего не можете рассказать мне о моем мальчике, то и мне нечего сказать вам. Это мой собственный дом, и я не желаю открывать дверь. Убирайтесь!
    В конце концов, мужчина, расстроенный, ушел. Двумя часами позже социальный работник-женщина попытала удачу.
    — Откройте, бабуля, — сказала она. — Я вам не враг. Я знаю, что вы голодны, и принесла вам угощение.
    На этот раз дверь широко распахнулась. Бабуля, красная от злости, схватила корзинку и стала выбрасывать из нее содержимое прямо на отступавшую назад молодую женщину.
    — Мне не нужна еда! — завопила старушенция. — Я хочу услышать о моем мальчике!
    На следующее утро эта история попала в газету. Я хорошо ее запомнил, потому что она вызвала у моей сестры Роуз одновременно и смех, и сострадание. Роуз — бедная девочка — сама переживала в то время не лучшие времена, и все, что отвлекало ее от собственных невзгод, заслуживало моего особого внимания. Мы оживленно обсуждали эту историю, гадая, что же будет дальше.
    Кое-что можно было предположить, но далеко не все. На следующий день медсестра и два чиновника, прихватившие с собой постановление местного суда, приблизились к домику старухи. К их удивлению, дверь была слегка приоткрыта. Они вошли внутрь. “Бабуля” лежала на кровати. Она была мертва.
    Какое-то смутное предчувствие появилось у Отто еще до того, как он осмотрел тело и прочитал полный медицинский отчет. Старуха была задушена узким ремешком. На вид ей можно было дать лет девяносто или даже больше.
    Теперь, когда его опасения, что в округе появился маньяк-убийца, получили подтверждение, Отто действовал с похвальной оперативностью. У него был долгий разговор с коронером, который заметил, что еще одно убийство посредством удушения, совершенное через короткий промежуток времени после первого, может только вызвать панику. В результате дознание по второму делу было отложено, а в прессу сообщили, что старуха умерла от старости. Отто активизировал все предусмотренные полицейские меры. И ждал прибытия письма, написанного фиолетовым химическим карандашом.
    Оно пришло на третий день после смерти “бабули”. Текст был такой:

    Жизнь крутила ее, тосковала
    В лабиринтах злословья и сплетен.
    А душа лишь к покою бросала,
    И покой ей теперь
обеспечен.*
Отсылка к стихотворению “Да упокоится…” (Requiescat) английского поэта Мэтью Арнольда (Matthew Arnold, 1822–1888 гг.).


    Минуло восемнадцать дней и, к ужасу Отто, пришло еще одно письмо. В нем были смутно знакомые строчки из стихотворения:

    Пишите слова на могиле моей:
    Домой воротился моряк из морей,
    Охотник спустился с
холмов.*
Отсылка к эпитафии “Реквием” (Requiem) шотландского писателя и поэта Роберта Льюиса Стивенсона (Robert Louis Stevenson, 1850–1894 гг.) в переводе М. Лукашевича.


    На этот раз не было никакого тела, которое могло быть связано с этим письмом. В полицейской картотеке на людей, пропавших без вести, тоже не нашлось ничего подходящего.
    Отто поручил своим подчиненным связаться со всеми осведомителями. Они должны были разузнать что-нибудь о человеке, возможно имеющем отношение к морю или охоте, который страдал бы каким-то физическим недугом или умственным расстройством, и которого бы никто не видел в течение трех дней до получения письма.
    Почти сразу появился результат. Услышав описание, один из детективов
отдела нравов*
Отдел департамента полиции, специализирующийся на борьбе с преступлениями против морали (незаконная торговля спиртным, азартные игры, проституция и т. п.).
сказал:
    — Должно быть, это старый Шкипер.
    Человек, о котором шла речь, был пожилым пьяницей, пившим, как подозревали, денатурат. Он целыми днями сидел на тротуаре, выпрашивая милостыню. Ночевал, где придется, забываясь тяжелым сном в алкогольных парах, исходивших из пустой бутылки, валявшейся обычно рядом с ним. Его настоящее имя было Джон Пил, как у охотника на лис в
старинной песне*
John Peel — эсквайр и удачливый охотник на лис, живший в первой половине 19 века на севере Англии, в графстве Камберленд. Его успехи на ниве традиционного развлечения английских джентльменов оказались столь памятны, что о нем сочинили песню на мотив старинной баллады.
, но свое прозвище он получил потому, что обе его руки были покрыты яркими татуировками якорей и других морских символов. В последнее время его не видели в тех местах, где он обычно обитал.
    Отто сделал логичный вывод, что престарелого пьяницу настигли в месте его ночлега, задушили тем же способом, что и предыдущие жертвы, но на этот раз похоронили или иным образом избавились от тела.
    Теперь необходимо было узнать, где и когда Шкипера видели последний раз. Настойчивые и терпеливые расспросы принесли свои плоды. Шкипер, в основном, водил знакомства с такими людьми, которые делали все возможное, чтобы избежать разговоров с полицией, но когда до сведения этих людей было доведено, что старик исчез и, возможно, умирает где-то в одиночестве, откликнулся один молодой парень. Этот юнец, скорее всего, “подрабатывал” в бильярдной. Примерно раз в два дня Шкипер давал ему несколько монет, на которые тот покупал старику бутылку денатурата. Последний раз это было в день предполагаемого убийства. И этот же парень показал, что перед тем, как уйти шаркающей походкой по дороге, что вела из города на восток, Шкипер пробормотал что-то про “ручей”.
    В том направлении был один единственный ручей, изрезанные берега которого поросли кустарником. Эти кусты могли быть подходящим будуаром для мертвецки пьяного бродяги. Отрядив на поиски двадцать человек с рациями, Отто лично руководил операцией из автомобиля, стратегически дислоцированного на ближайшем пригорке. Каждому человеку был определен участок местности для прочесывания и поставлена задача искать любые следы, тело или свежевскопанную землю.
    Примерно через час после начала поисков по рации пришло сообщение. Молодой полицейский взволнованным голосом доложил, что, пробираясь по неглубокому овражку, он заметил, что его стенки готовы вот-вот обрушиться. Отто немедленно собрал там людей, выдал всем лопаты и приказал раскопать это место. Уже через несколько минут стало очевидно, что они попали в точку. Как только рыхлую и влажную землю отгребли в сторону, в воздухе распространилась ужасающая вонь денатурата, сквозь которую все присутствующие ощутили тяжелый запах смерти.
    Как и другие жертвы, Шкипер был задушен узким ремешком, вероятно, в то самое время, когда он валялся в пьяном беспамятстве. Отто, у которого уже начала смутно вырисовываться своя версия, отметил, в частности, что не требуется большой физической силы, чтобы забросать тело осыпающейся со стенок овражка землей. Не требуется для этого и большого количества времени. Даже слабая женщина могла бы справиться с этой задачей за каких-нибудь десять минут.
    Отто снова пришлось дергать за нужные ниточки, чтобы в прессе не появилось суждений о том, что все эти преступления как-то связаны друг с другом. Со Шкипером было проще. Никто особо не интересовался тем, как старый пьяница встретил свою смерть.
    Но через пятнадцать дней ситуация резко поменялась. Игравшие в городском парке дети наткнулись в траве на тело восьмилетнего Гуннара Сарсена. Дети с криками бросились к служителю парка, который сначала лично убедился в том, что ребятишки ничего не выдумывают, а потом побежал к телефону. Когда через двенадцать минут в парк прибыл Отто, маленькое тельце было еще теплым.
    А потом, осматривая окрестности в поисках улик, полиция обнаружила тела двух сестер Гуннара, семилетних близняшек Хейди и Хельги. Тела лежали в кустах, на некотором расстоянии друг от друга. Во всех трех случаях орудием убийства — по-прежнему отсутствующего — был узкий ремешок.
    Глядя на тела детей, лежавших, словно маленькие белокурые ангелочки с искаженными от страдания лицами, Отто почувствовал полную беспомощность, граничащую с нарастающей паникой.
    Как он узнал, дети Сарсены были в некотором отношении изгоями. Скандинавские иммигранты, они говорили по-английски плохо и с сильным акцентом. Так как в детских компаниях нередко проявляется жестокость к чужакам, другие дети издевались над ними, передразнивали их речевые ошибки и всячески давали понять, что в их кругу скандинавам не место. Гуннару часто приходилось драться со своими мучителями. В результате, брат и сестры обычно играли одни, в стороне от других детей.
    Нетрудно было установить, что же произошло. Вы, по-видимому, некоторое время ждали и наблюдали. Дети затеяли игру в прятки. Вы дождались момента, когда Гуннар стал “водить”, а девчушки побежали прятаться. Тогда вы задушили Гуннара и продолжили свою охоту. За несколько минут отыскали Хейди и Хельгу, задушили их, а потом скрылись незамеченным.
    На этот раз, конечно, дело получило широкую огласку, но пока еще все было довольно терпимо, если можно так выразиться. Ужас от этого последнего преступления был настолько силен, что никто и не вспомнил об умственно отсталой Люси, бабуле Партридж или Шкипере. И Отто не стал раскрывать всех карт. Кроме того, ему опять удалось скрыть сведения об орудии убийства. Отто созвал пресс-конференцию и выдал на публику откровенную ложь. Он заявил, что все улики указывают на то, что убийца был психопатом, случайно оказавшимся в их городе, и что все следы говорят о том, что он уже город покинул.
    В каком-то смысле так оно и было. Получив от вас очередное письмо, Отто счел необходимым обратиться за помощью к профессору психологии государственного университета.
    В вашем письме было написано следующее:

    Вьюги зимние и снег,
    Ты окончил путь земной
    И обрел покой навек.
    Дети с пламенем в очах
    Или трубочист — все
прах*
Отсылка к отрывку из пьесы “Цимбелин” (Cymbeline, написанной Уильямом Шекспиром в 1609 году. Перевод Н. Мелковой.


    Через три недели к делу подключился я.
    Был вечер. Я только что, по-прежнему безуспешно, позвонил в третью по счету больницу и уже подумывал о необходимости связаться с полицией, как вдруг раздался звонок в дверь. Это был Отто. Он представился и объяснил, что в первой больнице, куда я обращался, ему сообщили о моем телефонном звонке. Он спросил:
    — Эта молодая женщина, которой вы интересовались, кто она? Как давно она пропала?
    Меня встревожил тот факт, что больница уведомила полицейского.
    — Моя сестра Роуз. Ее уже нет в течение недели. А вам… что-то известно?
    — Почему вы не обратились к нам раньше?
    Я объяснил, что, по словам Роуз, она собиралась навестить в другом городе своего двоюродного брата. А я только сейчас обнаружил, что она там даже не появлялась.
    Отто на секунду замялся, а потом сказал:
    — В любом случае, завтра я собирался прийти к вам. Профессор психологии государственного университета посчитал, что мне стоит проконсультироваться с вами. Но теперь…
    После еще одного секундного замешательства, Отто, наконец, решился:
    — Если, невзирая на личности, говорить строго профессионально, то, как вы думаете, не может ли это иметь отношение к вашей сестре?
    Он протянул мне лист шероховатой почтовой бумаги, на которой синим химическим карандашом было написано несколько стихотворных строк. Буквы были с обратным наклоном.

    Недолги дни руки, вина и розы;
    Из дома сна
    На миг выходим, чтобы кануть сразу
    В тумане
сна.*
Отсылка к стихотворению “Жизнь коротка, и не надейтесь на вечность” (Vitae Summa Brevis Spem Nos Vetat Incohare Longam) английского поэта Эрнеста Доусона (Ernest Christopher Dowson, 1867-1900 гг.) в переводе А. Гастева.


    Я почувствовал волнение.
    — Да, да. Несомненно, некоторое отношение есть.
    — Почему вы так думаете? — спросил Отто.
    — Последнее слово в первой строке явно намекает на ее
имя.*
Английское слово “rose” одновременно имеет значение и “роза” (цветок), и “Роуз” (имя).
Но чем обусловлен выбор именно этого стихотворения? Я думаю, кто бы ни написал это, он какое-то время внимательно следил за Роуз. Видите ли, за последние четыре месяца Роуз потихоньку, почти незаметно для окружающих превратилась в алкоголичку.
    Я рассказал Отто о замужестве моей сестры, о ее непреклонном желании удержать около себя мужа-садиста, который хотел лишь увековечить свое имя через рождение сына, о двух выкидышах, о рождении мертвой дочери и, наконец, о том, как муж бросил ее.
    — Конечно же, она пришла ко мне. Мы с ней в семье — единственные дети, и поэтому мы были очень близки. Я делал все, что мог, чтобы помочь ей. Но между нами пролегла вуаль печали. И только алкоголь мог хоть как-то отвлечь ее от навалившихся горестей. Вы думаете, она мертва?
    — Да, — ответил Отто. — Но мы все еще ищем тело.
    Он сделал паузу, а потом сказал:
    — Мне позарез нужен ваш совет. Однако мы готовы подождать, пока вы сможете посмотреть на ситуацию непредвзято.
    — Нет уж, давайте говорить сейчас. Я четыре месяца переживал за Роуз. Ее смерть — это просто завершающий удар. Любое действие будет для меня своего рода успокаивающим средством. Как я понимаю, были и другие письма, и все они были связаны со… смертью?
    Отто принес эти письма, и мы вместе с ним просмотрели их. Стихотворение про “вино и розу” пришло три дня назад. Но было еще одно послание, полученное неделей раньше:

    Не тревожь его, пиит,
    Пусть младенец тихо спит...
    Кроток век, но долог сон,
    Не проснется больше
он.*
Отсылка к стихотворению “Над могилкой…” (Upon A Child) английского поэта Роберта Геррика (Robert Herrick, 1591–1674) в переводе О. Бедного-Горького.


    — И тоже нет тела, — сказал Отто. — У меня такое чувство, что мы его никогда не найдем. Младенец, скорее всего, погребен, но не было ни одного сообщения о пропаже ребенка. Возможно, от него отказались родители, которые теперь ни за что не признаются в этом. Может быть, ребенок был незаконнорожденный. И это уже дает нам нечто общее. Все жертвы, так или иначе, были изгоями общества.
    Я подумал, что это не совсем справедливо по отношению к Роуз. Но в целом Отто был абсолютно прав.
    — К чему вообще эти письма? — продолжал он. — Может ли им быть разумное объяснение? Или это просто бред сумасшедшего?
    Я покачал головой.
    — Несомненно, смысл во всем этом есть. Любое проявление безумия — особенно такое своеобразное — имеет прямую связь с теми ментальными противоречиями, которые и вызывают нарушения в психике.
    — Понимаю. Здесь прослеживается определенный принцип: устранение изгоев общества. Но что конкретно означают эти стихи? Эпитафия жертвам? Бравада убийцы?
    — И то, и другое. Но, кроме того, это еще и крик о помощи.
    Я пояснил, что эти стихи — своеобразная форма усиленного привлечения внимания убийцы к собственной персоне, как это часто бывает, когда полиция сталкивается с серийными убийствами. Что-то типа послания: “Остановите меня, пока еще кто-нибудь не умер”. Я сослался на письмо
“Бостонского душителя”*
прозвище американского серийного убийцы Альберта де Сальво (1931–1973 гг.).
и на записки
“Джека-потрошителя”*
прозвище, присвоенное серийному убийце, который действовал в Уайтчепеле и прилегающих районах Лондона во второй половине 1888 года.
, которые последний посылал в газеты.
    — Это все из той же оперы: призывы о помощи от кого-то, кто не в силах сам справиться со своими маниакальными страстями, и кого, в то же время, обуревает страх перед возможным наказанием в случае его поимки.
    Отто по-прежнему выглядел озадаченным, поэтому я более детально разъяснил ему природу диссоциативных реакций:
    — Первый основательно изученный случай этого рода произошел в тысяча девятьсот двадцатых годах. Исследовал его доктор
Мортон Принс*
Morton Henry Prince, (1854–1929 гг.) — американский врач, занимавшийся вопросами неврологии и психопатологии. Способствовал становлению психологии как клинической и научной дисциплины.
, который и ввел в научный оборот термин “диссоциация”. В просторечии это означает “раздвоение личности”, когда в одном теле как бы уживаются два различных характера. В соответствии с теорией доктора Принса, некоторые эмоции и влечения, полученные в результате психологической травмы, настолько агрессивно вытесняются из памяти и сознания, что приводят к формированию отдельной личности где-то в глубинах подсознания. Доктор Принс разработал также вполне пригодную методику лечения таких состояний, основанную на соединении психоанализа и гипнотического внушения.
    — В наши дни мало кто помнит об этой новаторской работе доктора Принса, — продолжал я, — но было много других исследователей, занимавшихся подобными проблемами. Самый известный — из всех прочих — случай был описан в 1957 году Тигпеном и Клекли в их совместной книге
“Три лица Евы”.*
Corbett H. Thigpen (1919–1999 гг.) и Hervey Milton Cleckley, (1903–1984) — американские психиатры, авторы документальной книги “Три лица Евы”.

    — В этой книге рассказывалось о двадцатипятилетней женщине, именовавшей себя “Евой Уайт”, которая обратилась к психиатру по поводу мучивших ее жестоких и даже вызывающих временную слепоту головных болей, а также из-за опасений, что она может потерять любовь своего ребенка, который жил отдельно от нее. Однажды психиатр получил от своей пациентки записку, в которой почерк полностью изменялся прямо по ходу текста. Записка была без подписи. Ева Уайт отрицала, что посылала ее, но приходила в чрезвычайное волнение, когда кто-нибудь заговаривал об этом послании.
    — В процессе лечения была выявлена вторая личность, называвшая себя Евой
Блэк*
Эти английские фамилии являются антонимами: “Уайт” (White) — “белый” и “Блэк” (Black) — “черный”.
. Это была полная противоположность Евы Уайт. Ева Блэк была раскованной, а не робкой; жестокой и злобной, а не мягкой и терпеливой. Ева Блэк испытывала огромное удовольствие от того, что в то время, как она знала о существовании Евы Уайт, последняя даже не догадывалась о присутствии второй личности. Однажды Ева Блэк злорадно заявила: “Когда я напиваюсь, она просыпается с похмелья и удивляется, какого черта ей так плохо”.
    — После длительного курса лечения Ева Блэк и Ева Уайт исчезли, а верх взяла новая личность — Джейн. В книге было написано, что, в действительности, именно личность Джейн была вытеснена в подсознание после неудачного второго замужества. Как бы то ни было, но после интенсивной терапии женщину, наконец-то, вылечили.
    — Почти любой случай как амнезии, так и маниакальных серийных убийств, можно объяснить явлением “диссоциации”. И подобно тому, как измученная Ева пыталась привлечь внимание к своей разбитой на куски личности посредством письма, так и наш убийца — или, точнее, бессознательная часть психики нашего убийцы — пытался что-то нам сообщить.
    — Но что именно? — с отчаянием воскликнул Отто.
    — Мы это выясним, не переживайте. Мне кажется, я смогу найти и другие особенности, но сначала мне нужно более подробно изучить эти письма. Вы их мне оставите?
    — Конечно, — ответил Отто. — Как только сможете, заскочите за ними в полицейский участок.
    Он немного помялся, а затем спросил:
    — Не могли бы вы сказать мне одну вещь? Как, по-вашему, почему именно химический карандаш?
    — Вероятно, просто потому, что он несмываемый. Его нельзя стереть обычным способом. Когда мы найдем нашего мужчину, мы узнаем больше.
    — Мужчину?
    — Или женщину. Неопровержимые доказательства отсутствуют. Также нельзя сказать, правша это или левша. Имеется много случаев диссоциации, при которых первичная личность является правшой, а вторичная — левшой. Или наоборот. Нет, в этом случае вещественные улики важны только тем, что они говорят об уме убийцы. Я уверен, что ключ ко всему этому делу находится в письмах.
    В ту ночь мне было не уснуть. Поэтому я оставил попытки погрузиться в сон, а вместо этого пошел в свой кабинет и принялся изучать письма в надежде проследить их авторство и происхождение. Это оказалось довольно легко. Все представленные в письмах стихи можно было найти в любой из дюжины стандартных поэтических антологий. И хотя я не читал стихи со времен обучения в колледже, они оказались мне знакомы.
    К утру я тщательно проанализировал все стихотворения. Когда в полдень я вновь встретился с Отто, то смог указать ему на главную психологическую особенность, которую я обнаружил.
    В последующие несколько дней мы подробно обсуждали это дело. Потом, разглядывая увеличенные фотографии типографских меток на обратной стороне оригинального письма, я внезапно начал кое-что понимать. У меня появилась уверенность, что изображение, фрагментарно отпечатавшееся на увлажненной дешевой бумаге, было обложкой этого журнала: “Журнал тайн Эллери Квина”. Я читаю журнал уже много лет, поэтому и размеры, и начертание букв, и даже типографские метки навели меня на эту мысль. И я понял, как мы можем убедиться в верности моей догадки. Правда, Отто считал, что вся эта затея не стоит выеденного яйца, но, по крайней мере, здесь было от чего оттолкнуться.
    В фотолаборатории для нас изготовили четкий негатив типографских меток в точном размере. У меня в гараже, под верстаком, хранились сотни выпусков этого журнала. Раньше я держал их на книжных полках, но несколько лет назад перенес их в гараж и сложил в большой ящик. Постепенно я выработал привычку: каждый раз, прочитав очередной номер журнала, я закидывал его в ящик. Так они и лежали там, в полном беспорядке.
    К несчастью, те журналы, что находились сверху, оказались в ужасном состоянии: они были залиты машинным маслом из опрокинувшейся канистры. Но меня уже ничто не могло остановить. Мне удалось выудить шесть последних номеров и аккуратно отчистить их обложки с помощью моющего средства. Потом я стал прикладывать негатив по очереди к каждой обложке. Сразу можно было увидеть, что размер и форма букв совпадают идеально. А третья по счету обложка, которую мы сравнили с негативом, не оставила сомнений в том, что именно этот номер был использован при написании письма. Каждая типографская метка на негативе в точности соответствовала меткам на обложке.
    Я позвонил в канцелярский магазин, где для меня всегда оставляли свежий номер журнала, и продавец подтвердил, что конкретно этот выпуск появился на прилавке примерно в то время, когда была убита Люси Смит.
    Это, утверждал я, было предположительным доказательством того, что убийца являлся постоянным читателем журнала.
    — Шансы против того, что совершенно случайный читатель совершенно случайно купит этот журнал в день его выхода, должны быть чрезвычайно высоки, — сказал я. — А шансы против того, что одна из расщепленных личностей купит журнал в тот же самый день, в который альтернативная личность убьет умственно отсталого ребенка, вообще должны быть астрономическими. Нет, убийца купил журнал в день его выхода, потому что для него это было привычным, автоматическим действием. Он или она должны быть постоянными читателями.
    Глаза Отто засветились надеждой.
    — По крайней мере, с этим можно работать, — с воодушевлением сказал он. — Я свяжусь с владельцами каждого газетного киоска в округе. Если нам повезет, то мы узнаем имена постоянных покупателей, которые приобретают журнал в день его выхода. Таким образом, у нас появятся люди — возможно, подозреваемые, — которых можно будет допросить. Не хотите ли пойти со мной?
    — Нет, — ответил я. — Я буду занят другим делом.
    И вот, благодаря любезности редактора, перед вами появился этот рассказ. Или очерк. Называйте, как хотите.
    Вы… вы оба.
    Мне не известен ваш пол, рост, возраст, цвет ваших глаз. Я не знаю, правша вы или левша. Все это не имеет значения. Но я точно знаю, что творится у вас в голове. И, конечно, я абсолютно уверен, что сейчас вы читаете этот текст. Я привлек вас в качестве зрителя, убедил в моем присутствии и подверг вас моему влиянию так, словно вы физически находитесь передо мной и лежите на кушетке.
    Итак, начинаем сеанс психотерапии…
    Сейчас я обращаюсь к Джекиллу внутри вас. Вы ничего не знаете о Хайде, поскольку он полностью вытеснен в подсознание. Я не могу общаться непосредственно с ним — пока не могу, — но когда я говорю с вами, он в курсе всего сказанного. Кстати, замечу, что Хайд не должен исчезнуть. За то время, в течение которого он борется за свое существование, он может научиться более философски относиться к жизни, испытать новые желания, измениться в лучшую или в худшую сторону, — но при этом он никуда не денется.
    И я хочу, чтобы вы четко поняли одну вещь. Это не мошеннический трюк. Я имею в виду все то, что я говорю. У меня нет никакой личной жажды мести. Я не способен вернуть Роуз к жизни. Все, что я могу сделать, — это только выполнить данное ей когда-то обещание, что я буду свидетелем ее кремации. И вы поможете мне найти ее тело.
    Позвольте мне сделать одно замечание, касающееся вас обоих: ключом к вашим общим личностям является
транспозиция.*
Транспозиция — (в психологии) ошибка в устной или письменной речи, появившаяся вследствие перемены мест двух или более букв, слогов или слов.
Когда вы — Джекилл, Хайд становится вашим “бессознательным”. И наоборот, когда вашим разумом заправляет Хайд, Джекилл вытесняется в подсознание. В обоих случаях подавленная личность заявляет о своем присутствии тем, что допускает необъяснимые, на первый взгляд, ошибки и неточности. То есть совершает транспозицию.
    Прежде всего, давайте возьмем те письма, которые были посланы, когда разум находился под полным контролем Хайда. Сразу можно заметить определенные особенности. Все стихи в этих письмах
хорошо известны*
Имеется в виду, что эти стихи известны читателям англоязычных стран.
и много раз публиковались в поэтических антологиях, посвященных теме смерти. Каждое стихотворение, несомненно, имеет отношение к жертве. В случае с Люси Смит стихотворение Уильяма Уордсворта указывает на имя и на место, где было найдено тело. В стихотворении “Да упокоится…” Мэтью Арнольда обыгрывается слово “тоска”, которое, как мне кажется, соответствует чувствам “бабули Партридж” по поводу таинственного мальчика, о котором она беспокоилась.
    Строки, выбранные для Шкипера, — это собственная эпитафия Роберта Льюиса Стивенсона, высеченная на его могиле, которая находится на одном из островов архипелага Самоа. У Шкипера были татуировки, как у моряка. Звали его Джон Пил, а это имя исторически ассоциируется с охотником. И он был единственной жертвой, похороненной в земле, как в могиле. Белокурые дети Сарсены вполне ясно ассоциируются со строками реквиема из пьесы “Цимбелин” Уильяма Шекспира. Я уже говорил об уместности стихов Доусона в отношении Роуз. А “младенец” из стихотворения Геррика намекает на обстоятельства, о которых пока мы можем только догадываться.
    Но самая важная особенность — это транспозиции, которыми пронизаны все стихотворные отрывки. В случае с Роуз вы написали “дома” вместо “дыма”. В строках, касающихся младенца, “краток” превратилось в “кроток”. Это было в двух завершающих посланиях, и это не что иное, как простая и очевидная транспозиция букв. Было ли причиной этого то, что мы, кажется, пропустили ваши, Джекилл, предыдущие крики о помощи?
    Да, имелись транспозиции и в других стихах: менее различимые и свидетельствующие о вашей полной беспомощности. Давайте рассмотрим их по порядку.

    Люси Смит:
    В оригинальном стихотворении написано:
    Природа молвила: “Забота унялась”,
    Когда у Люси жизнь оборвалась.
    Вы же написали:
    Природа молвила: “Вот жизнь оборвалась”,
    Когда забота Люси унялась.

    Бабуля Партридж:
    В действительности Мэтью Арнольд написал следующее:
    Жизнь крутила ее и бросала
    В лабиринты злословья и сплетен.
    О покое душа тосковала,
    И покой ей теперь обеспечен.
    Вы же переставили местами слова “бросала” и “тосковала”.

    Шкипер:
    Первая строка эпитафии Стивенсона — “Выбейте стих на могиле моей”, а не “Пишите слова на могиле моей”.

    Дети Сарсены:
    Шекспир написал: “Дева с пламенем в очах”. Вы превратили это в “Дети с пламенем в очах”.

    Теперь даже вы должны ощутить, как работает этот механизм в вашем сознании.
    Итак, снова пришло время для нашего теста. Положите закладку на эту страницу (имеется в виду журнал, в котором был напечатан рассказ. — Прим. перев.) и делайте только то, что я говорю. Сделайте то же, что и раньше: закройте журнал, бросьте быстрый взгляд на название на обложке, а потом снова откройте его на этой же странице. Готовы? Поехали!
    “Журнал тайн Элери Квина”. Это то, что вы прочитали?
    Вы уверены?
    До вас еще не дошло, не так ли?
    Посмотрите на написание слова “Эллери”. Посмотрите еще раз. Да, на этот раз я написал его как “Элери”. Возможно, вы обратили на это внимание, однако посчитали пропуск буквы просто типографской ошибкой.
    Но это не так. Вспомните постулат Фрейда: не существует случайных оговорок, обмолвок и описок.
    Вы, вернее, ваша лучшая половина, взываете о помощи посредством транспозиции слов и букв. Это означает, что вы не только не сознаете совершенных при написании ошибок, но и не замечаете их, даже когда снова читаете написанное.
    Ваше внимание было сосредоточено на транспозициях. Поэтому я предложил вам второй тест и умышленно сделал ту же ошибку, которую совершали вы. И вы этого не заметили.
    Подумайте. Что это может означать? Что это должно означать?
    Даже если у вас нет осознанных воспоминаний об убийстве, вы должны быть виновны. Так что теперь идите и сдавайтесь. Не допустите новых смертей.
    И не спорьте. Не пытайтесь дать рациональное объяснение. Факты как на ладони. Когда я написал “Элери”, то сделал это умышленно. Моя ошипка не была подсознательной.
    Ошипка? О, мы срываемся в спираль ассоциаций. Все они были одиноки: девочка-даун, покинутая старуха, не нужный никому пьяница. Роуз — да упокоится душа ее! — сгорела в мусоросжигательной печи…
    Теперь все ясно. Все кристально ясно.
    Вы — это я.
Информационный блок*
Название на языке оригинала:*
"The EQMM Mystery"

Первая публикация на языке оригинала:*
  EQMM, февраль 1977 г.

Другие публикации:*
  ???

Формат:*
Рассказ
│
Первый перевод на русский язык:*
  Форум "Клуб любителей детектива", 13 сентября 2015 г., В. Краснов│Редактор−корректор: О. Белозовская│Переведено по изданию: EQMM, февраль 1977 г.
"Исчезнувшая"
    ОН стоял в дальнем конце длинного салона спиной к огромному холсту, который я называю "Извержение вулкана", и поэтому лицом ко мне. Но он не видел меня — я отчасти находился позади занавеса, к тому же моя сторона была слабо освещена. Его окружали молодые люди — видимо, студенты — и он говорил им: "Ключ к технике Тома Бёрта — то, что он слышит глазами".
    Он был совершенно прав. Я стоял на расстоянии 25 метров от него, будучи совершенно глухим с рождения, но мой взгляд улавливал малейшее движение его губ и лицевых мускулов. Если бы я был наделен слухом, я бы, наверное, не услышал ни слова; но посредством глаз я видел четко прозвучавший крик. Меня это позабавило. Я сосредоточился, чтобы услышать больше.
    — Как я сказал вам раньше, — произнес он, — творчество Бёрта достигло беспрецедентного зрительного воздействия. Его абстракции обладают огромной выразительной мощью. Его размеры и формы к тому же невыразимо пластичны. Его краски, их дразнящие блики и вспышки показывают нечто за пределами обычного человеческого восприятия. Так же, как слепой достигает сверхчеловеческой тонкости слуха и прикосновения, так же глухота Бёрта стимулировала его зрение. Вот где кроется его гений. Он трансформирует звук в цвет.
    "Он снова прав", — подумал я и ощутил, как внутри меня поднимается горькое разочарование. Почему я добрался лишь до этого предела и не дальше?
    Его слова отражали мои мысли.
    — Но сейчас Бёрт достиг вершины. Последние три года он не развивался, не совершал прорыва. Его новые работы по-прежнему великолепны благодаря его несравненной технике, но он повторяет прежние образы.
    Кажется, кто-то задал вопрос. Он остановился, приподнял голову, прислушиваясь. Затем:
    — Я покажу вам конкретную работу. Вот эту. — Он указал на холст позади него. — У нее особенный облик. Возможно, это гора с плоской вершиной, скала, кусок пазла — что угодно. Для нас это не имеет значения, но для Бёрта это явно символизирует что-то жизненно важное. Этот символ появляется в каждой его работе. Я вам покажу.
    Он молча подошел вместе с группой.
    Облик? Я не знал об облике. Не считая нескольких последних лет, все мои картины были совершенно самобытными и неповторимыми. Даже моя техника развивалась, создавая и закрепляя что-либо на каждом новом холсте.
    Внезапно мне стало страшно.
    Так быстро, как мог, я осмотрел картину "Извержение вулкана", на которую он указывал. У нее был тот же облик, что и у других полотен. Разные углы, разные положения — но всегда нечто одинаковое.
    Я знал это. Я признавал это.
    Его вторая догадка была верной. Плоская скала на вершине дюны на холмистом берегу.
    Скала, на которой когда-то стояла прекрасная, счастливая девочка, дразняще манила, затем шагнула вниз и исчезла.
    Полностью. Навсегда.

    Я провел бессонную ночь, наполненную сокрушительными воспоминаниями и сомнениями. На рассвете я решил совершить что-нибудь яркое и убедительное. Однако сейчас, проведя час на кушетке психоаналитика, я чувствовал себя неуверенным и опустошенным.
    Слова доктора Аллена были нейтральными. В них не звучало ни веры, ни неверия, а просто описание фактов. Он сказал:
    — Давайте подведем итог вашим страхам. Это вопросы, на которые вы ищете ответа. Что случилось с девочкой? Как ее звали, и откуда она пришла? Она была настоящей девочкой или искаженным фрагментом вашего воображения? Если последнее — значит ли это, что вы сумасшедший или сходите с ума? И — самое важное из всего — каким образом ее исчезновение связано с вашим творческим бесплодием?
    Он добавил:
    — На этой стадии я признаю, что не вижу смысла вашего последнего вопроса.
    — Попытаюсь объяснить, — ответил я. — Во-первых, вспомните, что тогда мне было всего двенадцать лет. Я был глух, как пень, и все — в том числе и я сам — считали меня немым. Я умел писать и понимал несколько простых слов — таких, каким можно научиться с помощью изображений на картинках. Я умел говорить на языке жестов, но с помощью языка жестов можно выразить только широкие общие понятия.
    Когда она исчезла, и я не смог найти ее, — это стало потрясением. Я должен был рассказать кому-нибудь — но никто не понимал, что я хочу сказать. Безнадежность была невыносимой, и через много недель она превратилась в неконтролируемую потребность общаться.

    Я начал рисовать… Мой первый набросок изображал скалу с девочкой наверху; на следующем я нарисовал скалу, но без девочки. Никто не понял моего сообщения. Я попытался снова. На этот раз я нарисовал три скалы. На первой девочку было ясно видно, на второй она была в тумане, а на третьей вообще исчезла. Меня одобрительно погладили по голове за мой рисунок и положили передо мной другие картинки для копирования.
    Продолжающееся разочарование сделало меня скрытным. Я специально спрятал воспоминания об этой улыбающейся девочке в дальний угол своего сознания. Я сказал себе, что сначала научусь общаться, а потом уже расскажу эту историю. Я рисовал и рисовал, стремясь передать все тонкости. Но этого все еще было недостаточно. Я начал понимать, как нормальные люди двигают губами и горловой мускулатурой. Я подражал им. Однажды я вдруг как-то смог воспроизвести звук.
    Это было настоящей сенсацией! Кочан капусты превратился в того, кто умел не только рисовать, а еще и научился говорить. Это было восхитительно. Меня отдали в специальную школу. Я рисовал, писал картины и произносил настоящие слова, которые другие могли слышать. Я научился читать по губам. Это был медленный и тяжкий труд, в процессе которого я забыл изначальную побудительную причину. Девочку.
    — До прошлого вечера, — сказал доктор Аллен.
    — Да. И с этим воспоминанием пришла еще одна мысль. Я недоволен своими последними работами. Я потерял какую-то составляющую творческой способности. И каким-то образом чувствую, что эта потеря связана с загадкой исчезнувшей девочки. Если бы я мог ее найти, поговорить с ней… Но, как вы предполагаете, она могла быть лишь иллюзией…
    Доктор Аллен оживленно произнес:
    — Возможно, мы сможем выяснить. — Он помолчал. — Вы согласны подвергнуться гипнозу?
    — Чему угодно, если это поможет.
    — Хорошо. Тогда я введу вас в состояние полной релаксации. Вы будете словно бы дремать, но ваши глаза останутся полностью открытыми. Вы сможете все время читать по моим губам. Вы расскажете мне все подробности, случившиеся в то утро, когда вы встретили девочку. Когда я выведу вас из транса, вы будете помнить любое сказанное вами слово. Вы готовы?
    — Да, — ответил я.

    Это мой двенадцатый день рождения, или, вернее, двенадцатая годовщина того дня, когда меня принесли Домой. Думаю, что я на год или два старше, но Леди выбрала этот день днем моего рождения, и это особенное время. Мне вручают угощение. Сегодня я сижу в грузовике, полном плетеных столов и стульев, изготовленных старшими, и Высокий Человек катает меня по окрестностям.
    Мы не общаемся. Высокий человек не может одновременно говорить жестами и вести машину. Но я счастлив. Солнце сияет, ветер обдувает мне лицо, и земля бежит назад от нас быстрее, чем заяц. Мы едем всю первую половину утра, затем Высокий Человек останавливается, и мы оба выходим из грузовика. Мы сидим у дороги и пьем содовую. С одной стороны — крутая тропинка, ведущая вниз к участку из песка, в свою очередь ведущему к морю. Дорога, по которой мы приехали, по большей части ведет вдоль моря, но так было перед скалами. Песок — это что-то новенькое. Я продолжаю смотреть на него.
    Высокий Человек замечает мой восторг и улыбается. Он дает мне пакет сандвичей и новую банку содовой. Он не очень хорошо владеет языком жестов, но я его понимаю. Он указывает на песок, делает движение, — и я иду туда — возможно, чтобы грести в воде, исследовать ее. Он указывает на положение солнца, показывает, где оно должно быть, когда мне следует вернуться к дороге и ждать его.
    Дорога безлюдна, а песок еще безлюднее. Не видно ни одного человека, и это хорошо. Некоторые люди приятные, но другие странно смотрят на меня. Остаться одному на воздухе, среди песка и игривой воды — это огромное счастье. Я машу рукой на прощанье и бегу вниз.
    Почти сразу же мне в туфли набивается песок. Это неприятно, и я его выбрасываю. Нет никого, чтобы показать мне, как это нужно делать. В порыве я сбрасываю одежду — всю, кроме трусов. Я бегу к морю, позволяя песку закручиваться между пальцами ног, затем окунаю ступни возле кромки воды. Сначала я боюсь волн, — но они маленькие и не причиняют мне вреда. Вскоре я гонюсь за ними, когда они отступают, а затем безумно несутся назад, поворачиваясь и преследуя меня.
    Мои ноги устали, мои ступни намокли и замерзли, но бриз свежий и ленивый, а солнце нежно ласкает мои теплые руки и плечи. Я медленно иду по сухому песку туда, где я оставил одежду, ложусь лицом вниз, опустив голову на руки, и дремлю.
    Почему-то становится прохладнее, и я просыпаюсь. Я открываю глаза и вижу тень на песке. В страхе я разворачиваюсь и сажусь.
    Это девочка с золотисто-каштановыми волосами и веснушками на носу. На ней джинсы и футболка. Она не пугливая. Ее губы шевелятся, как у Леди и у Высокого Человека, когда они общаются. Невольно я делаю жесты, которым меня учили, указывая на уши, а затем на губы.
    Я жду, что она отвернется и уйдет. Вместо этого она улыбается и показывает мне, что она владеет языком жестов. Через мгновенье наши запястья и пальцы порхают, словно птицы.
    Я спрашиваю ее. "Ты живешь недалеко? Ты часто приходишь сюда? Хочешь сандвич? Поделиться с тобой содовой? Кто научил тебя языку жестов?"
    Она отвечает: "Нет, я живу далеко отсюда (указывая направление). Я первый раз на этом берегу. Спасибо. Я не хочу ни есть, ни пить. Я живу с мамой, она немая, как ты. Мы все время говорим на языке жестов. Папа научил меня, когда я была маленькой. Он умер".
    Я спрашиваю: "Где сейчас твоя мама?" Она показывает, что мама дома.
    "Как ты попала сюда? Когда ты должна уйти? Ты знаешь, как добраться домой?"
    Теперь наш язык жестов становится очень сложным. Я понимаю, что она собиралась навестить подругу, но на самом деле она не шла к подруге, а шла куда-то… к чему-то большому, круглому и блестящему, полному чего-то необыкновенного. Сосед отвез ее в город на машине, но когда она попала туда, — большой круглый предмет был уже упакован и уезжал. Ее довезли почти до этого места, а потом она решила отдохнуть на берегу. Позже она попросит довезти ее домой.
    Мы жуем сандвичи и потягиваем содовую. Теперь она спрашивает. "Кто ты такой? Где ты живешь? Как ты попал на берег? У тебя много знакомых девочек?"
    Я отвечаю, и мне грустно оттого, что мы живем в разных местах. Я рассказываю ей о Высоком Человеке и об угощении в честь моего дня рождения. Она радостно улыбается, вскидывает свои кудряшки почти дерзким жестом, наклоняется вперед, обнимает меня и целует в губы.
    Это новый вид поцелуя. Он начинается, как нежный трепет, а затем я чувствую возбуждающую дрожь на своих губах, и на ее губах тоже, наши губы сливаются, а мои руки обнимают ее.
    Проходит всего несколько секунд, но мне они кажутся долгими. Мне хочется удержать ее навсегда, и одновременно я чувствую, как ее маленькие груди прижимаются к моей обнаженной груди.
    Она мягко отодвигается от меня, глядя на меня со странной полуулыбкой. В этот миг мне вдруг становится стыдно, что моя одежда лежит возле меня, а я почти голый.
    Быстрым движением она нежно щелкает меня по руке, поворачивается и бежит по песку, глядя на меня через плечо. Каждое движение ее тела говорит: "Поймай меня, если сможешь".
    Я хочу догнать ее, но меня останавливает странное новое чувство. Должен ли я сначала спрятать свою наготу? Я иду на компромисс: я натягиваю рубашку.
    Теперь она стоит на плоской скале на вершине дюны, глядя на меня. Видя, что я тоже смотрю на нее, она радостно улыбается и манит меня рукой. Когда я начинаю двигаться, она делает последний ободряющий жест и прыгает на другую сторону скалы, исчезая из виду.
    Я хочу побежать, но я почувствую себя дураком, если побегу. Я медленно иду к дюне, взбираюсь на нее и стою на скале. Я вижу след там, куда она прыгнула, и отпечаток ноги там, где она приземлилась. След, спускающийся к морю по песку.
    И больше ничего. Никакой девочки. Никаких ее следов. И пока я смотрю, — случайная волна от набегающего прилива смывает последний оставшийся след.
    Я плачу.

    — Ясно лишь одно, — сказал доктор Аллен, когда я пришел в себя, — вы не сумасшедший. Этот случай не был ни бредом, ни символом. Он действительно произошел.
    — Но как? Куда она могла деться? Я всюду ее искал.
    — Да, но вы были в состоянии шока. Ваши подростковые эмоции смешались. Несмотря на ваше ограниченное восприятие в тот момент и вашу робость, вы испытывали сильные взрослые побуждения по отношению к девочке. Первую любовь.
    Я сказал: "Да".
    — И в каком-то смысле вы все еще чувствуете эту любовь, но смешанную с чувством вины и разочарованием. Тем более, что та единственная встреча так сильно побудила вас развивать ваш талант. Думаю, что вы правы. Ваше нынешнее творческое бесплодие вызвано тайной, доминирующей над вашей жизнью.
    — Доктор, что мне делать?
    — Разгадать тайну. Вернитесь к местам вашей юности. Найдите девушку. Она оставила достаточно ключей к разгадке. Поговорите с ней — объяснение может оказаться простым. А если вы не сможете найти ее — вернитесь на берег. Осмотрите его снова — зрелым взглядом. Что-то всплывет в вашей памяти, чего вы не заметили раньше. Но в любом случае сделайте что-нибудь. Разочарование наступает, когда вы подавляете действие.
    Я почувствовал новое возбуждение.
    — Вы правы. Я поеду прямо с утра.
    Он ответил:
    — Желаю вам удачи, Шерлок Холмс.

    Прошло 22 года с тех пор, когда я последний раз был во Фленсбурге, где находился Дом. Он уже не был селением — а стал небольшим деловым городком. Я ничего не узнавал. В муниципальном офисе женщина помогла мне разыскать записи.
    Она сказала:
    — Институт, называемый "Спокойный Отдых", продал здание и землю Корпорации развития недвижимости 15 лет назад и переехал в новое место где-то на западе страны. Управляющий жилым комплексом, может быть, скажет вам, куда именно. Мистер Симминс здесь с самого начала разработки. Я покажу вам, как туда попасть.
    Симминс вспомнил только, что сделку совершал столичный адвокат. Затем добавил:
    — Вам может помочь старый Педди. Он когда-то работал с ними. Его коттедж — в дальнем конце поместья.
    Он работал в саду, но вышел навстречу мне, когда мой автомобиль подъехал. За эти годы я стал шире и длиннее; а его волосы песочного цвета поседели, на лице появились морщины и складки. Высокий Человек был передо мной.
    — Вы помните меня, Педди? — спросил я.
    Он неуверенно поглядел на меня.
    — Я Том Бёрт.
    — Том! И вправду Том. Вы так выросли! И заговорили! Вам вылечили слух?
    — Нет, Педди, но я научился читать по губам. Мои глаза слышат вас намного лучше, чем уши.
    В доме, после чашки кофе, я спросил, помнит ли он мой двенадцатый день рождения.
    — Моя память уже не та, что прежде. Но подождите минутку. Не в тот ли день мы с вами катались по окрестностям?
    — Расскажите мне об этом, Педди.
    — Особо нечего рассказывать. Я высадил вас на берегу в тридцати милях от дороги, оставив вам еды и питья. Я подумал, что вам там будет лучше, чем в пыльном городе с людьми, которые считают вас ненормальным. Я собирался вернуться через три часа, но немного задержался. Вы были в ужасном состоянии, когда я приехал за вами. Плакали и размахивали руками, пытаясь мне что-то рассказать, чего я не мог понять. Помните? Что случилось? Вы подумали, что я забыл про вас? Что вы потерялись?
    — Не я, Педди. Другой человек.
    — Когда мне наконец удалось усадить вас в грузовик, я заехал с вами к последнему клиенту — в мебельный магазин в Блиссе — и все началось сначала: вы размахивали руками и прыгали вверх-вниз. Там был парень — сын хозяина — и вы напугали его до чертиков. Я не продал его отцу ни одной вещи — ни тогда, ни потом.
    Я смутно помнил про этот случай в связи с ощущением черной безнадежности, охватившем меня тогда, — но меня восхитило обилие подробностей.
    — Вы помните имя владельца магазина, Педди? — спросил я.
    Он уставился на меня пустым взглядом.
    — Нет, Том. Моя память кристально ясна, как и тогда. Все, кроме имени. А до этого он был постоянным покупателем.

    Я отправился вдоль берега рано утром. Педди мог ошибиться насчет расстояния, поэтому я внимательно смотрел всю дорогу. Я проехал отметку 30 миль, затем 35 и 40. Я не узнавал знакомого пейзажа, и мое разочарование усиливалось. Я заехал слишком далеко; может быть, дорога изменилась? Нет. Я узнавал некоторые детали: скалы и море. Возможно, какие-то препятствия на обочине мешали мне разглядеть единственный небольшой берег на пути?
    И в этот момент я мысленно вернулся в маленький город и вспомнил жест, которым девочка указала мне направление в сторону своего дома. Вот эта дорога. И были также другие ключи к разгадке.
    Я нашел офис социальной службы.
    — Где-то поблизости около 23 лет назад, — сказал я дежурному, — жила глухонемая женщина, вдова с малолетней дочерью. Я не знаю ее имени, но мне очень важно найти ее и ее дочь. Вы можете мне подсказать, где бы я мог узнать?
    Он покачал седой головой.
    — Может быть, она обращалась в это учреждение за помощью?
    — Не знаю. Может быть… Понимаете, я встречал только дочь, девочку около 12 лет. Но она была в новой чистой аккуратной одежде. Мне не казалось, что она бедствует.
    — Боюсь, я не знаю, чем могу вам помочь, — сказал он с сожалением. — Затем: — Подождите минуту. В нескольких милях отсюда есть дом престарелых, которым управляют монахини. Большинство их подопечных страдают от разных психических недомоганий. Если у женщины, которую вы ищете, есть источник дохода, — тогда, возможно… Я позову к телефону мать-настоятельницу.
    — Вам придется поговорить вместо меня. Боюсь, что я совершенно глухой.
    — Я не заметил. Я позвоню и договорюсь о встрече. Место очень легко найти — я покажу вам дорогу.

    Через час я сидел внутри на легком стуле, излагая просьбу пожилой леди в белом покрывале. Она сказала:
    — Возможно, я смогу помочь. Но прежде я должна узнать, почему вы так хотите увидеть ее.
    Проблеск надежды помог мне отбросить все запреты. Я рассказал ей свою историю, просто и чистосердечно.
    Она сказала:
    — Я видела ваши работы. Господь даровал вам огромный талант. Я верю, что Он направил вас сюда. Может быть, здесь находится душа, которой вы сможете принести мир.
    Вначале она говорила абстрактно, но сейчас обратилась ко мне прямо.
    — Мистер Бёрт, возможно, женщина, которую вы ищете, находится здесь. Ее имя — миссис Грол. Она немая, вдова, и когда-то у нее была дочь. Она пришла сюда двадцать два года назад. Она старая и немощная, поэтому, пожалуйста, будьте добры к ней. Я пришлю ее к вам сейчас. Если хотите, сестра, которая приведет ее, останется и поможет вам общаться.
    — Матушка, — ответил я, — я всю жизнь говорил на языке немых.
    Руками я добавил:
    — Спасибо, спасибо, спасибо.
    Сестра привезла старую леди в кресле на колесах и оставила нас вдвоем. Я дружелюбно приветствовал ее. Что-то было в расположении ее глаз, в форме носа, что заставило мое сердце биться быстрее. Но я должен был быть совершенно уверен. Мои руки спросили:
    — Вы узнаете эту девочку?
    Я придвинул стул близко к ней, положил мой блокнот для набросков на колени и нарисовал улыбающуюся девочку, манящую с плоской скалы.
    Миссис Грол явно предпочитала письмо языку жестов. Она взяла у меня карандаш. Внизу наброска она написала "Джейн". Ее глаза были полны слез. Затем: "У вас есть какие-нибудь новости о ней?"
    Радость, вспыхнувшая в моем сердце, внезапно сменилась холодом.
    — Я видел ее всего один раз, 23 года назад. Она так выглядела, такой я ее запомнил.
    Она написала:
    — Я тоже помню ее такой. Она именно так была одета в тот день, когда убежала.
    Я отметил последнее слово и вопросительно поднял глаза. Она перевернула страницу и написала: "Я не обвиняю ее. Это не жизнь для нормального живого ребенка — ухаживать за матерью, которая не слышит и не говорит. Поэтому я позволила ей поехать к подруге Мод Эмбург во Флессе на весь день. Это было 8 сентября 1957 года".
    В мой день рождения.
    Карандаш двигался. "Она не вернулась и никогда не пыталась связаться со мной. Обвиняете ли вы меня, если мне немного горько?"
    Мои руки спросили: "Откуда вы знаете, что она убежала?"
    "Мод сказала мне".
    Когда я встал, собираясь уходить, она написала: "Можно мне взять этот рисунок?"

    Мод Эмбург все еще жила во Флессе, но теперь она была Мод Хокинг — пышной матроной с мужем-учителем и двумя чрезвычайно активными детьми. Судя по выражению ее лица, они также были очень шумными.
    Она рассказала мне о Джейн.
    — Мы были близкими подругами, редко виделись, но часто переписывались. Хоть ей и приходилось постоянно быть рядом с матерью, — когда мы встречались, она постоянно радовалась и мечтала. Думаю, она жаждала убежать, увидеть мир, испытать приключения. Мой отец отвез меня на полдня к ней домой в последнюю неделю августа 1957. Я рассказала ей, что во Флесс приехал цирк, и о всяких чудесах, которые я там видела. Она была в восторге.
    Я подумал о Джейн на берегу и о большом красном круглом предмете, который она пыталась описать на неподходящем языке жестов. Цирк. Конечно.
    Мод продолжала:
    — Она сказала мне, что тоже хочет увидеть цирк. Она собиралась сказать матери, что поедет ко мне, а вместо этого отправиться в большой шатер. Она накопила денег. Она спросила, поддержу ли я ее. Я согласилась. Она тотчас же получила разрешение матери. Я никогда не забуду ее слов после этого. Она сказала: "Если мне там понравится так же, как тебе, — может, я никогда не вернусь".
    Мод сделала паузу. Я спросил:
    — А потом? Полиция разыскивала ее?
    — Конечно, но они ничего не нашли. Таким людям, как циркачи, легко спрятать двенадцатилетнюю девочку.
    Я улыбнулся.
    — Но этого не произошло. Когда она приехала в город, цирк уже уезжал, и она туда не попала.
    — Откуда вы знаете?
    — Она сама мне рассказала.
    Недоверчивость в ее глазах остановила меня, но лишь на секунду. В конце концов она была подругой Джейн. Я рассказал ей все — о моем горьком, сладком, потрясающем опыте. Когда я закончил, она посмотрела на меня своими глубокими карими глазами и произнесла:
    — Я не верю ни одному слову.
    — Это правда, — ответил я. — Клянусь, это правда.
    — Не продолжайте лгать. Я знала Джейн лучше всех людей. Две вещи неправдоподобны. Первая — исчезновение. Даже вы признаете это. Вторая — ваше описание того, что случилось между вами. Джейн могла заговорить с вами. Но поцеловать? Никогда. Она ненавидела мальчиков.
    — Почему?
    — Все мальчики, которых она знала, были жестоки с ней. Они издевались над ней. Из-за ее матери.

    Я покинул Флесс и поехал по первой попавшейся дороге, пытаясь привести мысли в порядок.
    Появились положительные моменты. Девочка, которая преследовала меня, не была лишь воспоминанием, образом из сновидения. Она была реальным человеком. Джейн. Джейн Грол. Я начал понимать ее радость, разочарование, тоску и преданность — черты ее личности.
    И что еще важнее — первый поцелуй, потрясший меня, был также и ее первым поцелуем.
    И ее побудило то, что я никогда не стану издеваться над ней — потому что я сам был тем, над которым издевались…
    Я ощущал черную тоску. Что дальше? Куда мне ехать? Все ключи к разгадке исчезли в пустоте.
    Кроме одной. Берега. Теперь мне нужно найти берег.
    Когда я подумал это, я приехал в городок и прочитал яркое уведомление на обочине: "Мы въезжаете в
Блисс*
Bliss — блаженство
". Это было место, о котором говорил Педди, его последний вызов в тот ужасный день, где я напугал до чертиков сына его покупателя. Я поехал на заправку — не только приобрести бензин, но и подумать. Последний вызов Педди… Теперь я кое-что вспомнил. Он подхватил меня на обочине над берегом, и мы ехали коротким путем в том же направлении, откуда приехали утром, перед тем, как свернуть с пути вдоль побережья в город. И я был уверен, что мы продолжали ехать по той же дороге прямо через город, перед тем, как выехать на шоссе ближе к Фленсбургу.
    Я вошел внутрь заправки и купил местную карту автодорог. Я был прав. Разворот от берега шел по петле через Блисс, прежде чем вернуться на прибрежное шоссе. Пляж должен был находиться между двумя пересечениями.
    Я въехал в город по другой дороге, но мне было легко ориентироваться. Я свернул на перекрестке и поехал через город, как и Педди много лет назад. На прибрежном шоссе я повернул направо — значит, я должен был ехать в том же направлении, как и в первой поездке.
    Сначала ничего. Затем я обнаружил, что приближаюсь к объявлению, рекламирующему социальные преимущества приверженцев определенной марки сигарет. Это на миг оторвало мой взгляд от моря. Импульсивно я остановился.
    Я подошел к одному концу рекламного щита и посмотрел вниз. Кусты и скалы — а между ними я заметил пятно песка.
    На дальней стороне забора была изогнутая цементная дорожка. Я медленно пошел по ней и, пока я следовал ее изгибам, перспектива менялась. Справа стояли раздевалки из грубого дерева и туалеты. Дальше — ярко разрисованное кафе, закрытое сейчас. Здания изменили форму пляжа, но слева, ясно и безошибочно, виднелась дюна с плоской вершиной.
    Я взглянул на нее, и здания исчезли. Я снова видел тот же пустынный холмистый берег, что и много лет назад.
    Я внимательно двигался по песку, пока не увидел скалу точно так же, как это запечатлелось в моей памяти. Здесь должен был находиться тот самый участок, на котором мы с Джейн угощались сандвичами, содовой и поцелуем.
    Время унеслось прочь. Я, тридцатипятилетний мужчина, вновь испытывал чувства двенадцатилетнего мальчика. Медленно направляясь к дюне, я словно опять увидел ее, приглашающую меня присоединиться, исчезнувшую в пустоте.
    Я подошел к скале, как раньше, и посмотрел вниз, словно надеясь увидеть ее следы на песке.
    Никаких следов не было, но там, куда она ступила бы вторым шагом, стоял видный лишь только с вершины дюны плотный забор из колючей проволоки. На нем находились огромные сгустки слов, кричащие мне с резким диссонансом.
    Я увидел два вскрика. Один — мой, взорвавшийся от ужаса лиловыми пузырьками шока. Второй — Джейн, как она могла кричать много лет назад: зеленые молнии паники, яркие янтарные стрелы отчаяния, колючки злой малиновой безнадежности.
    И крики смешивались — ее и мой, скручиваясь в огненные спирали тоски, пузырей и сверкающих молний всех цветов спектра и за их пределами, превращаясь в глубокое мерцающее сияние; спокойное, но вечно изменчивое глубокое озеро покоя.
    Второй раз в жизни я стоял на плоской скале со слезами экстаза в глазах.
    "Я больше никогда не напишу этой скалы", — подумал я. Теперь я буду писать то новое, что я смог увидеть: шепот света в звучании волн. Я напишу Джейн и ее чудо, открывшее мне глаза. Мир никогда не станет прежним.
    Даже слова объявления больше не были резкими и протестующими, а лишь скорбными и сдержанными, приближающимися к порогу неотвратимости.
    Они говорили:
    "Ни в коем случае не пересекайте этого забора. Опасно. Чрезвычайно опасно. Смертельные зыбучие пески".
Информационный блок*
Название на языке оригинала:*
"Gone…"

Первая публикация на языке оригинала:*
  "John Creasey’s Crime Collection 1982" (антология, ред. Г. Харрис), Gollancz, 1982 г.

Другие публикации:*
  "The Year’s Best Mystery and Suspense Stories — 1983" (антология, ред. Э. Хоч), Walker (US), 1983 г.; etc.

Формат:*
Рассказ
│
Первый перевод на русский язык:*
  Форум "Клуб любителей детектива", 29 октября 2023 г., А. Даниель│Редактор−корректор: О. Белозовская│Переведено по изданию: "The Year’s Best Mystery and Suspense Stories — 1983" (антология, ред. Э. Хоч), Walker (US), 1983 г.
"Песчаная лестница"
    — УИЛЬЯМ СИММОНС?
    — Да, сэр.
    — Будьте добры отвечать не мне, а Его Светлости. Повторяю: ваше имя — Уильям Симмонс?
    — Да, милорд.
    — Вы обвиняетесь в убийстве, совершенном 12 августа 2088 года в Эшере, в графстве Суррей, где вы умышленно задушили человека по имени Джозеф Декстер. Признаете ли вы себя виновным или нет?
    — Виновен, милорд.

    Каких слов они ждали от меня? Я убил Декстера, верно? Это ясный физический факт. Мои пальцы схватили его за горло, мышцы налились железом, ненависть и страх наполнили меня силой — и он был мертв.
    Виновен, милорд! Это все, что я могу сообщить закону, и все, что закон на самом деле хочет знать.
    Сколько же выродилось, испортилось! Почти все.
    Не так уж тяжело выделить причину этого. Поймите, я не обращаюсь к моему личному опыту — я не настолько самонадеян. Ничто из этих причин не всплывает в моей памяти, которая, как всем известно, утеряна. Однако недавно я изучал книги по истории и пришел к собственным выводам.
    Думаю, культурный упадок начался с открытия того, что человеческая жизнь не может существовать в космосе дальше нескольких тысяч миль от Земли, поскольку космические корабли нужно заправлять топливом и ремонтировать.
    Это понимание повергло человечество в шок. Войны были запрещены так долго, и население так выросло, что человечество оказалось перед лицом величайшего кризиса в долгой истории кризисов.
    Поэтому среди прочих тщательно рассчитанных мер Мировое Правительство сознательно предприняло шаги, чтобы отстраниться от федерации. В то же самое время во всем мире огромные пропагандистские машины изо всех сил напряглись, чтобы возбудить новый местный патриотизм. Вспыхнули прежние идеалы и прежние обиды. Наше торжественное международное согласие привело к запрету ядерного оружия, бактериологического и некоторых видов химического. А затем снова позволили начинать войны.
    С обеих сторон пропаганда взывала к добродетели, забытой многими поколениями, — к мужеству. Герой стал идеализированным персонажем; трусов все презирали и ненавидели.
    Когда мы снова начали войны, — казалось, вся наша культура вернулась назад. Будучи детьми в школе на уроках истории, мы привыкли смеяться над дикими традициями имперских патриотов. А теперь внезапно мы все стали супершовинистами. И, несмотря на ужасы новых войн, некоторые войны продолжались и после того, как перемирия были подписаны.
    Вкусы изменились. На видеосцене рекламировалось откровенное возвращение к романтике насилия и жестокости. Это обычно происходило в форме исторических сказаний. Писатель Шекспир стал самым популярным — возможно, благодаря своей изобретательности и универсальности. А еще его было легко снимать.
    Подобно этому изменились также сами законы. Прежние лозунги вроде смягчающих обстоятельств, психологического стресса и реабилитации слишком близко ассоциировались с такими либеральными чувствами, которые презирались во время войны, как трусость. В результате закон начал переходить от гуманности к мести и каре. Если кого-то убивали — нужно было отомстить ответным убийством. Око за око, зуб за зуб.
    Но, что бы ни говорили люди, — я знаю, именно потому, что я виновен, что существуют вещи, более важные, чем физические факты.
    Например, блеск в глазах Декстера, когда он говорил о Клубе Героев.
    — Я понимаю вас, Симмонс. Во всем мире — как в городах, так и в самых маленьких деревеньках — созданы клубы. Вы сами говорите, что все ваши друзья вступили в них, и лишь вы уклоняетесь. Почему?
    — Не знаю. Существует нечто — я не могу его назвать. Вот почему я здесь. Я думал: если я поговорю с вами — лидером и основателем движения — я преодолею свое сомнение.
    — Что вы хотите узнать?
    — Подлинные цели движения. Не то, что написано в брошюрах, а то, что вы на самом деле чувствуете.
    Его выражение было наполовину загадочным, наполовину льстивым. Я видел, что его глаза пытаются прочесть чувства за уродливым шрамом на моем лице.
    — Я все еще не понимаю, — произнес он. — В конце концов, вы прошли войну.
    — Может быть, именно из-за войны я сомневаюсь.
    Он пожал плечами.
    — Что я могу вам сказать? Клуб Героев — это, как следует из его названия, клуб для героев.
    — Я не герой.
    — Конечно, вы герой. Любой, кто участвовал в этих деяниях, — герой. Кажется, я понимаю, в чем ваша беда, Симмонс. Вы вернулись из ада, услышали обещания, данные теми, кто заставил вас гореть в этом аду, — и лишились иллюзий, вы ничему больше не верите. Присоединяйтесь к нам — и помогайте.
    Я ответил:
    — Я член организации бывших военнослужащих — Корпуса. Чем ваше движение лучше?
    — Всем. Как и вы, мы живем фронтовым братством, братством тех, кто пережил смертельную опасность. Но мы пошли дальше. Вы помогаете бывшим военнослужащим получить деньги, обратиться в вышестоящие инстанции и все такое. Иными словами, вы просите милостыни. А мы в Клубе Героев требуем наших прав.
    Я пытался вернуть его на землю.
    — Это теоретические умствования. В чем разница между вашими и нашими методами на практике?
    В его глазах загорелся дикий огонь.
    — На войне мы боролись за создание порядка, способного изменить мир, — и наш бой еще не окончен. Мы заслужили право стать новой аристократией, пройдя через кровопролитие и муки. Отчего бы нам не управлять странами, за которые мы сражались?
    Я сказал:
    — Война каждого из нас чего-то лишила. Откуда вы знаете, что оставшееся годится для управления?
    — Потому что в этом разрушенном мире мы — избранные. А избранные всегда поднимаются наверх.
    — Как и отбросы.
    Его лицо внезапно побагровело.
    Я продолжал:
    — Так каков же ваш план? Создать новую политическую партию?
    — Нет! — Он чуть ли не выплюнул это слово — а затем вдруг рассмеялся. — Я сказал вам, что мы другие. Вся эта чушь о правительстве и демократии нужна только для того, чтобы морочить головы дуракам и удерживать власть в руках тех, кто имеют право управлять. Но скоро это положение опрокинется. Как? Я скажу вам, приятель. Посредством двух мощных факторов: лидерства и организации. Я лидер, а организация почти сформирована.
    Он снова поглядел мне в лицо, словно пытаясь прочитать мои мысли.
    — В каждой стране мира существуют Клубы Героев. Общее количество членов огромно — и у каждой сотни членов есть тысячи друзей и сочувствующих. Когда настанет время — в любом центре населения земного шара Клубы просто придут и захватят правительственный аппарат. Никто не сможет ничего с этим сделать. Даже вооруженные силы перейдут на нашу сторону. Я прикажу — и через несколько часов старый порядок исчезнет, и новая эра возьмет все полностью под контроль.
    Странно, что он говорил так честно. Казалось, мое изуродованное лицо безо всякого выражения подстрекало его.
    — Ясно, — сказал я. — Ваша цель — революция. А какое общество вы создадите? Обычные штатские, которые тоже несли тяготы войны, — каким будет их положение относительно новой аристократии?
    — Я придерживаюсь принципа: кто не с нами, тот наш враг. Но это лишь теоретическая концепция — оппозиции не будет. А как я стану управлять? Посредством правил военной машины, приятель, — указом. Я прикажу — и три миллиона последователей выполнят. Понимаете, что это означает для мира? Эффективное управление, без бюрократических проволочек, колебаний, споров — лишь один приказ, и все возможное сделано.
    Я вспыхнул:
    — Конечно, оппозиция будет! Вы вправду думаете, что люди, прошедшие через все ужасы и вернувшиеся с глубоким ощущением себя как личностей, позволят снова обращаться с собой, как с марионетками? Слепо подчиниться международной диктатуре? Думаете, они разрешат морочить себя псевдоидеализмом, под которым вы прячете жажду власти?
    Он опять рассмеялся.
    — Вижу, что недооценил вас, Симмонс. Но я вас не боюсь — всех трусов и пацифистов на свете. Даже если вы сегодня вечером создадите организацию против меня, и все вам поверят, вы не сумеете эффективно сопротивляться к тому времени, когда я совершу переворот.
    Именно его доверие погрузило меня в отчаяние.
    — А если вы захватите власть — что тогда? Вы думаете, что мы, трусы и пацифисты, как вы нас называете, просто позволим вам управлять?
    — Мы рассмотрели непредвиденные случаи, — ответил он. — После того как мы захватим власть, трусов и пацифистов не останется.
    Я начал задыхаться.
    — Я правильно понимаю, что, как лидер Клубов Героев, вы прикажете уничтожить всех, чьи чувства противоречат вашей точке зрения?
    — Правильно.
    — Тогда вы никогда не отдадите такого приказа, Декстер, — сказал я.

    — А после того, как вы услышали шум, что вы сделали, миссис Декстер?
    — Я взяла пистолет моего мужа и спустилась вниз по лестнице.
    — Что вы увидели?
    — Обвиняемый склонился над телом моего мужа.
    — Вы говорили с ним?
    — Да. Я спросила его, что случилось.
    — И что он ответил?
    — Что он убил моего мужа.
    — И что вы сделали?
    — Я держала его под прицелом, пока звонила в полицию.

    Когда я посмотрел вверх, сначала я увидел пистолет: сверкающую пасть, готовую выплюнуть смерть. Затем я понял, что его держит человек.
    На столе внизу лестницы стояла большая ваза с цветами, а на обоях был узор из букетов роз. Черное неглиже женщины почти не выделялось в тени, а цветочный мотив мгновенно скрыл ее бледное лицо за красной полосой ее губ. Может, поэтому я сначала увидел пистолет, — а может, оттого, что я больше всего боюсь смерти от пули, пронзающей мою плоть.
    Перед тем как я сказал ей, что убил ее мужа, была долгая пауза. Во всяком случае она показалась мне долгой, поскольку для нее не было причин. Затем мне пришло в голову, что она должна ненавидеть меня и, возможно, думает, не пристрелить ли меня. В приступе паники я крикнул ей:
    — Почему вы не звоните в полицию?
    Ее голос дрожал, но рука была тверда.
    — Сначала я должна узнать. Почему вы это сделали?
    — Из-за Клубов Героев, — ответил я.
    Ее глаза сузились от боли.
    — Иуда Искариот! — крикнула она.
    Побелел ли палец на курке?
    — Не стреляйте! — дико прокричал я.
    — Нет, вы не Иуда. Вы слишком трусливы для этого. — Затем она яростно вспыхнула: — Вы идиот! Если бы вы убили его по дюжине других причин: из-за его жестокости, нетерпимости, страха боли!.. Но убить его за единственный достойный поступок, который он совершил со времени войны, единственный, который позволял мне видеть в нем того человека, за которого я вышла замуж!
    — Достойный? — горько произнес я. — Так вы называете его замысел порабощения? Вас восхищала его мегаломания? Вы гордились властью за спиной Повелителя Мира?
    Она уставилась на меня.
    — Вы так видите Клубы Героев? Вы идиот. Вы не понимаете, что мой муж трудился во имя высшего идеала, вовсе не думая о себе? Да, война жестоко обошлась с ним, но он основал движение не ради мести. А ради того, чтобы пострадавшие обрели уверенность, что не будут больше страдать.
    Я сказал:
    — Я — один из пострадавших. Если бы это действительно было его мотивом, я бы стал его самым горячим приверженцем. Но он желал только личной власти. Вы знаете, что он собирался уничтожить всех, кто не разделял его идей?
    — Я этому не верю.
    — И тем не менее это правда. Этим вечером я понял, кто он такой: чудовище, готовое утопить человечество в крови ради своей власти.
    — И вы поэтому его убили?
    — И я поэтому его убил.
    Наступила пауза.
    — Не знаю, почему я говорю с вами, — сказала она.
    А я знал. Чтобы заглушить сомнение, которое посеял в ее уме.
    Она продолжала:
    — Вы помните, каким знаменитым был Джо Декстер до войны? Между рассказами в газетах о его подвигах проходило не больше недели. О его поездках и полетах, исследованиях Амазонки, горных восхождениях и победах. Я была тогда школьницей и, как множество других, считала Джо кем-то вроде своего личного героя, хотя никогда его не видела.
    А как-то раз он выступал в нашем городе. Я слышала, что поклонение издалека всегда исчезает при близком знакомстве. Но с Джо такого не случилось. От него исходила вибрация, которую не могли передать фотографии и статьи и которую я не могла вообразить. Она проявлялась в мелочах. В бессознательном жесте, которым сгибал пальцы правой руки и клал поверх большой палец. Этот жест был таким решительным.
    Но в тот вечер я с ним не познакомилась. Я просто перестала благоговеть перед ним, как школьница, и полюбила его как женщина.
    В следующий раз я увидела его через много лет, когда работала медсестрой в военном госпитале в Дарвине, в Австралии. Я бы не узнала его, если бы не его идентификационный жетон. Когда я первый раз сняла повязку с его головы, то ожидала увидеть ужасную рану, но не была готова к зрелищу гладкой кровавой маски без единой черты. Жест, вызывавший у меня трепет, также остался в прошлом, оставшись на поле битвы вместе с правой рукой.
    Он лежал так месяцами, в основном без сознания, еле живой, — но у меня сохранились его фотографии, и хирурга заинтересовал этот случай. И после семнадцатой операции его лицо стало таким, как вы его знаете, — менее подвижным и выразительным, чем прежде, но его воссоздали, черта за чертой.
    Мы поженились через три дня после выписки. Тогда я поняла, что хирург сделал для него недостаточно. Нужно было вылечить еще и его разум.
    Он стал молчаливым — это было ненормально. Его действия стали злобными и мстительными. Однажды мы вышли на улицу, и на нас бросился дикий пес. Он захныкал от страха и выставил меня, как щит, между собой и псом. — Ее голос задрожал. — Я тогда захотела уйти от него. Но потом, когда он основал Клуб Героев, я была рада, что осталась.
    Нет, он не стал лучше обращаться со мной. Казалось, он все меньше замечает меня. Иногда я становилась частью движимого имущества — когда приходили гости и требовалось еще одно украшение в доме. Но я так и не стала женщиной, с которой можно делиться мечтами. Несмотря на это, я ясно видела его мечты. Я видела их благодаря его концентрации, быстрым движениям, сжатой челюсти, блеску глаз, когда он говорил о Клубах.
    — Вы видели в нем человека, которого знали раньше?
    — Нет, — ответила она, — не поймите меня неправильно. Он не остался прежним. Раньше в нем было очарование — но война его уничтожила. Мне казалось, что в новой энергии он обрел орудие против памяти о войне, орудие мести для него и для меня.
    Я сказал:
    — Вы ошибаетесь. Он жаждал только власти.
    — Когда вы думаете о войне, — внезапно спросила она, — что вы чувствуете?
    — Ужас, — ответил я. — Запах смерти и ощущение жгучей боли — а мои мышцы словно сжимаются и заставляют меня бежать.
    В ее голосе прозвучало торжество.
    — Я знала, что вы трус. А внутри него было то, что война не смогла уничтожить. То, что заставляло его сражаться до конца.
    Я молча стоял, видя лишь морду пистолета, чувствуя биение жизни в моей крови и смерть у моих ног.
    Она сказала:
    — Не знаю, почему я хочу, чтобы вы поняли, но хочу. Чтобы вы поняли, за что он боролся. Война — да, война могла что-то с вами сделать. Пересмотрите заново некоторые ситуации: артиллерийский огонь, пикирующие бомбардировщики, летящие на вас, возможно, — что-то, случившееся с вами в те дни. Вы помните?
    Она замолчала, ожидая моего ответа, готовая внести в него свою мораль, сделать логический вывод.
    — Нет, — ответил я. — Не помню.

    — Вы психиатр, доктор Эндрюс?
    — Да, я психоневролог.
    — При каких обстоятельствах вы встретились с обвиняемым?
    — Я лечил его в госпитале в Кокабурре, а потом частным образом после выписки в этой стране.
    — Какова была природа его заболевания?
    — Амнезия — потеря памяти.
    — Когда вы закончили лечение?
    — Пятого мая этого года.
    — Примерно за три месяца до убийства. Обвиняемый выздоровел?
    — Нет. Я сделал все возможное, но безрезультатно. Я сказал ему, что его исцеление может быть вопросом везения. Какой-нибудь случайный инцидент или сцена могут вернуть ему память.
    — Вы осматривали обвиняемого после убийства?
    — Да, три дня назад.
    — И к какому заключению вы пришли?
    — Что он все еще страдает амнезией.

    Возвращение домой — но я не узнавал дома. Чужое место, чужие люди. Гость, а не вернувшийся сын.
    Я осознавал, что я Уильям Симмонс, капрал, из Уэйбриджа, Суррей, вступивший в 12-й пехотный полк в Гилфорде в 2081 году, сражался в Малайзии и Австралии, дважды ранен. Но осознание похоже не на воспоминание, а скорее на запись в военных документах, перечитываемую опять и опять. В любом случае не выдающийся человек, которого узнают, несмотря на шрам. Неизвестный, нежеланный, чужой, ужасно одинокий и с огромным ощущением потери.
    Я опять просматриваю запись. Вот я: Уильям Симмонс, родился 14 ноября 2059 года. Отец умер, мать умерла, больше родственников нет. Место, где я раньше жил, полностью взорвано и исчезло с лица земли, теперь там внушительный блок роскошных апартаментов. Никто, возвращающийся в никуда.
    Затем поиски товарищества в Корпусе, создание новой жизни и новых друзей — тех, кому повезло вернуться с войны. Ожидание четверга — ночных собраний, веселых разговоров. Снова жизнь.
    — Эти детки Осси в Канберре — помнишь, как они выпрашивали еду?
    — Господи, эта пыль! Помнишь, когда не хватало воды, — как ребята мечтали о холодном пиве?
    Я лгал. Я говорил, что помню.
    Потом все счастье рухнуло — так быстро, так коварно. Люди приходили и говорили: "Меня не будет в следующий четверг. Я вступил в Клуб Героев". Сначала один или два, потом все больше и больше, и наконец в Корпусе осталось только трое.
    — Почему ты не присоединяешься, Билл? Что тебя не устраивает?
    У меня не было логического ответа — лишь беспричинное неудобство и страх — не нынешнего страдания, а будущей боли.
    — Тогда-то и появился Декстер.

    — Доктор Эндрюс, в случае амнезии пациент забывает все? Он теряет способность вспоминать инциденты, случившиеся после начала болезни?
    — Нет. При этом типе амнезии не происходит физического повреждения мозга. Болезнь вызвана психологическим шоком. Пациент не помнит шока или чего-либо, предшествующего шоку, но ясно помнит последующие события.
    — Значит, страдающий амнезией способен осознавать конфликтные убеждения, отличать истинное от ложного?
    — Да.
    — Иными словами, в данном случае, если обвиняемый страдал от начального психологического шока, предшествующего убийству, — во время преступления он осознавал свои действия?
    — Да.
    — И, по сути, обвиняемый страдал от начального шока задолго до убийства?
    — Да. Об его амнезии стало известно в Кокабурре в марте 2086 года.

    Австралия, март 2086 года. Госпиталь. Тупая боль в спине, жгучая боль в лице. Распухшие губы бормочут под повязкой.
    — Доктор, мы можем попробовать снова?
    — Не спешите, Симмонс. В конце концов память вернется. Вам что-нибудь снилось сегодня?
    — Да.
    — Расскажите мне об этом.
    — Я был в саду и хотел копать. Я поискал лопату, но на земле валялся только разбитый кусок застрявшей ручки. Потом зажужжала пчела. Я подумал, что она собирается ужалить меня, и побежал к дому. Дверь была заперта, а когда я постучал в нее, она внезапно превратилась в тяжелый черный занавес. Он упал мне на голову, и я проснулся.
    — Как вы себя чувствуете по отношению к этому сну, Симмонс? Он был приятным или неприятным?
    — Очень неприятным, сэр.
    — Да? Давайте посмотрим, можете ли вы точно вспомнить, какие эмоции вызвали у вас разные элементы сна. Сад?
    — Только чувство, что я должен копать.
    — Сломанная лопата?
    — Облегчение — словно я ужасно рад, что теперь мне не нужно копать.
    — Пчела?
    — Страх.
    — Запертая дверь?
    — Разочарование.
    — Занавес, упавший вам на голову?
    — Это было ужасно, сэр. Он был бархатным и... душил меня!
    — Вы сегодня утром чувствуете себя лучше, Симмонс?
    — Да, сэр.
    — Посмотрим, как далеко мы продвинулись. Вернемся назад. Какое ваше самое раннее воспоминание?
    — Я лежу в кровати.
    — Должно быть что-то до этого.
    — Нет. Да. Ощущение простыней.
    — А до этого?
    — Ничего, сэр. Только чернота.
    — На что похожа эта чернота? На темную ночь?
    — Нет, сэр. На что-то прочнее. Словно занавес — тяжелый черный занавес.
    — Вы можете ощутить его в руках?
    — Да.
    — Хорошо. Теперь оставьте глаза закрытыми, Симмонс, и сконцентрируйтесь. Это просто занавес, понимаете? Всего лишь безобидный кусок материи. Оттолкните его! Отодвиньте его в сторону руками и проходите сквозь него.
    — Я не могу. На нем слишком много складок. Они падают мне на лицо.
    — Это лишь занавес, Симмонс, всего лишь занавес. Оттолкните его. Вы слышите меня? Прорывайтесь сквозь него!
    — О, Господи! Я задыхаюсь!
    — Попробуем словесные ассоциации. Не нужно думать. Я скажу слово, а вы в ответ произнесете первое слово, которое придет вам в голову. Готовы?
    — Да, сэр.
    — Хорошо. Кот?
    — Пес.
    — Пес?
    — Драка.
    — Драка?
    — Копать.
    — Копать?
    — Пчела.
    — Пчела?
    — Бег.
    — Бег?
    — Дверь.
    — Дверь?
    — Занавес.
    — Занавес?
    — Ой, нет, сэр, нет!

    Уильям Симмонс, вы признаны виновным на основании находящихся передо мной доказательств. Ваш приговор признан правильным без малейших сомнений. Остается лишь возможность смягчающих обстоятельств.
    Ваш адвокат утверждал, что ваша амнезия указывает на недостаточную уравновешенность. Это утверждение опровергнуто обвинением. Единственная задача закона — выяснить, понимал ли обвиняемый в момент преступления, что он совершает, и осознавал ли он последствия этого действия. Данный суд не сомневается, что вы понимали это во время преступления.
    По вашим словам, вы руководствовались политическим мотивом: покойный замышлял совершить революцию. Ввиду отсутствия подтверждающего свидетельства суд не может этому поверить. У покойного не только отличные военные записи, но вся его карьера основана на патриотизме в совокупности с гуманитарными миссиями, никоим образом не соответствующими мотивам, которые вы ему приписываете.
    Но даже если бы суд был готов поверить вашему рассказу — нельзя счесть ваш мотив смягчающим обстоятельством. Нельзя считать убийство оправданным методом разрешения политических разногласий.
    Хотя возможны сомнения в ваших подлинных мотивах, физический факт в данном случае совершенно ясен. Он заключается в том, что двенадцатого августа этого года, будучи в здравом уме, вы набросились и задушили насмерть однорукого беспомощного человека — преступление, которое можно назвать жестоким и трусливым. Поэтому приговор суда: вас увезут отсюда туда, где вас забрали...

    А там повесят за шею, пока я не умру.
    Он произнес это три недели назад, и я все еще слышу его голос: "В назначенное время, в назначенном месте". В этом месте. Завтра.
    За жестокое и трусливое преступление.
    Я вправду трус? Судья так думает, она так думает, весь мир так думает. А как я думаю?
    Если принимать во внимание лишь физические факты, как судья, как она, — тогда я трус. Но нет ли чего-то за пределами физических фактов?
    Позвольте мне подвести итоги. Раскаяние? Нет, я не жалею, что убил Декстера. Если бы это случилось еще раз — я бы опять убил его. Страх? Не думаю. Мои мысли не привязаны к завтрашнему дню.
    Или, может, я не думаю о завтрашнем дне, потому что боюсь?
    Есть лишь один способ проверить. Воображение. Вот они приходят за мной. Ремни стягивают мне руки. Удушающая петля... Да, мне страшно.
    Но обязательно ли страх говорит о трусости? Человек храбр, если он не испытывает страха, или если он продолжает действовать, несмотря на страх? Мучение в том, что я не могу решить. Если бы я только знал, каким человеком я был до амнезии, каковы были мои амбиции, что я чувствовал, — тогда бы я, вероятно, мог понять.
    — Симмонс!
    — Да, надзиратель?
    — Здесь священник. Хотите его видеть, старина?
    — Нет, не хочу.
    — Ладно. Простите, что прервал вашу концентрацию.
    — Как вы узнали о моей концентрации?
    — По вашей привычке.
    — Моей привычке?
    — Да. Вы согнули правую руку и положили большой палец поверх кончиков пальцев.
    В яркой мысленной вспышке я увидел ее снова, позади пистолета. Я услышал ее голос. "Такой характерный жест". Слова были громкими и четкими, но казались звучащими издалека. Меня окружали складки темного занавеса, но уже не душили меня, а раздвигались — метр за метром, быстрее и быстрее, так, что ворс бархата на моем лице слегка отдавался в позвоночнике. Затем занавес исчез, и я оказался на другой стороне.
    Я был Джо Декстером и делил воронку от снаряда с человеком, который бормотал и бешено царапал землю, пытаясь закопаться поглубже в грязь. Он обезумел от ужаса. Думаю, он испугался боевого вертолета, когда занимался этим. Мы так долго передвигались, не встречая этих акул в небе, что их внезапное появление стало жутким шоком. Его внезапное жужжание поверх шороха ракушек стало для него последней соломинкой.
    Дважды я должен был ударить его, чтобы помешать ему убежать на открытое пространство, и каждый раз отчаянные взрывы заглушали волну паники, поднимавшуюся внутри меня. Затем, именно тогда, когда я решил, что он собирается спокойно лежать, — он вырвался у меня из рук и убежал.
    Но недалеко. В него попал минометный снаряд и оторвал ему лицо и правую руку, вырвал его из одежды и отбросил его тело назад в воронку.
    Теперь это безликое существо, валявшееся без сознания, все еще бормотало и рылось оставшимися пальцами в грязи.
    Я тоже тогда обезумел. По странному мысленному парадоксу я смирился с ужасом этого момента. А то, что несло будущее, могло разрезать мою душу, как нож. За секунду тысячи воспоминаний столкнулись в моей памяти. Я вдохнул зловонный запах подлесков Амазонки, вздрогнул от неожиданного шипящего рыка ягуара, почувствовал дыхание напавшего на меня носорога, ощутил, как рвутся мои нервы, когда мой автомобиль врезался в барьер гоночной трассы, увидел кричащие заголовки, услышал, как рыжеволосый человечек в автобусе спросил: "Что еще сотворит этот парень Декстер?"
    Я увидел будущее: война кончилась, но мир нес тысячи опасностей, с которыми мне предстояло столкнуться, потому что я был Джо Декстером, и люди ждали от меня подвигов. И я увидел каждую картинку отдельно и жил так, словно чувствовал их — с ужасом, скребущимся в моем позвоночнике, и перенапряженными нервами, жаждущими покоя.
    Я вообразил покой, который могла подарить только смерть. Но когда я представил смерть — величайший страх, словно холодные перья, закружился внутри меня.
    Я подумал: почему бы этому существу не стать Джо Декстером?
    Эта мысль захватила мои мышцы, прежде чем достичь головы. Я обнаружил, что уже снял униформу, а моя правая рука кровоточила от усилия, с которым я срывал цепочку с запястья и идентификационный диск. Я опустился на колени, чтобы проделать то же самое с получеловеком, прежде чем застыть от осознания происходящего. У него не было руки. Я забыл об этом.
    Я выполз, прижавшись к земле, пока не оказался в новой воронке. Я искал по центру, по бокам, по краям. Тогда мысль, как ничтожны шансы найти то, что я искал в темноте, поразила меня, словно удар. Но внезапно это произошло — при свете вспышки от ближайшего взрыва я увидел запястье с раздвинутыми пальцами, выступающее из грязи. Я схватил его, словно кисть давно потерянного друга, и рука легко вылезла.
    Всего за несколько секунд я поменял идентификационные диски. Я прокрался назад, волоча за собой руку, чтобы бросить ее в старую воронку, — руку, принадлежавшую нагому безликому лежащему там телу, руку с идентификационным диском Джо Декстера.
    У меня не было плана — только ликование от будущего обмана и желание убраться как можно дальше отсюда. Но я не чувствовал страха. Я не знал, чье имя я принял, — я понимал только, что найденное тело сочтут телом Джо Декстера. А я буду свободен.
    Поэтому я уполз прочь. Вертолет снова прилетел, словно огромная жирная пчела, низко паря, пока я прижимался к земле. Затем улетел, что-то бормоча вдали.
    Но он вернулся — на этот раз сзади — и, почуяв носом запах смерти, я побежал.
    Передо мной было строение — прочное, с широкой дверью, которая, казалось, прыгала на меня с каждым моим шагом, а дрон позади меня поднимался со злобным крещендо. Я добрался до двери. На ней не было ручки, и в безумном страхе я начал колотить по ней кулаками. Земля затряслась с ревом, и жесткая дверь внезапно превратилась в тяжелые складки, в бархатный занавес, упавший мне на глаза, проникающий мне в ноздри и горло, тесный, удушающий.
    А придя в себя, я узнал, что я Уильям Симмонс.
    Значит, это искалеченное бормочущее существо, которое, как я узнал, звали Уильямом Симмонсом, не погибло. Его тоже забрали в госпиталь и на идентификационном диске прочитали его имя: Джо Декстер.
    А она оказалась здесь — со своим альбомом и моими фотографиями в нем, по которым они воссоздали ему новое лицо — мое лицо.
    Я представляю его — лежащего на кровати, с несчастным мозгом, выкручивающимся в замешательстве, постепенно приходящим к заключению, что настоящий Джо Декстер, видимо, мертв. Слушая, как она читает свой альбом, не говоря ни слова, но узнавая о моем прошлом, он убедил себя, что может продолжать блефовать.
    Для него, наверное, был неприятным момент, когда я сказал, что меня зовут Уильям Симмонс. Я помню его выражение лица. Оно тогда показалось мне странным — одновременно испуганным и сомневающимся — но в процессе беседы его черты приняли другое выражение. Теперь я понял его: это была надежда на спасительную мысль, что Уильям Симмонс — достаточно распространенное имя, и это просто совпадение — а в конце уверенность и полное расслабление.
    Боже, какая насмешка. Это чувство расслабления развязало ему язык — и, поскольку он говорил так свободно, я убил его. А затем мне предстоит последняя насмешка. Завтра меня повесят за убийство Джо Декстера. Меня казнят за самоубийство. Но, конечно, если бы моей жертвой был не Декстер, — это бы не имело значения. Я убил человека, как бы его ни звали.
     "Трусливое преступление", — сказал судья. Ладно. Я взойду на эшафот, как Уильям Симмонс, трус, — а Симмонс вправду был трусом. А Джо Декстеру предстоит слава героической смерти храбреца, — тоже верно, потому что он всегда был храбрым человеком.
    Трусость? Мужество? Насколько они зависят от видимости? Если бы она увидела его в траншее, услышала его хныканье от страха, — захотела бы она выйти замуж за такого человека? Даже если бы она ясно разглядела его душу — наверное, она бы все простила ему, потому что считала Джо Декстером.
    Но все же она говорила со мной, изливая свое сердце, хоть и считала меня трусом, — а она ненавидела трусость. Почему? Может, она смутно узнала меня, даже несмотря на шрам. Может, в каком-то туманном, неясном смысле ее дух увидел во мне сущность человека, которого она на самом деле любила.
    Нет, зачем я обманываю себя? По существу, я тоже трус. То, что случилось на поле боя, доказывает это. Не такой, как Симмонс, — я испугался не смерти, а жизни. На моем собственном пути я величайший трус.
    В "Венецианском купце" сказано:
    А сколько трусов, чьи сердца неверны,
    Как лестница песчаная, имеют
    На подбородках бороды такие,
    Как Геркулес или суровый Марс, —
    А вскрой их печень — молока белей,
    Но на лице знак мужества являют,
    Чтоб страх
вселять.*
У. Шекспир, "Венецианский купец". Перевод Т. Щепкиной-Куперник.


    — Вы звали, Симмонс?
    — Простите, надзиратель. Просто еще одна привычка: говорить с собой вслух.
Информационный блок*
Название на языке оригинала:*
"The Stairs of Sand"

Первая публикация на языке оригинала:*
  EQMM, январь 1989 г.

Другие публикации:*
  "John Creasey’s Crime Collection 1990" ред. Герберт Харрис, Gollancz, 1990 г.

Формат:*
Рассказ
║
Первый перевод на русский язык:*
  Форум "Клуб любителей детектива", А. Даниель|редактор−корректор: О. Белозовская, 23 января 2024 г.|Переведено по изданию: EQMM, январь 1989 г.
×

Подробная информация во вкладках

   Большое спасибо Виктору за перевод.
   Я ожидал, что-то в стиле "невозможного преступления", а это...?
   Что-то завораживающее, но мне кажется, я не совсем его понял. Кто-то может это объяснить?

igorei писал(а): мне кажется, я не совсем его понял. Кто-то может это объяснить?

Думаю, я могу дать некоторые пояснения по поводу того, как я понимаю суть этого рассказа.
Но... попозже. Посмотрю сначала, что скажут другие читатели.

Существует английская легенда, где леди пользуясь своей красотой, заманивает мужчин к дракону, который является, чуть ли не ее любовником, и дракон убивает их. Впрочем, не уверен, что это не моя выдумка, связанная с этим рассказом. Очень интересно узнать гипотезы других прочитавших.

igorei писал(а): Существует английская легенда, где леди пользуясь своей красотой, заманивает мужчин к дракону, который является, чуть ли не ее любовником, и дракон убивает их. Впрочем, не уверен, что это не моя выдумка, связанная с этим рассказом. Очень интересно узнать гипотезы других прочитавших.

Мне тоже что-то подобное приходило на ум.Что же касается ответа на вопрос редакции "EQMM"

"Жил ли на самом деле в девственной долине доисторический монстр или тираннозавр существовал только в голове леди"

мне кажется, что он должен был существовать на самом деле.Так как мисс Карлтон, похоже, не знала, как выглядят тираннозавры. Ее ум мог создать различных чудовищ, но вряд ли тираннозавра какого-то определенного вида, если она не имела представления об этом. Хотя, возможно, я что-то упустила. Вообще рассказ понравился, но я восприняла его именно как детектив с открытым финалом..

igorei писал(а): Что-то завораживающее, но мне кажется, я не совсем его понял. Кто-то может это объяснить?

Согласна, и тоже, как мне кажется, чего-то недопоняла... Хотелось бы знать мнение других участников
Большое спасибо за проделанную работу и доставленное удовольствие :give_rose:

    Мое предположение, как всегда, рационально. Мало кто сходит с ума в одну секунду (дамские романы не в счет). Между стадиями "почти нормален" и "совсем безумен" существуют промежуточные этапы.
    Изначально у леди имеются некоторые неврологические проблемы. Возможно, переутомление. Уже достаточная почва для возникновения необъяснимого беспокойства и навязчивых желаний.
    Разговор с Мунником и Пеннером подталкивает Мэри к поискам тайного смысла своей тревоги. Кто ищет — тот всегда найдет. Так появляется "дракон". Именно дракон, тираннозавра в нем не Мэри признала — признали наши ученые друзья. Кто ищет ... ну, Вы меня поняли, думаю.
    Дальнейшее вмешательство Пеннера придает фантазиям Мэри конкретные черты, делает их ощутимыми и значимыми. Связав эти фантазии с легендой о Святом Георгии и драконе, а легенду - с подавляемыми чувствами Мэри, он выпустил джинна из бутылки.
   У леди возникает неопределенное ожидание чуда, что все еще не является ненормальным. Однако сон Мэри уже выдает возникновение "подводных течений" в ее сознании. Пеннер вызывает резкое неприятие, поскольку безжалостно разрушает миф, обещающий близкое счастье. Профессор же, напротив, нравится Мэри.
    Внезапная смерть профессора + его имя , укладывающееся в легенду, + признание (опять же, внезапное) Пеннера = глубокому шоку, провоцирующему у Мэри расстройство рассудка.
    Человек, которого она хотела бы принять как своего спасителя, мертв.
    Пеннер - не ее человек, его она принять не может. Более того, он представляется ей угрозой.
Пеннер близок к тому, чтобы уничтожить ее последнее прибежище, укрытие от жестокой реальности.

    Мэри убивает Пеннера и окончательно "съезжает с катушек", разговаривая с воображаемым существом. Возможно (с учетом легенды, о которой упоминал igorei), она решила "переориентироваться" и принять сторону дракона — как победителя.
    Еще более вероятно, что дракон в ее представлении — это неизбежность, злой рок. Судьба, навстречу которой она двигается с обреченностью человека, который потерял надежду и смысл жизни.

Iris писал(а): Разговор с Мунником и Пеннером подталкивает Мэри к поискам тайного смысла своей тревоги. Кто ищет — тот всегда найдет. Так появляется дракон.

Интересно, надо будет перечитать:))

Mrs. Melville писал(а): Вообще рассказ понравился, но я восприняла его именно как детектив с открытым финалом.

Я его восприняла скорее как саспенс. Рассказ очень хорош, просто очень :girl_angel:

Согласна с igorei, есть в нем "что-то завораживающее..."
Большое спасибо!!!

Спасибо, Виктор Рассказ внес свою лепту разнообразия в библиотечку.

Iris писал(а):Мое предположение, как всегда, рационально.

Iris писал(а):Изначально у леди имеются некоторые неврологические проблемы. Возможно, переутомление.

Да-да-да. Я тоже всегда ищу рациональное объяснение. :geek:

По-моему, отправной точкой послужило переутомление. А Пеннер подлил масла в огонь. Влюбившись с первого взгляда, он своими рассуждениями просто-напросто пытался подтолкнуть ее на “заведение романа”, видимо, считая, что профессор в летах ему не соперник. И оказал себе медвежью услугу.

    Интересные мысли уже были высказаны выше.

    Добавлю реплику о своём восприятии рассказа (даже, скорее, об обстоятельствах его создания).
    Я обратил внимание на год написания рассказа — 1950 год. Еще даже первый искусственный спутник не поднялся в космос; еще массовое телевидение делало первые робкие шаги. И в то время было очень много людей (наверное, больше, чем сейчас), которые верили в реальность Лох-Несского чудовища, снежного человека и тому подобных псевдонаучных чудес. Для этих людей существование на Земле "белых пятен", где могли обитать доисторические или неизученные виды животных, было реальностью.
    С другой стороны, некоторые модные течения в психологии начала 20-го века (как и "гештальт-психология") были к 1950-м годам во многом развенчаны и признаны несостоятельными.

    Финальный вопрос редакции "EQMM" как будто и опирается на эти крайности. Вопрос в том, что более вероятно — реальное существование неизученного существа (в лесу, где не ступала нога человека) или спонтанные изменения в человеческом мозге? Думаю, для читателей того времени ответ был не таким однозначным, как для современных образованных людей.
    Недаром ведь в городе один старожил рассказал профессору, что долина издавна называлась "Долиной драконов". Это намёк на то, что и в другое время другие люди могли бы тоже увидеть древнего динозавра (который каким-то образом сохранился и выжил в этом заповедном уголке). Этого намёка в 1950 году многим читателям было бы достаточно, чтобы на заданный журналом вопрос ответить так: "Да, ~~снежный человек~~ тираннозавр — реально существует".

    Да, в рассказе нет классического детектива, но есть загадка, поэтому, наверное, редакторы поместили его в рубрику "Рассказ−загадка".

    Подождите, это что ВЕСЬ рассказ ? Нет, ну я так не играю. Что это за загадка, у которой нет отгадки. Все равно что описать нечто невообразимое, а потом сказать, мол сами решите что это было.
    Нет, конечно рассказ написан очень хорошим языком, мне понравилось, и как оригинальный жанр неплохо. Но я ожидал детектив. Я ждал объяснение. Естественно рациональное. Сначала думал, где же привычные трупы, бац и сразу два. Ну думаю разгадка будет интересной, классный сюжетный поворот. А разгадки то и нету.
    Если ВСЕ ТАКИ рассказ действительно с открытым финалом, то соглашусь с Виктором. Девушка просто сошла с ума, а автор мистифицирует создавая саспенс. Но это не рассказ-загадка.

afanasev писал(а): Но я ожидал детектив

   Да, все ждали детектив.
   Но вот вопрос: чего ждали Эллери Квин (Ф. Данней и М. Ли), когда принимали рассказ к публикации в "EQMM"?
   Почему редакторы сочли нужным и возможным напечатать рассказ в сугубо детективном журнале? Почему поместили его в раздел "Рассказ-загадка"?
   Может быть, на них "давил" авторитет Питера Годфри?

   Я склонен думать, что здесь сыграло роль время написания рассказа (1950 год), а также настроение людей и читателей того периода.
   Возможно, через 60 лет (в 2074 году) людям, которые будут жить в то время, будет казаться странными то, что печатается сейчас. :unknown:

Виктор писал(а):   Да, все ждали детектив.
   Но вот вопрос: чего ждали Эллери Квин (Ф. Данней и М. Ли), когда принимали рассказ к публикации в EQMM?
   Почему редакторы сочли нужным и возможным напечатать рассказ в сугубо детективном журнале? Почему поместили его в раздел "Рассказ-загадка?

Виктор, я тоже подумала об этом, когда первый раз читала этот рассказ. Все-таки если это чисто саспенс или рассказ с открытым финалом, то вряд-ли редакторы EQMM задали бы его. Так что мне, например, все-время кажется, что я чего-то не вижу до конца.

Виктор писал(а): Финальный вопрос редакции EQMM как будто и опирается на эти крайности. Вопрос в том, что более вероятно — реальное существование неизученного существа (в лесу, где не ступала нога человека) или спонтанные изменения в человеческом мозге? Думаю, для читателей того времени ответ был не таким однозначным, как для современных образованных людей.

Для меня, кстати он тоже нельзя сказать, что однозначный. Помню, где-то в начале-середине 90-х многие снова начали отчаянно верить в Лох-Несское чудовище, снежного человека и прочая, и прочая. У некоторых буквально "крыша ехала". Но это была именно вера, а не стремление к научным доказательствам. А вот как обстояло дело в 50-е годы прошлого века? Интересно, в следующих номерах "EQMM" были озвучено что-нибудь на эту тему?

Mrs. Melville писал(а): Помню, где-то в начале-середине 90-х многие снова начали отчаянно верить в Лох-Несское чудовище, снежного человека и прочая, и прочая. ... Но это была именно вера, а не стремление к научным доказательствам.

Не только слепая вера. Многие ехали на озеро Лох-Несс с фотокамерами, с научным оборудованием, и пытались научно зафиксировать доисторическое существо. А на поиски снежного человека снаряжались целые экспедиции. Но результата - ноль (как мы сегодня понимаем).

Mrs. Melville писал(а): Интересно, в следующих номерах EQMM были озвучено что-нибудь на эту тему?

Не знаю, я переводил этот рассказ по тексту, который мне прислал igorei из какого-то сборника рассказов. То, что изначально рассказ печатался в EQMM, — это попутная информация.

   Блестящий рассказ! Невероятно редкий вид психологического детектива, где есть два убийства, но ни одного расследования. Сразу отмел всю эту ерунду про снежных людей, НЛО и динозавров. Это “пустышка”, отвлекающий маневр, главная черта загадочных преступлений. Концентрация внимания уходит на ложную проблему, между тем как настоящие мотивы и возможности лежат в другом направлении. Такие вещи названы маэстро Карром метким словечком “телефорс”.

   Появление проблемы
    Фотохудожник, молодая женщина 35-ти лет, с явными признаками творческого кризиса. Ее уже не устраивают давно апробированные темы реальной жизни: рабочие в канализационных коллекторах, смертельно больные в хосписах и т.п. правда жизни. Хочется чего-то необычного, сверхестественного. Морально и подсознательно она готова к встрече с чудом. И вот оно. Незнакомая местность, девственный лес, черная дыра. Первый снимок выходит неудачным, второй — более-менее. Сладкая, завораживающая тревога. Этой внезапно родившейся сказкой и детской тягой к неизведанному она компенсирует сугубо трезвый образ жизни и рационалистический взгляд на вещи. Своей радостью она спешит поделиться с двумя учеными мужами. Поделилась, блин, — молодой скептик Пеннер поднял на смех ее душевные переживания. “Старый” профессор с лукавым огоньком в глазах весьма смутно высказался на данную тему. Ни да, ни нет. Наверное, этим и понравился мисс Карлтон.

   Углубление проблемы
    Психолог своими тупыми, научно-демоническими, рычагами давит на одержимость вместо того, чтобы по-человечески поддержать и разгрузить девушку, тем самым вызывая у нее вполне объяснимые гнев, отвращение, ненависть. С каждым словом Пеннера эта неприязнь усугубляется. Ослепленный профессиональным экстазом психолог уже вожделеет потенциальную пациентку, он нападает на ее сказку и на ее чудовище. Красавица и чудовище. Леди и дракон. С другой стороны разбитной глуповатый профессор ничего не может противопоставить маниакальному напору Пеннера. Да еще эта символика — Георгий-Джордж, поражающий дракона-сказку.
    Итак, один сознательно или бессознательно разрушает мечту, другой эту же мечту пытается изобразить невинным капризом и заблуждением, мол, это не живое существо, а всего лишь окаменелость... Весь ее душевный порыв, ее тайна, неясный миф, греза — окаменелость. Слишком жестокий удар!

   Разрешение проблемы (строго ИМХО)
    Мисс Карлтон, глядя на лагуну и кладбище, мисс Карлтон, проснувшись в слезах, мисс Карлтон, поруганная и высмеянная, замыслила убийство. Двойное убийство. Нелепый профессор, собравшийся в шортах (!) исследовать опасные заросли. Едкий психолог, назвавший изящный предмет хлопушкой-пукалкой.
Кто умрет от укуса мамбы, заранее спрятанной в рюкзаке, а кто от меткого выстрела в принципе неважно. Перед полицией предстанет ясная картина: ссора на привале (мужчины часто спорили, подтвердит менеджер; мужчины соперничали из-за красивой фотографши), Мунник убивает Пеннера, а убийцу “случайно” убивает змея. Лес ими кишит. По плану в этом месте при виде двух трупов дрожащая мисс Карлтон получает статус “бедняжка не в себе” и слышит голос тиранозавра.

   Проблема мотива
    Нельзя издеваться над мечтой, пусть самой бредовой, самой невероятной! Нельзя истреблять веру! Нельзя оскорблять музыкальный слух кошачьими воплями! И вообще - нам не дано предугадать, чем слово наше отзовется.... Прав старик Тютчев.

   Всем причастным к появлению этого перевода, спасибо! Возможность поразмыслить над Годфри. Он это заслужил. Отдельное спасибо Iris за толковые и здравые мысли. Именно от них я и оттолкнулся.

   Да, самое главное. Девушка сошла с ума, конечно. Девушка созрела... Замечания мужчин сожгли в ней всё самое нежное, сокровенное и хрупкое, выжгли женское созидающее начало. И всё. Свершилась катастрофа. Годфри — гений.

Доктор Праути, спасибо. Очень интересный взгляд на рассказ.
Хоть я и не очень согласен с Вашей трактовкой (мне все кажется гораздо проще — или тираннозавр, или “крыша поехала”), но, возможно, Ваш анализ ближе к истине. А я-то все ломал голову, почему П. Годфри избрал такой изощренный стиль текста для простого рассказа. А оказывается — в соответствии с Вашими словами — не всё так просто.

Забыл снять шляпу перед журналом “Ellery Queen’s Mystery Magazine”. Рассказ Годфри можно как угодно назвать “рассказом−загадкой”, “не детективом” и др. но в EQММ слабых и непонятных вещей не бывает. Ноблес оближ, простите мой французский. Положение обязывает.

Mrs. Melville писал(а): Интересно, в следующих номерах EQMM были озвучено что-нибудь на эту тему?

Виктор писал(а): Не знаю, я переводил этот рассказ по тексту, который мне прислал igorei из какого-то сборника рассказов. То, что изначально рассказ печатался в "EQMM", - это попутная информация.

   Раз уж Виктор затронул эту тему, хочется заметить, что рассказ помимо EQMM, выходил и в очень серьезных антологиях.
   Например в блестящей антологии Отто Пензлера “The World's Greatest Unsolved Mystery Stories” (2006). Mrs. Melville обратите внимание на слово “Unsolved”. в этом сборнике “Леди и дракон” соседствуют с Ray Bradbury “The Whole Town's Sleeping” и его сиквелом “At Midnight, in the Month of June”.
   А в более старой антологии (оттуда я прислал рассказ Виктору) — “The Queen's awards : fifth series : the winners of the fifth annual detective short-story contest sponsored by Ellery Queen's Mystery Magazine” (1950), рассказ соседствует с произведениями “Джентельмен из Парижа” Д.Д. Карра; “Однажды утром его повесят” М. Аллингем; A boy's will / Q. Patrick , The homesick Buick / John D. MacDonald и им подобным.

igorei, а есть ли еще не охваченные, так сказать, рассказы Годфри, которые могли бы появиться в нашей библиотечке? Уж очень сильный автор. У меня даже нога перестала болеть, когда читал “Леди и дракон”. А когда вышел на свежий морозный воздух, прогуляться, мысли и вовсе выстроились в законченную логическую цепь.

У меня дома в Калгари (я там буду с 17/12), должен быть сборник “The Newtonian Egg and Other Cases of Rolf le Roux”, (2002,), там 10 рассказов Годфри с Ле Ру.
Правда “The Flung-Back Lid”, у нас уже переведен. Останется найти переводчика.

Питер Годфри: Избранные рассказы

Питер Годфри: Избранные рассказы

Леди и дракон

Леди и дракон

Леди и дракон

Леди и дракон

Леди и дракон

Леди и дракон

Леди и дракон

Леди и дракон

Леди и дракон

Леди и дракон

Леди и дракон

Леди и дракон

Леди и дракон

Леди и дракон

Леди и дракон

Леди и дракон

Леди и дракон

Леди и дракон

Леди и дракон